Михаил КИРИЛЛОВ — автор нескольких книг, доктор медицинских наук, профессор Саратовского военно-медицинского института, полковник медицинской службы в отставке, заслуженный врач России. В своей недавно изданной книге воспоминаний “Армянская трагедия.

Дневник врача” он рассказывает о командировке (в рамках международной гуманитарной миссии) в Армению, погруженную в декабре 1988 года в глубокий траур. Воспоминания конкретны — доктор Кириллов подробно рассказывает о состоянии здоровья пациентов, которых ему довелось консультировать (в этом аспекте его книга полезна тем, кто занимается медициной катастроф). Однако автор не ограничивается лишь профессиональными наблюдениями — он делится также своими впечатлениями от общей замершей картины в стране, сквозь которую порой проглядывает нечто недостойное печальной доминанты Дня и всеобщего народного порыва — добраться, спасти, помочь.  В этом контексте оценки врача-гуманиста местами звучат жестко, при том что он не углубляется в “историю болезни” тогда еще отдельной союзной республики. Он как бы мельком подмечает рухнувшие, словно спичечные коробки, здания (следствие просчета проектировщиков, низкого качества строительства, проще говоря, — преступного разгильдяйства и расхитительства), открыто указывает на случаи мародерства... И хоть мародерство является извечным “спутником” стихийных и нестихийных бедствий, неважно в какой стране (не считая, пожалуй, лишь Японию), тем не менее эти проявления крайней низости, о которых упоминает Кириллов, вызывают чувство неловкости. Это — мягко говоря...

Спекулировать на горе народа — последнее дело. А ведь спекулировали же! И гуманитарная помощь часто не доходила до адресатов, и выделенные в качестве помощи медикаменты умудрялись продавать в то время, когда в них отчаянно нуждались пострадавшие... Словом, все было: и бесчеловечность, и милосердие, и бесконечный гуманизм людей, таких как Михаил Кириллов, приехавших в Армению со всего мира, чтобы протянуть страждущему народу руку помощи. И, конечно же, был переживаемый всей нацией огромный стресс от страшной трагедии, унесшей жизни тысяч и тысяч людей... А еще была Театральная площадь, оцепленная военными, и комендантский час...

Ниже публикуем отрывки из “Дневника врача”, сквозь строки которого проступают крики о помощи оставшихся под завалами, боль и отчаяние страшных дней “черного” декабря 1988-го.

“Это нужно пропустить через себя, только тогда поймешь...”

23.12.1988 г. Получено указание из Москвы выехать в Ереван для работы с пострадавшими при землетрясении. Вылететь немедленно не удалось: все борта заняты. Снял бронь на 27-е.

27.12. Раннее утро. Саратовский аэропорт. Полно армян. Можно подумать, что Армения начинается уже в Саратове... Раньше никогда не обращал внимания: грузин, азербайджанец, армянин... А ведь, действительно, национальные особенности лиц, поведения, речи так отчетливы, что не видеть этого — “интернациональная” слепота.

Диаспора сжалась как пружина. Это нужно пропустить через себя, только тогда поймешь. А у русских это чувство (явление национального сжатия) возможно? Было ли это? Разве что Москва в 41-м.

Стая черных птиц с гортанными криками низко пронеслась над аэровокзалом. Может быть, армянская птичья колония снялась? В эти дни армянская тема неизбежна. Она струится.

...Ереванский аэропорт Звартноц, тот самый. Весь в снегу. У ступенек трапа меня неожиданно встречают. Капитан Пучиньян ожидал передачи из Саратова, но оказии не получилось, зато мне повезло — я в Ереване впервые.

Аэропорт забит самолетами, нашими и иностранных компаний. Запомнился иракский ИЛ-76 зеленого цвета. Стены в здании аэровокзала заклеены объявлениями о порядке приема беженцев, фотографиями пропавших без вести. Народу — масса. Беспрестанное движение. Небритые мужчины, нервные женщины на узлах и чемоданах, орущие дети. Ноев ковчег. Призванные из запаса рязанские мужики в мятых нескладных шинелях и кирзовых сапогах.

Едем на автобусе, потом на троллейбусе. Город в глубоком снегу. Рыхло, влажно, снежно, красиво. На тротуарах, у остановок — мужчины в длинных черных пальто типа демисезонных с небольшим воротничком. Белое кашне. Черные шляпы. Стиль ретро. Что-то от парижских бульваров 20-х гг. Неожиданно замечаешь, что все здесь спокойно, ровно... на 20-й день после смерти. Молодежь форсит и веселится, школьники лупят друг друга снежками, подростки гогочут, старички степенно прогуливаются... В магазине сосиски, сардельки, масло. Однако картина неполна. Театральная площадь. Серая громада театра. На всех входах и выходах — БМП, солдаты в касках по внешнему периметру, в театре — казарма. Все это режет глаз.

Прибыли в госпиталь — большое каменное здание из розового туфа. Представился начальнику штаба группы усиления — доктору Г.А.Костюку, которого знал еще по Афганистану, и начальнику госпиталя — Геннадию Ивановичу Смышляеву. Коротко разобрался в положении дел. Моя роль — замещать главного терапевта на данном отрезке работы.

Разместили на жилье в люксе — в отдельной палате Ереванского института курортологии и физиотерапии, расположенного на узенькой улице им. братьев Орбели, неподалеку от госпиталя. Номер с лоджией. С высоты четвертого этажа хорошо видна панорама Еревана. Внизу — глубокий овраг, на дне которого в снежных берегах бьется Раздан. На противоположном берегу на вершине холма возвышается острый шпиль — памятная стела в честь миллионов армян, вырезанных в 1915 г. в Восточной Турции.

В номере холодно, но если плотно прикрыть балконную дверь, то становится как будто ничего. Есть стол, удобный для работы, телевизор. Поселившие меня женщины-армянки были очень внимательны, с уважением вспомнили, что здесь, до меня, жил главный хирург госпиталя им. Бурденко В.Г.Брюсов. Институт за месяц до землетрясения был поставлен на капитальный ремонт. Больных выписали, но персонал регулярно ходил на работу. Начиная с 8.12 здание отдали под общежитие для врачей и сестер, прибывших из Ленинграда и Москвы. И к моему приезду здесь жили еще более двух десятков человек. Крыша над головой есть — можно включаться в работу.

Вернулся в госпиталь. С подполковником медицинской службы В.М.Емельяненко обошли все этажи. И в реанимационном, и в хирургическом, и в терапевтическом, и в неврологическом отделениях — повсюду раненые. В большинстве случаев поступившие с 7 по 11.12, реже переведенные позже из других больниц Еревана и республики. Были и те, что пострадали уже в ходе спасательно-восстановительных работ, — шоферы, летчики.

В палатах тесно, грязно, прохладно. Небритые мужики-армяне, грузные армянки. Похудевшие, бледные, но поправляющиеся. Тяжелые, те, что не умерли, — в реанимации. Часть больных выписана, часть отправлена в Москву, Ленинград, Омск... Сегодня отправили 11 человек, назавтра подготовлено столько же. Отправляют “Спасателем”. Полагают, что к 5.10.01. госпиталь в основном освободится. Но работы еще много... И у меня появляются первые больные.

Армянин, которого откопали в Ленинакане с переломами ног, поправляется и несколько эйфорично, со слезами на глазах громко благодарит русский народ и русских врачей.

На койке сидит полная женщина, расчесывает полуседые волосы. Ее история такова: она кассир в магазине, сидела у своей конторки на 1-м этаже. В один миг рухнуло 9-этажное здание, ее завалило. Лежала в завале, отделавшись ушибами, пока на 9-й день не откопали... Частенько плачет. Рядом лежит другая. Ее с грудным ребенком завалило в доме. На 5-й день, лежа на ней, ребенок умер, все плакал. А ее с позиционным синдромом на 9-й день отрыли.

Быстро темнеет: декабрь. В штабе группы сидит народ, звонят телефоны, составляются и передаются сводки, обсуждаются новости, сменяются дежурные. Прибыл С.Б.Коробов — из лечебного отдела ЦВМУ (Центральное военно-медицинское управление Министерства обороны СССР — ред.) теперь он возглавит деятельность остающейся части группы усиления, работающей как в госпитале, так и в других стационарах Еревана, а также в зоне. Ужинаем в пищеблоке госпиталя. Холодище: сидим в шинелях, все холодное, кроме чая. Вечером, несмотря на предостережения, пошел на почту. Никогда за всю свою жизнь, если не считать Афганистана, не ходил по вечернему городу как в разведку, вглядываясь и оглядываясь. И всего-то — телеграмму послать...

Заглянув в штаб, побрел к себе в номер, куда еще утром забросил вещи. Залез под одеяло в спортивном костюме. День позади. Ясно: предстоит поработать с ранеными, особенно с теми, кто перенес синдром длительного раздавливания (СДР), взять под наблюдение реанимационную, посетить больницу Эребуни — госпиталь для септической травмы, съездить в медицинские учреждения Ленинакана и Спитака, заняться архивом — историями болезни тех пострадавших, которых в госпитале уже нет.

Над моей головой в номере — портрет Иоганна Фридриха Шиллера. Это обязывает...

“Солнце, горы, голубой снег — и смерть, оборванные струны жизни”

28.12. Утром -20 градусов. Розовый туф и чистый снег. Дома с верандами, лесенками, мансардами, широкими балконами. На балконах висит белье, простыни, тюлевые занавеси. Молодая женщина отдирает белье, примерзшее к веревкам.

Утренняя конференция. Унылая сводка о поступивших и выбывших. Перепалка по поводу воровства продуктов у пострадавших. Раздражение: чувствуется, люди устали, работа была напряженнейшая все эти три недели. Начальник госпиталя — грузный, спокойный, медлительный добродушный человек с неизменной сигаретой во рту — до сих пор, с самого дня землетрясения, спит в госпитале на раскладушке.

Побывал в реанимационной на 4 койки. ...Ночью умерли трое: вертолетчик не дотянул до Ленинакана (не хватило бензина. Садился на склон, да неудачно, машина сорвалась и взорвалась), солдат с огнестрельной раной черепа, женщина, попавшая в аварию. Остался один: с политравмой (сотрясение головного мозга, перелом бедра). КамАЗ из Ленинакана сбил их машину. Поступил в госпиталь через 2 часа — привез таксист-армянин.

Команда: можно поехать в Спитак. Коробов берет меня. Долго ждали машину, но зато едем в великолепной черной “Волге”. Долго пробираемся по городу: машин масса, людей полно. Такое впечатление, что никто не работает. Проезжаем Театральную площадь. Как должно быть холодно солдату, стоящему здесь на посту.

Ереван — город на холмах, гор высоких не видно, тем более что постоянно висит смог. Шофер Вахтанг, красивый, толковый и разговорчивый парень, настроен доброжелательно. В разговоре выясняется, что отношение к военным разное: затаскивают в шашлычные, кормят, угощают, не считая затрат (особенно военных врачей), приглашают в гости, возят по городу, в целом очень благодарны и любят об этом громко заявлять вслух; другие — и их немало — открыто привязываются, провоцируют, требуют уйти из Армении. Слушаю, размышляю.

...Спитак сейчас — самое больное место на планете. Уже чтобы прикоснуться к этому месту, стоило ехать сюда.

Дороги отличные, широкое шоссе неуклонно идет в горы. Движение транспорта напряженное. Подсчитал: на 100 м до 30-40 автомашин в обоих направлениях. Лес, доски, краны, бульдозеры на платформах, толь, цементные блоки. То и дело юркает “скорая помощь”. Знакомые уже по телевидению и незнакомые разрушения. Они начинаются километров за 20 до Спитака, за Аштараком и Апараном. Сдвинуты крыши домов, обрушены стены, вывернуты камни, выщерблены парапеты дорог из туфа и мрамора. Полегли фермы. Чем ближе к Спитаку, тем обширнее и плотнее картина разрушений. Перед въездом в город, раскинувшийся в лощине среди невысоких гор, покрытых глубоким снегом, горы каменного мусора. Здесь же расположилась автобаза. Основные улицы уже расчищены. Посты милиции при въезде и на каждом углу. Местного населения почти нет, практически одни мужчины. Целого современного здания — ни одного. Висят обрывки этажей. Дома с перебитым позвоночником, с выбитыми зубами, оскаленным кровавым ртом. На балконах и лоджиях подвешены связки лука, уже 20 дней висит белье. Обрушилась стена и обнажила анатомию квартир, в которые нельзя подняться. На оставшейся части пола новенький шифоньер, диван с подушками... Раздавленные блоками гаражей легковые машины, к которым 20 дней не наведываются хозяева. Полегли автобусные стоянки.

Контраст: солнце, горы, голубой снег, чистый воздух и гибель, смерть, тряпье, оборванные струны жизни. Покосившиеся фонари, выбитые стекла, осыпавшаяся черепица, продырявленные крыши. Холод, холод, обесчеловеченное жилье. Есть здания внешне целые, занавеси, стекла не выбиты, но в них не живут. Они опасны. Не видно собак.

Над городом как гимн — каменное величественное кладбище, которое пощадила стихия. У стен его сотни гробов — черных, белых — струганых, красных, детских, взрослых... Гробы лежат, стоят, громоздятся. Их явный избыток, хотя, по-видимому, еще не одна тысяча погибших не раскопана. Гробы уже начинают раздавать на доски для тамбуров к палаткам...

У выезда из города, по дороге на Кировакан, — железнодорожная станция, пути, рабочие. Много бульдозеров, работают краны, загребают, насыпают. Здесь же стоянка грузовых машин. Барачные палатки. У костров — шоферы. Кипятят воду, пьют чай, греют руки. Раздают с борта буханки хлеба. Вытянулась очередь за водой: с водой плохо. Прямо под открытым небом — на заборе — аппараты междугородного телефона, и к ним — очередь. Народ понаехал со всего Союза, связь необходима.

За переездом по одну сторону дороги — элеватор. Одна из шахт повреждена, ее собираются взрывать. Поговаривают, однако, что в подвалах еще могут быть люди. Зерно ссыпалось, перемешалось со снегом, его вывозят. По другую сторону — госпитали: норвежский, югославский, из Литвы, наш военно-полевой, развернутый здесь 23.12. на смену медпункту, работавшему в составе группы усиления из ЦВМУ на стадионе с 8-го по 23.12. В госпиталь мы еще заедем, а сейчас — в Кировакан.

Это недалеко, вдоль железной дороги. Город гораздо лучше сохранился. Дымят трубы, дома живут. Смешанное, в том числе приезжее, население. Беженцы. Очереди в магазинах. Вокзал внешне цел, но внутренние блоки повалились. Местами — разрушенные или оставленные людьми дома. От Кировакана до Еревана — 115 км. Возвращаемся в Спитак.

...Чтобы успеть проехать в горах, возвращаясь в Ереван до темноты, нужно спешить, но два часа еще есть. Госпиталь развернут в палатках, в каждой — печи. Развернуты и действуют приемное, хирургические отделения. Прием уже идет — солдаты, рабочие, шоферы, дети, женщины. Поступают с панарициями (острое гнойное воспаление тканей пальцев рук — ред.), флегмонами, абсцессами, ОРЗ, трахеобронхитом, переломами...

Начальник госпиталя — подполковник медицинской службы Поляков. Начальник терапевтического отделения — майор медицинской службы Бучинский. ...Обошел все палатки, беседовал с больными. В приемном отделении сидят две женщины с детьми. Обе армянки. У одной муж — танкист в Кировакане. Ждет его. Живет в Спитаке, в разрушенном доме, хотя это и опасно, так как толчки повторяются. Другая ютится у родных, всего лишившись, а уезжать боится. Дети кашляют, сопливят. Вместе с дежурным врачом послушали, дали лекарства. Хорошо бы горчичников, но их нет. Вроде все вопросы решили, а пациенты не уходят: хорошо сидеть в тепле, возле раскаленной печки и слушать радио. Пришел погреться рабочий-подрывник с элеватора. Они часто приходят. Чтобы тепло дольше не выходило, сделали тамбуры из досок. Для этой цели выбили на кладбище 90 гробов...

Прибыл начмед округа генерал Петр Петрович Коротких. Человек внимательный, доброжелательный, в то же время увлекающе-требовательный и конкретный. Все обошел, всех выслушал, шумно поругал, не унижая и присев на лавке в палатке-столовой, сказал: “Доставай бумагу и пиши!” Домики, шанцевый инструмент, вопросы связи, продовольственное снабжение... Начальник госпиталя добросовестно записал распоряжения. А позже перекусили тем, что было, проводили Петра Петровича и уехали сами.

Вновь через мертвый Спитак с покосившимися вывесками и висящими балконами, с детскими игрушками в грудах камней. Горы, горы. Дорога взбирается вверх серпантином. Едем на заходящее солнце. Так же как когда-то, когда служил в десантных войсках, возвращались с парашютных прыжков. Но страшная реальность состоит в том, что это же Спитак, а не просто госпиталь, автопарк, люди, машины на шоссе...

Беспокоит рассказ, услышанный от кого-то. Сын на развалинах дома услышал голос отца и матери, заваленных в глубине тяжелыми блоками. Сделать было ничего нельзя: не было техники. Трое суток беседовал с ними, пока отвечали. Раскопали на 5-й день (израильские спасатели), но уже мертвыми, хотя и без единой царапины. Этими трагедиями устлан здесь каждый метр.

На пологом заснеженном обрыве — остов сгоревшего КамАЗа, одна из многочисленных жертв помощи. Вчера в этих краях разбился вертолет. Едем на солнце и на Арарат — двугорбую вершину. Армянская святыня. Гора в Турции, а кажется — совсем рядом. Граница в двух шагах. Вернулись затемно. Зашел в реанимационную. У раненого шофера с опрокинувшегося КамАЗа, которого видел утром, развилась жировая эмболия. Кома, одышка... Прогноз плохой.

...Побрел “домой”. Улицы пустынны, 1-2 прохожих, в окнах редкие огни. Пришлось стучать в дверь, привратник уже закрылся.

Рассказам пострадавших нет конца: “Сын погиб на 4-й день, дочь — на 6-й, мать вытащили на 11-й...”

29.12. Два полюса: самоотверженная работа травматологов, анестезиологов, специалистов различного профиля, прибывших для усиления госпиталя, и здесь же, среди санитарок, — ворье: у больных берут продукты, несут за ворота сумки с медикаментами (попадаются немногие). Госпиталь стал проходным двором: ходят родственники-армяне по коридорам и палатам в шапках, в пальто, как в какой-нибудь сельской больнице в саратовской глубинке. А тут еще официантку застали с солдатом за делом прямо в лифте грузовом...

В реанимацию поступил из терапевтического отделения больной Погосян, 60 лет. Землетрясение застало его на улице в Спитаке. Побежал, чтобы не попасть под обломки падающих зданий, упал и сломал бедро. 9.12. был доставлен в госпиталь, и дело пошло на поправку, два дня назад уже разрешили ходить по палате. Однако на фоне имевшейся у него патологии (диабет, хроническая почечная недостаточность) развивается инсульт... В коме, состояние тяжелое.

Сестры в реанимационной деловые, опыт у них теперь, после пережитого с 7-го по нынешний день, колоссальный, фронтовые сестры. Из бесед с начальником госпиталя Геннадием Ивановичем Смышляевым, с травматологами, с невропатологами и др. постепенно вырисовывается картина первых двух-трех дней работы, особенно первого дня, когда госпиталь работал без группы усиления.

Г.И.Смышляев (в паузах между затяжками сигареты): “7.12 в 11:45 стол вдруг поехал в середину кабинета и откатился назад. Сообразили: звонок дежурному, чтобы выходили и вывозили из здания подальше, распоряжение о создании бригады для экстренной помощи. Выскочили на балкон. Дом качается — то к улице, то назад. Потом стихло. Через 15 мин. звонок из округа: “Сильное землетрясение, где — не ясно, ты подготовь бригаду на всякий случай”. Через час: “Землетрясение в Кировакане и немного дальше...” Через три часа: “Ложные данные, на самом деле зона шире, по объему разрушений: в Ленинакане — до 60%, в Спитаке — 301%, в Кировакане — отдельные здания”. А к этому времени бригада травматологов и анестезиологов уже работала в Кировакане. Уже к ночи 7.12 в госпиталь поступили первые 15 человек”.

Травматолог госпиталя (русский, гражданский, с усами, очень разговорчивый...): “...В первую ночь было особенно тяжело. И привезли-то всего 15-17 человек, а все сбились с ног и валились от усталости, а ведь везли и тащили вновь и вновь. Приемный покой маленький, заполнили вестибюль и лестничные пролеты носилками. Сортировка часто превращалась в нечто другое. Кто имел родственников, продвигался к операционному столу или к койке гораздо быстрее. Раненых клали на одеяла и проносили через двери еще до сортировки. А ничьи крайне тяжелые подчас оставались в вестибюле... Отделения были заставлены койками так плотно, что нельзя было поставить капельницы, вынести раненого на операцию или перевязку. Все этажи быстро превратились в караван-сарай. Гардероб не работал (гардеробщица сбежала в зону — искать своих родных), поэтому все шли в пальто и шапках. Все это, в том числе масса продуктов на окнах и на полу, страшно нервировало всех. Особенно страдал от этого и ругался главный хирург Брюсов. Но что можно было сделать, когда все хирурги были на пределе”.

Терапевт госпиталя Владимир Иванович Федоряченко: “Первое, что сделали, — выписали или подготовили к выписке 60 терапевтических больных, остались несколько тяжелых. Отделение стало хирургическим. Стремились концентрировать в нем раненых, не требовавших больших вмешательств, без травматического шока, послеоперационных. Сестрам пришлось переквалифицироваться: перевязки, переливание крови, много процедурной работы. Терапевты — четверо госпитальных, а с 8-9.12 — еще двое-трое: из группы усиления Емельяненко, Горбаков, Шаталов работали в качестве консультантов, разбившись по отделениям. Открылась панорама разнообразной патологии внутренних органов при травме и СДР. Почечная, сердечная, дыхательная недостаточность, полисистемные изменения. Многое вновинку, приходилось спешно учиться.

...Начал работу с историями болезни: их больше 200. Без тщательного анализа и этот материал пропадет, как пропал афганский.

В реанимационную перевели двух женщин: ухудшилось состояние. У одной ампутирована нога, а в зоне локтевой вены намечается тромбоз. Боли, лихорадка, одышка. Вторая — без ноги — все время плачет. Капризная, негативная, худая, изможденная, глаза провалились, беспомощная. Помочь ей трудно. Присоединилась пневмония, но дело в депрессии. Умер Погосян (60-летний житель Спитака — ред.), так и не выйдя из комы.

Рассказам пострадавших нет конца. Такое впечатление, будто рот от горя не открывается и вырывается хрип. “Сын погиб на 4-й день, дочь — на 6-й, мать вытащили на 11-й. Они не были придавлены особенно, но были в маленьком замкнутом пространстве...” “Возле развалин дома сидит группа людей, плачут. Оказывается, один из них сидит, а стопа его придавлена плитой. Вытащить ее невозможно без крана. Он тоже плачет”. Странно, что люди не сходят с ума — ни там, в зоне, ни потом.

...Армянские ребятишки удивительно красивы. Софочка на улице, невозможные глазищи, худенькая шейка выглядывает из школьной формы. За спиной ранец. 3-й класс. “Как четверть?” — “Ни одной пятерки...” По коридору терапевтического отделения безногий солдат на каталке возит мальчика лет семи, посадив его “в ноги”. Оба страшно довольны. У мальчишки перебинтована голова. После обеда в клубе госпиталя полковник Костюк дает концерт для выздоравливающих и для сотрудников. Концерт из собственных афганских песен.

...Бреду по пустынной улице “домой”. Впереди медленно идут мальчик лет тринадцати и девочка лет десяти. Мальчик тащит на спине рюкзак с бутылками из-под пепси-колы, девочка — коробку и сумку. Дошли до бордюра, прислонились отдохнуть. Эти армяне многого не наворуют. Бедняки. Скорее всего матери помогают, а может быть, беженцы. Это не те армяне, из-за которых все здесь так прогнило.

В три часа ночи постучали — тревога, в штаб с вещами. Оказывается, дали борт на Ленинград, а Костюк поднял всех...

“Как нельзя понять Вселенную, так нельзя почувствовать, выразить все горе армян!”

30.12. В 8:00 улетел самолет на Ленинград, увезя 10-15 специалистов группы усиления и до 10 раненых. Улетел и последний из терапевтов, работавших до меня. Штаб заметно поредел, но служба идет. Госпитализируются уже и обычные терапевтические больные. Проконсультировал солдата с ревматоидным артритом и солдата по фамилии Симонян, который прибыл к родственникам в Ереван в связи с трагедией в семье и заболел пневмонией. Возле него — дядя-доцент, мама-кардиолог и папа. Кормят с трех ложек. Мама училась в Москве. Очень успокоились, узнав, что я профессор.

Поехал в больницу “Эребуни”. Со мной в уазике девушка Давитян, студентка Ленинаканского педагогического института. Переводится из военного госпиталя в “Эребуни” из-за гнойного процесса в ране. Землетрясение застало их группу прямо в аудитории. Задавило упавшим потолком, но она удачно успела упасть под стол, придавило ей только предплечье. О судьбе группы ничего не знает. Одета плохонько, узелок в руке, да книга на армянском. Другая — на носилках, лет пятидесяти, тоже с нагноившейся раной, все время стонет. Когда подъехали к больнице, оказалось, что носилки тащить некому. Пришлось мне с шофером.

...Как нельзя понять бесконечность, Вселенную, так нельзя почувствовать, выразить все горе армян! А ведь я еще не видел раздавленных детей. Для того чтобы это вобрать в себя и выразить, нужно быть или Шекспиром, Лермонтовым, Достоевским, или сумасшедшим.

Вечером посмотрел солдата Симоняна с пневмонией. Ему получше. Служит он в Краснодарском крае, службой доволен. Ему, конечно, “повезло”, что заболел, — побудет подольше со своими.

В штабе — Г.И.Смышляев, который так и живет в госпитале, С.Б.Коробов, начмед — армянин, дежурная служба. Телевизор, шахматишки, перекуры, свежезаваренный чай, разговоры. Обещают новое землетрясение в Армении — сегодня, 31 или 1. В приемном покое, в коридоре, в штабе нет отбоя от “отпускников”, прибывших на похороны, и т.п. ...Сгорел склад с медикаментами МЗ Армении. Об этом говорят как о попытке скрыть следы воровства.

...Перед самым землетрясением в Ленинакан был переведен подполковник медицинской службы, перевез семью, и вся она погибла. Такие трагедии не единичны. Опубликовано интервью Язова против замалчивания роли армии, в том числе военно-медицинской службы, оказавшей наиболее раннюю и эффективную помощь пострадавшим в зоне.

31.12. Утром туман такой, что не видно противоположной стороны оврага, на дне которого течет Раздан. Солнце — как оловянный грош. Тихо, легкий морозец.

30-го отправили еще одну группу раненых, их переводят в центры протезирования: в пансионаты на Кавказском побережье. Армяне, пострадавшие, вылеченные, направляемые на реабилитацию в пансионаты, все время требуют то Вильнюс, Рижское взморье, то, наоборот, только в Армении, причем требуют хорошее пальто, новую одежду, обувь, чуть поношенное не берут. Так и сидят на узлах в палатах, добиваясь своего. Замполит госпиталя с ног сбился, уговаривая их. Зато наши — только бы уехать, в любой одежде. Те, кто бывал в коллекторе вещей, собранных по всей стране и доставленных в Ереван, видел, как хищнически расхватывается лучшее совсем не для пострадавших. Все это вызывает недоумение и возмущение.

...В реанимационной пополнение: ночью поступил майор лет 35 с инфарктом миокарда и явлениями кардиогенного шока. Кожа влажная, бледен, но боль уже купирована, несколько эйфоричен. Думаю, все обойдется, но нужен строгий покой. Интересно, что перенес землетрясение вместе с семьей, успели выскочить, но все имущество завалило. Пришлось бежать в часть, работы было много. Семью вместе с другими на следующий день отправили, пока не знает куда, как будто в Ростов, выбирать не приходилось. Не заметил в работе, как проскочили эти три недели, а вчера вдруг после бани так зажало сердце, что чуть не умер. Прежде никогда никаких болей в сердце не было. Это запоздалая расплата за нервное перенапряжение. Эти мины замедленного действия еще долго будут взрываться. А армянкам полегче. После Нового года их вернут в плановое отделение.

...Нужно сказать, что здесь многое напоминает Кабул, Афганистан, войну. Та же массовость трагедии народа, чудовищность и бессмысленность потерь...