Несмолкаемые колокольни

23 декабря, 2014 - 14:18

Нашему давнему и популярному автору, доктору филологических наук, профессору, литературоведу, заслуженному деятелю искусств Авику Вигеновичу Исаакяну недавно исполнилось 70 лет. В связи с этим президент страны С.А.Саргсян имел телефонную беседу с ним, поздравил юбиляра, пожелал новых творческих успехов и доброго здоровья. “НВ” искренне присоединяется ко всем поздравлениям. Увидевшая недавно свет на армянском языке книга воспоминаний и эссе Авика Исаакяна “Ереван во сне и наяву” вызвала живой интерес у читателей. Это своеобразный ретро-экскурс по нашему любимому Еревану. Многое из этой книги впервые на русском языке было издано в нашей газете и нашло живой отклик у читателей. Сегодня мы публикуем эссе-воспоминание о мэтрах нашей поэзии Сильве Капутикян и Паруйре Севаке. Благодарим автора за эксклюзив.


ЕЕ КАРАВАНЫ
ЕЩЕ В ПУТИ


Чем старше я, чем больше лет
бездумных
Уходит в прошлое, теряясь вдалеке,
Тем глубже, мой народ, мне в душу

проникаешь
Густым бальзамом, сердце
исцеляешь,
Где на разрыв аорты боль
гнездится —
Тобой, Армения, она лишь
излечится.


Так получилось, что в феврале-марте 1998 года я и тикин Сильва независимо друг от друга одновременно оказались в Москве. Поэтесса остановилась в подмосковном Доме творчества писателей “Переделкино”, а я — в городе. Как сейчас помню: было третье февраля, без четверти шесть, дожидаясь вечернего выпуска программы “Время” по Центральному телевидению, я следил за последними новостями по городскому каналу. И вдруг слышу: “Президент Республики Армения Левон Тер-Петросян подал в отставку и до предстоящих выборов полномочия президента страны будет исполнять Роберт Кочарян”. И если бы я не услышал лично, никогда бы не поверил, это было так же неожиданно, как провал коммунистов на выборах в Верховный Совет Армении в августе 1991 года. Первая моя реакция — звоню в Переделкино: “Тикин Сильва, в Армении кардинальные перемены: Тер-Петросян ушел в отставку, его сменил Роберт Кочарян”.
На мгновение на той стороне провода воцарилась глубокая тишина, и только ей одной известно, что значили эти секунды молчания. И вдруг изменившимся голосом, с совершенно иной интонацией:
— Что ты говоришь! Поверить не могу, это как в сказке: с неба упало три яблока: одно — рассказчику, другое — слушателю, а третье — дай Бог, нашему народу.
— Через две минуты включите программу “Время” по ЦТ, будут подробности.
Я, конечно, тоже переключил канал и подробнее узнал о случившемся. Но ситуацию воспринял уже более спокойно, без потрясения, которое я пережил в первые минуты экстренного сообщения.
На этот раз позвонила сама тикин Сильва. “Да, действительно, это правда...” — и произнесла слова, которые могла сказать лишь она одна: “Эпоха нашей независимости только начинается”. И добавила: “Сможешь завтра заехать ко мне в Переделкино?”
Деятельностью подавшегося в отставку президента народ сыт по горло, ужас от пережитого переполнял каждого жителя Армении. Количество эмигрировавших из Армении за последнее десятилетие в несколько раз превзошло число рождений в стране за последние тридцать лет. Народ, стянувшись сюда со всего света по крупицам, казалось, закрутило в вихре смертоносной бури, и Армения стала опустошаться... Так что буквально с первого дня руководства Роберт Кочарян получил карт-бланш, пользуясь безусловным преимуществом народного доверия.
Так или иначе, ситуация существенно менялась.
В Москве наши с Сильвой Капутикян встречи, выступления в армянских школах и клубах в связи с 3 февраля 1998 года проходили в основном в атмосфере ожиданий кардинальных политических перемен. Однако было одно учреждение, которое осталось совершенно равнодушно и к нам, и к смене руководства в Армении, так и не организовав ни одной встречи с Сильвой Капутикян за весь период ее пребывания в Москве весной 1998 года. Я имею в виду посольство Армении в Москве.
Однако вернемся к 3 февраля. Как мы и договорились, на следующий день наша встреча состоялась. Конечно, ни Москва, ни Переделкино за этот период не изменились, но мы стали другими.
Тикин Сильва пребывала в бодром, приподнятом настроении духа (ее восторженное состояние сохранялось в течение всего месяца, пока она находилась в Москве). Я же просто рвался в Ереван. В те дни мы лелеяли надежду на то, что в нашей стране многое кардинально переменится, не будет нескрытого насилия одной партии и, наконец, будут по достоинству считаться со мнением народа. Не могу ручаться за тикин Сильву, но лично я был полон оптимизма. “В прошлом году я была в Карабахе, но он меня не принял”, — имея в виду Р.Кочаряна, как бы невзначай отметила тикин Сильва.
Я понимал, как необходимы они друг другу: ее особенная, гордая стать, несгибаемая воля, бескомпромиссное противостояние так называемым “избранникам” нации, вообще вся история ее жизни, связанная с освободительной борьбой Карабаха, должны были обеспечить Сильве Капутикян достойное место в решении судьбоносных вопросов страны. Новая, только оправляющаяся от потрясений периода после 1988 года Армения нуждалась в ее мудром, остром, проницательном уме. Между тем она долгое время оставалась в тени, что, конечно, было для нее совершенно непривычно — она скорее готова была оказаться в политической оппозиции, быть даже в ссылке, но ни в коем случае не отсиживаться на “скамье запасников”. Это противоречило самой ее сущности, она никак не могла взять в толк, отчего вокруг нее возникло и росло некое вакуумное пространство... И даже на всеядном ереванском телеэкране годами о ней не было ни слова. А когда с большим запозданием к ее многочисленным наградам добавился еще один орден, она расценила это не как высокую оценку своей многолетней творческой деятельности или активной гражданской позиции, а только как дипломатический шаг властей, “мирный шаг” в период вновь обострившейся внутриполитической борьбы. Надо вникнуть в причины, по которым она вернула орден Св.Месропа Маштоца... Так или иначе после этого шага пропасть между ними еще более увеличилась.
Но на закате прошлого века, в те февральские дни 1998 года, в далекой московской стороне казалось, что в их отношениях вскоре воцарится атмосфера взаимопонимания, а не леденящего холода.
“Ночью у меня была бессонница, в последнее время я вообще очень плохо сплю — тревожные, мрачные мысли не дают покоя. А этой ночью просто глаз не сомкнула”.
Я рискнул ответить ее же строками:
Как стреляет
в висках бессонница...

...Там зима — не зима,
Только бедствие,
Нет названия ему,
Горю горькому,
Нет, не жизнь — полужизнь
Изувечена,
Искалечена.
Как тревожит меня бессонница,
Как терзает меня бессонница...
Мокрым холодом
В зимнюю стужу
Дышит ветер.
Застыли уж ножки —
Не согреться
Дитю в колыбельке,
Не наесться,
Голодному люду,
В мрак ночной
Им сном не забыться.
Мне не спится, мой друг,
Мне не спится...


(Переделкино, 03.01.1993).

“Да нет, напротив, поверь мне — в этот раз я не смогла уснуть от переполнявшего меня чувств! Ты же знаешь, у меня здесь с собой всегда есть хороший коньяк, открыла бутылку (показала она на стоящую в уголке стола бутылку “Васпуракана”,) и, выпив рюмку, сама себя поздравила. Амо (Сагиян — А.И.) любил повторять: человек пьет в одиночку либо когда ему невыносимо тяжко, либо когда душа ликует от радости. Выпила, значит, легла, но какой тут сон? — мысленно я уже в Ереване, гуляю по тем улицам, на которые два года назад они вывели танки...
Прохожу по Оперной площади, вспоминая, как в 1991 году толпу митингующих заставили освистать меня и, не дав договорить, спустили с трибуны... Мысленно я все слонялась по городу, следуя за “караваном грез”, как говорил твой дед, и столько мыслей теснилось в голове, столько чувств переполняло меня, что сон пропал окончательно. ...Хотя квартиру мою в Егварде власти очень ловко, так сказать, по-большевистски национализировали под предлогом передачи некоему ветерану войны, но ничего, Бог с ними, я теперь думаю о другом: Москва, Переделкино... Хватит мне скитаться по свету, никуда больше не поеду, буду жить в своей ереванской квартире и в Бужакане — в маленьком домике, который сын построил своими руками. Баста, из дому больше ни ногой!.. Знаешь, я так истосковалась по Еревану, по своему родному, старому городу, где в последние годы я как-будто находилась в состоянии внутренней эмиграции, так сказать, “персоны нон грата”. Я об этом писала в 1994 году, ты помнишь?

Не мой это город —
Чужой этот город,
Чужое дыхание,
Чужая стезя...
Изгнанницей стала,
В Отчизне родимой,
Меня в Ереван увезите —
Домой!


...Кончилось безвременье, теперь, как бы ни сложилось, мне не будет все так чуждо, и никуда я не поеду, так что караван мой сворачивает к дому...”. Как когда-то гениально заметил твой дед,
Караван мой бренчит и плетется
Средь чужих и безлюдных песков.
Погоди, караван: мне сдается,
Что из Родины слышу я зов.

(Перевод Александра Блока)

Она накинула пальто, и мы спустились во дворик Дома писателей прогуляться по все еще заснеженным тропам. Она шла медленным, но уверенным шагом. “Ведь всю ночь не спала, а как бодро себя чувствую — вот что значит быть в настроении”.
В минуты хорошего расположения духа тикин Сильва умела от души веселиться, и даже если мы вот так попросту гуляли вдвоем, вокруг царила по-настоящему праздничная атмосфера. В такие минуты она старалась избегать плохих воспоминаний, неприятных людей, которые могли испортить этот маленький праздник души. А я, шагая по переделкинским дорожкам, думал о том, что они еще помнят, как лет тридцать назад по ним ступали Борис Пастернак и Анна Ахматова... Как все-таки несправедливо устроен мир: здание есть, дерево есть, а человека нету...
“Вот набросала кое-что новое из цикла “Зима идет”, я почитаю, ты послушай”, — и прочла с такой выразительностью, какая свойственна только ей и великим поэтам, — выделяя каждую фразу, обнажая своей неповторимой интонацией глубину и многозначность СЛОВА.
Это были горькие и мудрые, глубоко выстраданные поэтические строки.
“Мне кажется, тикин Сильва, Вам в Переделкино помогают призраки Пастернака и Ахматовой, ведь именно здесь они работали, наслаждались природой, проводили, наверное, бессонные ночи в творческих муках... Здесь слышатся своего рода поэтические отголоски, и Ваш голос тоже гармонично сливается с ними”.
— Значит, тебе понравилось?..
— Очень, особенно “Зима идет”.
— Жизнь так устроена, Авик, что хорошо бы встретить свою Зиму вовремя, чтобы она не наступила раньше срока и не накрыла собой весну жизни. Те поэты, которых ты назвал, достойно встретили свою Зиму, хотя у них было немало оснований безвременно оборвать свою жизнь, поставив в ней последнюю точку. Но нечеловеческим усилием воли они воспротивились той силе, которая пыталась подавить их своей небывалой мощью — я имею в виду “Кремлевского горца”, как называл его Мандельштам”.
Тут тикин Сильва сделала небольшую паузу, затем продолжила.
“Когда Сталин умер, меня, Амо, Кочара, Ваагна, Серо и Рачика — словом, членов нашего “Колхоза”, Варпет собрал у себя дома. В те дни вся страна была охвачена глубокой скорбью, по всему городу были развешаны траурные транспаранты, огромные портреты Сталина, люди были в растерянности, у всех в глазах читался один и тот же вопрос: “Как жить дальше?”
И вот мы разместились у вас в гостиной вокруг стола, во главе был сам Варпет. Кочар разлил коньяк по бокалам. Стол был очень скромный: только гата с кофе. Варпет поднял бокал, мы, затаив дыхание, ждали, что же он скажет, а он только пронзил нас своим орлиным взглядом — и ни слова. Заглядывая поочередно в глаза каждому, он, казалось, изучал нас, пытаясь прочесть тайные мысли... Все так же молча и загадочно, не чокаясь, он опрокинул бокал, и мы последовали его примеру. “Что теперь будет?” — вдруг в полной тишине раздался голос Рачика.
“Да ничего не будет”, — выговорил наконец Варпет, — просто будем учиться жить на свободе... ведь тридцать лет — срок немалый”.
Знаешь, почему я сейчас вспомнила слова твоего деда? Потому что, представь себе, сейчас мы очутились точь-в-точь в такой же ситуации, как 45 лет назад. И так же, как тогда, зима была на исходе, и начиналась оттепель, и воздух уж дышал весной...”.

ДА БУДЕТ СВЕТ!

...Вопрос об академическом издании Варпета было решено поставить на обсуждение Ученого совета, где присутствовал и я. Не буду пересказывать здесь все в подробностях, приведу только некоторые фрагменты из выступления Паруйра Севака:
“Так значит, для компенсации семье Исаакянов вы не в состоянии изыскать даже сумму, равную награбленному за год одним прорабом?! Рукописи одного из величайших поэтов в мире для вас не представляют никакой ценности? О чем речь? Стыд и позор! Мы государство или нет?!”...
Севак был разгневан, говорил с сильным волнением.
“Недостаточно того, что за все эти годы после смерти Варпета мы не напечатали ни строчки из его рукописей, что до сих пор не издан роман “Уста Каро”, как была, так и остается в неизвестности сокровищница его дневников, записных книжек, афоризмов... Армянский народ ждет сочинений Варпета, а мы тут базар устраиваем: столько-то дать или не дать, работать дома или в музее... Почему обязательно рукописи должны быть под государственным надзором? Варпет же ничего нового не напишет, что есть, то есть... В конце концов, мы Институт литературы или Министерство финансов? Мы должны потребовать, чтобы государство приобрело рукописи Варпета, и мы обязаны немедленно издать их уже в этом году, прямо в этом месяце, уже с завтрашнего дня”.
Я привожу здесь эти слова не только по памяти, сохранившей незабываемое впечатление от речи поэта. В тот же день я записал эти строки. Сегодня из числа присутствующих на том собрании, слава Богу, живы академики Сергей Саринян, Арам Григорян и Саркис Арутюнян, известные литературоведы Кнарик Тер-Давтян, Асмик Абегян, Алмаст Закарян (она тоже очень эмоционально высказалась о необходимости академического издания Варпета), так что коллеги смогут дополнить новыми фактами собрания Ученого совета 1966 года.
Все до единого были “за”, но получилось совершенно иначе, то есть во вред Варпету. Есть ли на свете такая страна, где бы восторжествовала точка зрения не большинства, а лишь одного директора? Да, такая страна была, и это была страна “победившего социализма”.
И насколько это было справедливо, чтобы накануне 100-летия Варпета в типографию спустили тома академического издания его друга Дереника Демирчяна. В первую очередь сам мудрый Дереник Демирчян не согласился бы с таким грубым нарушением “субординации”...
После собрания я подошел к Севаку и искренне поблагодарил его:
— Здесь столько народу, но ни у кого за Варпета сердце так не болит, как у Вас. Ваше слово было самым острым, сильным, самым убедительным.
Севак горько улыбнулся:
— Э-э, Авик джан, ты думаешь, это что-нибудь изменит? Стена как была стеной, так и останется... — Кивнув головой в сторону председательствующего, добавил по-русски: — Он еще много дров наломает.
...За три года до 100-летия Комитаса вышла в свет поэма Севака “Несмолкаемая колокольня” в прекрасном оформлении Григора Ханджяна, это сочинение подняло имя автора на еще большую высоту. Своим гражданским мужеством и душевной чистотой Севак стал кумиром армянской молодежи и мерилом нравственных ценностей.

***

С 1 по 3 июня 1971 года в Ереване проходил VI съезд Союза писателей Армении. Руководство республики делало вид, будто литература у нас в большом почете. Съезд проходил в зале заседаний Дома правительства, где в наши дни уже любая самопровозглашенная партия может проводить свои слеты.
Нам, как молодым литераторам, достался пригласительный билет. Поговаривали, что ожидаются резкие выступления Сильвы и Паруйра. Это был тот период, когда в союзных республиках (особенно в Армении и Грузии) очень остро стоял вопрос национальных языков. Суслов и его окружение требовали изъять из паспортов графу о национальности и просто указывать — гражданин СССР, при этом русский язык по всей стране должен был стать первым государственным языком.
Грузины запротестовали первыми, и ожидалось, что их делегация поднимет этот вопрос, их поддержала в своем выступлении Сильва Капутикян, которая говорила также об угрожающих размерах коррупции в Армении. Грузины высоко ценили Сильву, считая ее самой смелой из армянских писателей. Молчание Севака продлилось два или три дня, выглядел он крайне нервным. Как говорили в народе, “Севак (букв. — чернявый) еще больше почернел”... Он выступил в последний день съезда, очень сдержанно и лаконично выразил свою позицию по поводу того, что устал бесконечно заниматься общественными делами, никак не связанными с творчеством, что с 1970 года он отказался быть депутатом Верховного Совета СССР (был избран в 1967 году по квоте представителей сферы культуры. И этот “желанный” мандат в 1970 году был передан Гегаму Сарьяну, автору книг “Гюльнара” и “Юные герои Испании”, безобидному по сути человеку, очень удобной кандидатуре для трагикомической роли советского депутата). Севак настоятельно просил не выдвигать его в состав правления СПА и не включать в состав делегации от Армении на Всесоюзный съезд писателей.
Он фактически демонстративно вышел из навязанной ему игры: он больше не является ни секретарем СПА, ни депутатом Верховного Совета СССР, ни участником всесоюзного писательского форума... Он ясно дал понять: вы сами по себе, я сам по себе... Не нуждаясь в формальных привилегиях, он хотел быть самим собой. Еще в 1967-м Севак защитил диссертацию по творчеству Саят-Новы, но всесоюзная Высшая Аттестационная Комиссия, с подачи своих армянских приспешников, препятствовала утверждению ученой степени. И только в 1970 году ВАК утвердил Севака в звании доктора филологических наук. В 1969 году лично по указанию секретаря ЦК КПА Роберта Хачатряна из плана Госиздата было изъято второе издание “Несмолкаемой колокольни”, и юбилей Комитаса прошел без нового издания поэмы Севака. И в свою очередь книга “Да будет свет”, итог литературной деятельности последних лет, фактически, оказалась под запретом.
Но не равнозначен ли для поэта арест его книги собственному аресту? И снова два года долгого, мучительного ожидания и, наконец, то, что переполнило чашу терпения до краев, когда в начале 1971 года он победил на выборах в Академию, однако результаты голосования, как в царстве кривых зеркал, указали на победу другого кандидата. Автор поэмы “Несмолкаемая колокольня” и монографии “Саят-Нова” — личность такого масштаба, какие рождаются раз в столетие — не заслужил права стать членом Национальной Академии!
Да, сегодня уже многое позабыто, вот поэтому мы и пишем, чтобы смутные дела 40-50-летней давности не стерлись из памяти народа. Мы обязаны помнить, чтобы такое не повторилось.
...На банкете в ресторане “Армения” по случаю своего 50-летия Севак собрал замечательную компанию. Почетное место во главе стола занимал Егише Чаренц. Далее расположились поочередно — Аксель Бакунц, Ваан Тотовенц, Забел Есаян, Симон Акопян, Егиа Чубар, Мкртыч Джанан, Погос Макинцян, Карен Микаэлян и Гаврош. И дай Бог, чтобы этот список не имел продолжения. Хотя бы в наши дни. Никто из перечисленных лиц не покинул по собственной воле мир, и никто из них не совершил ни малейшего прегрешения, чтобы удостоиться подобной участи.
Но в тот день 26 января 1974 года они собрались на 50-летие своего товарища по несчастью и великого поэта в гостинице “Армения”, расположенной прямо в сердце Еревана, на главной площади нашей республики. Возможно, Севак хотел бы пригласить на этот вечер и других своих друзей — писателей, художников, композиторов, любимых женщин и тех, кого еще не успел полюбить, но у него не было этой возможности, скорее права такого не было — позвать за собой в мир иной...
Эта полуночная встреча в гостинице “Армения”, несмотря на блеск огней ночного Еревана, была погружена в глубокий мрак, и в том зале немудрено было встретить и тень отца Гамлета... Здесь время вышло из своих берегов и текло навстречу вечности...


На снимках: Паруйр Севак и Католикос Вазген I; Встреча в московской армянской школе — март 1993 года; В доме Аветика Исаакяна: Варпет, Авик, София Исаакян, Сильва Капутикян.

Перевод текста и стихов
Лилит ЕПРЕМЯН

Авик ИСААКЯН

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image