Мисак Мецаренц

29 января, 2015 - 13:09

Мисак Мецаренц (арм. Միսաք Մեծարենց, настоящая фамилия Мецатурян, январь 1886, село Бинкян Харбердского вилайета, Турция — 5 июля 1908, Константинополь) — армянский лирический поэт.

Любовь и мне открыла путь —
Он переливчат, как шелка.
Мне счастье не дает вздохнуть,
Оно волнует на века.
(Пер. А. Сагратяна)

Воспевавший пылкую любовь, весну и солнце, Мисак Мецаренц всей судьбой своей и некоторыми сторонами творческой биографии напоминает нам Петроса Дуряна, прожившего столь же краткую и столь же содержательную жизнь. Едва Мецаренц завершил двадцать вторую весну своей жизни и седьмой год литературной деятельности, как был сражен беспощадной смертью. Но и за недолгую свою жизнь Мецаренц, подобно Дуряну, создал поэтические жемчужины, которые навсегда закрепили за ним незыблемое место в новой армянской поэзии.

Мецаренц престал в нашей поэзии как певец любви и природы, стремившийяся найти гармонию между человеком и природой, говорить с природой на ее же языке, приобщиться к ней сердцем и быть ее выразителем, «угадать в шелесте листьев тайну могущества вселенной и от этой неприметной частности унестись в бесконечность». В западной ветви новой армянской поэзии Мецаренц одним из первых, наряду с другими темами, воспел и родную деревню, выразив свою тоску по ней. В его поэзии громко прозвучала и тема человеколюбия, которой посвящен целый цикл стихов; она выражена разнообразными видами, средствами и формами поэтического слова. Вот то новое, что принес с собою в литературу Мецаренц.

Поэт воспел то, к чему стремился, о чем мечтал и чего был лишен в реальной жизни. Эти мечты стали источниками его романтической поэзии, они отразились в излюбленных поэтом образах грез и сумерек.

В поэзии Мецаренца слышится голос человека, отрекающегося от капиталистического мира и восхваляющего простую деревенскую жизнь. «Деревенские сцены, — говорит поэт, — являются для меня величайшим источником вдохновения. Как сожалею я, что в действительности я не являюсь певцом деревни, моя поэзия была бы тогда более самобытной и долговечной».  Близость к народной жизни и народному творчеству вывело бы поэта из туманных голубых далей романтизма на широкий простор подлинной реалистической поэзии, если бы не преждевременная смерть.

Мисак Мецаренц родился в 1886 году в деревне Бинкян, области Харберт. Родители поэта обращали большое внимание на образование своих сыновей и особенно на развитие литературного таланта Мисака.  Мецаренцу было всего шесть лет, когда родители определили его в подготовительную школу деревни Бинкян. Однако молчаливый и робкий мальчик, по словам учителей, не проявил в этой школе особых способностей.

Еще в годы раннего детства проявляется вличение Мецаренца к природе. Нередко он с матерью и сверстниками бродил по полям и холмам в окрестностях родной деревни, часами просиживал на берегу реки, вслушиваясь в мерное журчание ее вод. «Река, моя возлюбленная, вбирает в себя лунные лучи для своей волнистой вуали», — восторженно говорил поэт.

На младенческую душу Мецаренца, наряду с родным деревенским пейзажем, произведшим на него глубокое впечатление, оказали большое влияние любовные и трудовые песни армянского крестьянина, грустные напевы пастушьей свирели. По свидетельству биографов, юноша Мецаренц вскоре и сам стал прекрасно играть на ней.

В 1894 году Мецаренц  вместе с родителями переселяется в город Сваз и поступает в училище Арамян, где учится до 1896 года. В этом же году Мецаренц едет в Марзаван и поступает в анатолийский колледж, проявив здесь большие способности к языкам, увлекаясь чтением, принимая участие в литературном и театральном ученических кружках. В 1901 году Мецаренц возвращается на летние каникулы в Сваз и остается там, прервав учение в колледже. В Свазе Мецаренц внимательно следит за публикуемым в армянской периодике литературными произведениями, а также читает в оригинале английских писателей. Именно в этот период он делает свои первые поэтические шаги и создает стихотворения «Раны тела — раны сердца», «Восход солнца», «Желтые розы», «Воспоминане», «Песня жизни» и ряд других, объединенных под общим заглавием «Биения». Рукописную тетрадь этих стихотворений, написанных в течение 1901-1905 гг. , поэт посвящает своему учителю литератору Гранту Асатуру.

Здесь же, в Свазе, юноша-поэт сделался жертвой тяжелого происшествия, которое и послужило причиной неизлечимой болезни, преждевременно унесшей его в могилу. Произошло это в 1902 году. Несколько турецких головорезов неожиданно напали на Мисака, жестоко избили его и ранили кинжалом. У юноши вскоре началось кровохаркание и появились первые признаки чахотки. Осенью 1902 года, несколько оправившись после болезни, Мецаренц уехал в Константинополь к отцу. Увлеченный жаждой знаний, юноша, не теряя времени, поступил в центральную Константинопольскую школу. Здесь он начал углубленно изучать родной язык и совершенствоваться в нем, вместе с тем с большим рвением взялся и за изучение французского языка, что дало ему возможность читать французскую литературу в подлиннике.  Наряду с изучением языков Мецаренц расширяет свое знакомство с произведениями армянских и иностранных авторов. Он знакомится с творениями Алишана, Пешикташляна, Дуряна, а также с произведениями современных ему поэтов и прозаиков — Сипил, Малезяна, Аджемяна, Зограба, Чифте-Сарафа, Текеяна, Паносяна, Парсамяна и других. Вращаясь в литературных кругах Константинополя, Мецаренц стал постепенно печатать свои первые поэтические опыты в журналах «Цагик», «Масис», подписывая их псевдонимами Сирануш Перперян, Шавасп Циацан и др. В 1903 году Мецаренц в числе сорока писателей и поэтов учавствует в литературном конкурсе, организованном журналом «Масис», и получает премию.

В этот период условия жизни Мецаренца благоприятствовали творческой работе. Он жил с родителями в Скутари, в доме, окруженном воспетыми им акациями, откуда открывался вид на любимые Дуряном окрестности, пленявшие и Мецаренца. Часто в обществе своих друзей в сопровождении небезразличной ему Офелии Неркарарян поэт бродил по долинам Чамлча и Френка, слушал трогательную песню Пешикташляна «О, как нежно и прохладно…» в исполнении Офелии. «И сегодня прожили!»- восклицал поэт увлеченный песней, выражая свои радостные душевные переживания. Однако эти счастливые дни длились недолго. В конце 1905 года здоровье Мецаренца ухудшилось, и он был вынужден оставить учение. Родители по совету врачей перевезли его в дачное место Топ-Капу. В период пребывания в Топ-Капу. Мецаренц с особым удовольствием стал собирать и записывать народные песни, так называемые «антуни» и «шери», и более чем когда либо интересоваться литературой, отображавшей жизнь деревни и провинции. Поэт внимательно прислушивался к песням крестьян и вновь уносился мыслью в деревенский мир. «Деревенские картины сильнее всего вдохновляют меня», — признается сам поэт. В этот же период Мецаренц стал питать особую любовь к средневековым армянским поэтам и, в частности, к Кучаку. Наряду со светской поэзией Мецаренц специально изучал поэзию Григора Нарекаци. Период пребывания в Топ-Капу был наиболее плодотворныи периодом в недолгой творческой жизни Мецаренца. В дневные часы поэт проводит среди природы, в окружении близских людей, а вечерами с ним были книги, над которыми он засиживался до поздней ночи. Любимыми часами поэта были «нежнотканные сумерки, когда все грезит…». Именно с сумерек начинались наиболее драгоценные часы творчества поэта и длились до поздней ночи. «Вдохновляющие меня мысли приходили именно в эти минуты», — говорил поэт. В дни пребывания в Топ-Капу Мецаренц, охваченный страхом преждевременной смерти, горит желанием оставить после себя какой-либо след в литературе, чтобы память о нем не исчезла. Он издает один за другим два сборника стихотворений. Первый — «Радуга» — вышел в Константинополе в 1907 году, а второй — «Новые песни», с более строгим подбором стихов — осенью того же года.

В сборник «Новые песни» поэт не включил около сорока стихотворений, которые не отвечали его требованиям. Вторая книга Мецаренца была шагом вперед по сравнению с «Радугой» и с большим воодушевлением была принята литературной общественностью. Писательница Сипил одна из первых с большой похвалой отозвалась об этой книге. В лице Мецаренца она увидела новую восходящую звезду западно-армянской поэзии.

После издания «Радуги» и «Новых песен», Мецаренц при посредстве своих друзей знакомится с патриотическими стихотворениями, напечатанными в зарубежных армняских изданиях, а также творениями поэта Сиаманто («Агония  и факел надежды»). Под их влиянием он написал несколько полных возвышенной скорби стихотворений о кровавых жертвах и страданиях армянского народа.

Все это говорит о том, что Мецаренц начинал расширять тематику своей поэзии, вдохновляясь наряду со стихами о любви природе и патриотическими мотивами, но неумолимая смерть, приближаясь с каждым часом, прервала его творчество. Ужасом неменуемой смерти продиктованы следующие строки поэта: «Чахотка испробовала на мне все свои атаки и победила, я уже потею и кашляю кровью, значит, свершается. Я кончаюсь… Я гасну».

4 июля 1908 года, на рассвете, когда еще не успели вспыхнуть первые лучи воспетого им солнца, Мецаренц навеке простился с жизнью, прося мать оставить его одного.
***

Основной темой поэзии Мецаренца, как и Теряна, является любовь. «Любовь и песнь — моя душа, и песнь любви — моя душа», — поет Терян. «Я пламенный гусан любви» — провозглашает вместе с Теряном Мецаренц в стихотворении «Путь любви»:

Любовь и мне открыла путь —
Он переливчат, как шелка.
Мне счастье не дает вздохнуть,
Оно волнует на века.

(Пер. А. Сагратяна)

Стихи эти, как замечает автор, «перестают быть слитными с природой», поэт лишь обрамляет свою любовь картинами природы. Поэт, воспевающий свою любовь на фоне чарующих пейзажей, обращаясь к одному из хулящих его за это бездарных критиков, говорит: «Зачем удалять чувства в безводные пустыни, зачем забывать непосредственное общение человека с природой, зачем разрывать эти связи, вместо того, чтобы укреплять их? Сочетание чувств и пейзажей не может быть чем-то несовершенным или несвязанным. Наоборот, это — стремление к совершенству, это — усилие сблизить связи между человеком и природой».

В поэзии Мецаренца, высказавшего такой взгляд на природу, большое место занимают также стихотворения, посвященные природе. К ним относятся «Под тенью акаций» и многие др.

Цветы роняют робко лепестки,
Вечерний ветер полон ароматом,
И в сердце, грезой сладостной объятом,
Так сумерки жемчужны и легки.

Акации, опьянены закатом,
Льют нежный дух, клоня свои листки,
К ним ветер льнет, и вихрем беловатым,
Как снег, летят пахучие цветки.

Как гурии неведомого рая,
Серебристых кудрей пряди распуская,
Их белый сонм струится в водоеме;

Вода фонтана льется, бьется звонко,
Чиста, прозрачна, как слеза ребенка,
Но сладострастно песнь ее зовет…

Чу! осыпается коронка за коронкой…
(Пер. В. Брюсова)

Подобно Теряну, воспевавшему любимые тополя, и Исаакяну, поющему о плакучих ивах, Мецаренц, одухотворяя и персонифицируя «освященные ароматом» акации, поет о «светлых слезах» своей любимой «божественной девы».

Поэт-мечтатель по складу своего творчества, Мецаренц, как и Ваан Терян, более всего любил вечерние часы, «нежные сумерки, когда все грезит с душой». «Ночь долго держит поэта под своим влиянием, под своим воздействием»… — замечает Мецаренц, — «ночью ярче воображение и живет полет грез, ночью, когда окружение так пленительно, возрождается любовь».

Ночь сладостна, ночь знойно сладострастна,
Напоена гашишем и бальзамом;
Я, в опьянении, иду, как светлым храмом, —
Ночь сладостна, ночь знойно сладострастна.

Лобзания дарит мне ветр и морем,
Лобзания дарит лучей сплетенье.
Сегодня — праздник, в сердце — воскресенье,
Лобзания дарит мне ветр и море,

Но свет души, за мигом, миги, меркнет,
Уста иного жаждут поцелуя…
Ночь — в торжестве; луна горит ликуя…
Носвет души, за мигом миги, меркнет…
(Пер. В. Брюсова)

Одной из основных тем поэзии Мецаренца является тема деревни. Восторженно отзывавшийся о родной деревни Бинкян, расположенной на живописных берегах Арцани и окруженной цветущими садами, поэт с удивлением отмечал, что места, где прошло его счастливое детство, «сами по себе являвшие истинную поэзию, не имели своих певцов и ашугов», поэтому ему и досталась «слава быть их первым опьяненным певцом».

Эти выразительные приемы придают изображению одного и того же материала большое разнообразие.
В горах, в монастыре, песнь колокола плачет;
Газели на заре на водопой спешат;
Как дева, впившая мускатный аромат,
Пьян, ветер над рекой и кружится и скачет.

На тропке караван по склону гор маячит,
И стоны бубенцов, как ночи песнь звучат;
Я слышу шорохи за кольями оград
И страстно солнца жду, что лик свой долго прячет.

Весь сумрачный ландшафт — ущелье и скала —
Похож на старого, гигантского орла,
Что сталь когтей вонзил в глубины без названья.

Пьянящий запах мне  бесстрастно шлет заря;
Мечтаю меж деревьев, томлюсь, мечтой горя,
Что пери явится — венчать мои желанья!

(Пер. В. Брюсова)

Значительную часть литературного наследия Мецаренца составляют стихотворения в прозе, критические и полемистические статьи и переводы. Большая часть «Страниц прозы» была написана и опубликована в период 1905-1907 годов. К ним относятся «Рассветное», «Песня о волынке», «Утреннее», «Бабушка», «Листья шелковицы», «Дерево в воде», «Руки», «Осенняя песня» и др. Это небольшие филигранные стихотворения в прозе, заражающие читателя своей эмоциональностью. Эти романтические произведения, богатые чувством и фантазией, доказывают, что Мецаренц и в прозе остается поэтом-лириком.

Подводя итог литературному наследию Мецаренца, необходимо отметить следующее. В своих первых опытах поэт писал преимущественно о своих индивидуальных переживаниях, однако он вскоре доходит до высокого сознания, что поэт «должен любить все прекрасное», что «долг поэта — освещать людям путь». В течение своей короткой жизни он создал такие шедевры, которые обеспечиили ему незыблемое место в армянской поэзии. Мецаренц, воспевавший солнце, пламенную любовь, природу и весну, был действительно одним из тех истинных поэтов, от литературного наследия которых время ничего уже не может отнять.

Источник: http://web.archive.org/web/20070329022608/http://matash.by.ru/pisateli/m...

ЛОДКИ

Лодки легкие двинулись вдаль, вожделеньем полны.
Зыбкий берег мечты позади, а навстречу им ветер.
Ожиданьем я болен. И пламя томит. И мы в нем не вольны.
И беременно дрожью души и огнем предрассветье.
Тот приплыв абрикосовый жду я ночами до слез.
Предрассветье меня этим брегом песчаным приветит.
Я и щедр, и ревнив, переполненный искрами грез…
О, подводные духи! Верните мне лодки, что угнаны бурей рябой!
Дуновения сумерек! Лодки верните, что угнаны вдаль ворожбой!

СОНАТИНА

В тихом времени увянет
Света ветреный цветок.
Мраком туч упившись впрок,
Море осени устанет.

Опускает сумрак дней
Серость в душу скучной ношей.
И сырая песня ночи
Моросит в душе моей.

Из печальной пустоты
Боль былая жжет и мучит.
И скулят во мне тягуче
Онемевшие мечты.

Голос ветра глух и зол.
Ночь становится безбрежной
От крутого шума волн
И озноба тьмы кромешной.

И любви осенний лад
Каплет в душу дрожью резче.
Феи призрачно глядят,
Плотью света мне мерещась.

Но страшусь: опять обманут
Грезы, что мне свет сулят.
Только тайные туманы
Бродят в радости услад.

Чей-то крик, во мне покоясь,
Превратился в голос нежный.
Это танца смерти голос —
Танца мертвой девы снежной.

Вожделенна и прекрасна
Дева грезы. Тишиною,
Лаской томной, сном неясным
Дух ее передо мною.

Вижу луч и в нем пророчу
Блеск души звездой ночною
И магические очи,
Полоненные мечтою.

МГНОВЕНИЯ

О, возлюбленная тьма! Живой сон
медлительных ночей, где зряча лишь
страсть. И всегда-всегда неутомима
несказанная меланхолия поцелуя.
Реймон Пуэйо

Я всю ночь напролет грежу ею в пылу.
Мои губы готовы к ее поцелую.
В шуме дня же я памятью тщетно ловлю
Тот неистовый миг, когда знаю: люблю.

Но невечною памятью мне не сберечь
Эту ночь проливную, ее огнетечь,
Когда я пред видением пал, не переча,
Чтоб у ног его с клятвой растерянной лечь.

Фимиама дыханье не вспомнится днем.
А в ночи что-то сладко витает, дурманя.
В этой зыби пьянится душа моя сном.

Та отрава сочится в меня, а потом
Облекает, и длится, и мучит, и манит,
И кадит мою душу своим колдовством.

ПЕСНЬ РАССВЕТА

Монастырский звонарь зазвонил среди гор,
И сбегаются в сумерках к речке олени.
Ветерок так по-женски в забвеньи и лени
На воде уже выплясал дрожи узор.

А тропой караваны идут, и простор
Колокольцами полнится; движутся тени.
Жду рассвета, забыв о печали и тлене,
Слышу тихий средь пашен ночных разговор.

А пейзаж деревенский в глубоком ущельи,
Как ленивый орел у скалы на груди,
Что вонзил свои когти в прохладные щели.

Ароматы несут меня — мрак позади.
Под деревьями жду вдохновенно опять
Дух, что явится тихо желанья венчать.

ПЕСНЬ ЛЮБВИ

Ночь сладострастна, ночь моя сладка,
Напоена гашишем и бальзамом.
Иду я в опьяненьи лучезарном.
Ночь сладострастна, ночь моя сладка…

Мне море с ветром дарит поцелуй.
А свет вокруг меня цветет весенний.
О, праздник ночи, сердца Воскресенье!
Мне море с ветром дарит поцелуй.

Но свет в душе тихонько меркнуть стал,
Хотя уста еще хотят лобзанья…
Свет, лик луны и ночи ликованье…
Но свет в душе тихонько меркнуть стал.

ПОД СЕНЬЮ АКАЦИЙ

Живые лепестки срывает ветерок,
Напоенный благоуханьем сада.
И к душам греза подступает и услада.
А вечер перламутр и высок.

Акации, испив жары глоток,
Качаются, дыша легко и чисто,
Снежат цветами белыми душисто,
И ветер лепестки захватывает впрок.

А свет акаций мягок и глубок.
Серебряные пряди никнут странно
К волшебной плоти звонкого фонтана.

То капает вода: цветок, еще цветок.
Она, как слезка детская, прозрачна.
А музыка ее стройна и новобрачна.

Живые лепестки срывает ветерок.

ТРЕПЕТ

Рой абрикосовых бликов
Жалит ночную вуаль.
С моря уходит печаль
В отблесках лунного лика.

Чары неверно и зыбко
Прячутся под синеву.
Душу мою наяву
Вдруг озаряет улыбка.

Трепетны, неуловимы,
Воспоминанья любви
Быстро восходят в крови,
Если проходишь ты мимо.

Чувство кристальное это,
В радужной млея тиши,
Роет во тьме, близ души,
Теплые борозды света.

ПЧЁЛЫ

Мои желания — взлетающие пчелы.
Пронзая золотистую черту
И золотистою пыльцою морося,
Они взлетели светлым роем
И улетели за предел долины,
И, разрывая полумрак тумана,
Вдруг устремились к солнцу целым роем,
А солнце — золотой цветок тумана.

Так изумрудны, солнечны, рубиновы,
Впитавшие в себя все краски и оттенки,
Они взлетели из глухих ущелий,
С полян и ласковых полей пшеничных.
А я, отверженный, стою на берегу.
Мечта меланхоличная моя
Протянута к далеким цветникам,
Где в этот миг расселись беззаботно
Моих желаний золотые пчелы.

Ах, на заре
Мне снова колесить дорогой страха.
Я, переполненный до онеменья чувств
Вином чернейшим ночи,
Опять обязан исходить
Крутые тропы собственной боязни.
И, заискрясь под черепом моим,
Возникнет в пламени святом надежда.

Моих желаний золотые пчелы…
Их возвращенья с нетерпеньем жду я
После полудня в неурочный час.
Только они в дороге потерялись.
Уже стемнело.
Зря я, видно, жду
Их медоносного — с одышкой — возвращенья.

Я очень утомился, ожидая
Сладчайший мед своих желаний ярких.
И в неурочный этот бред
Я счастлив буду даже получить
Одно отравленное жало
Заблудших пчел моих желаний.

ЯСНАЯ ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Окно открыто нежности твоей.
Позволь же, ночь, напиться нынче всласть мне
И молоком твоей светлейшей страсти,
И влажным волшебством твоих лучей.

Прозрачная и трепетная ночь!
Пусть волны колдовства мне в сердце бьются,
И струи белых снов мне в сердце льются
И мрак тревоги прогоняют прочь.

Пусть торжествует царство немоты.
Мне пить неутолимо дрожь нектара.
А время смертная постигнет кара,
И я паду пред храмом темноты.

И я паду, как падает слеза, —
Самим смиреньем, кротостью самою.
Пока меня заря собой омоет,
Забудут горизонт мои глаза.

О, чудо-ночь, прими меня в себя!
Прими, мистическая безмятежность!
Во мне жива молитвенная нежность —
Я поцелуй отдам тебе, любя.

Воспоминаний комната полна
О дикой страсти ветра в час проклятый.
От страха перед яростью объятий
Стенают щели стен, не зная сна.

Ворвись в мое окно, развея грусть,
Заполни келью пламенно собою,
Все щели сутью полони святою,
И я на утренней заре проснусь.

Окно открыто нежности твоей.
Позволь же, ночь, напиться нынче всласть мне
И молоком твоей светлейшей страсти,
И влажным волшебством твоих лучей.

СУМЕРКИ

Деву заката пурпурный красит наряд.
Но отчего я один с грезой печальной своею?
И отчего я теряюсь в объятиях ее и немею?
А над моей головою благоухает гранат.
О, лучезарный цветок! Мимо прошла ты легко.
Что-то в душе моей дрогнуло песней неспетой.
Ты улыбнись, возвращаясь дорогою этой,
Мне — света жажду я так глубоко.
Мгла опускается в душу мою, где давно уже ночь.
И на заре ожиданий снова тревожат сомненья.
Лишь пригубив розовый запах забвенья,
Вновь обращаюсь к тебе, чтоб себя превозмочь.
Стану под ясной луной или, быть может, впотьмах
Слушать рубиновый пульс грезы своей напрасной.
Где же улыбка и свет, жизнью даримые страстной?
Как же мне сбросить тот груз,
Что у меня на плечах?
Ты приходи!
Хватит мерзнуть в разлуке мечте.
Так я устал колесить в одиночку тропой незаметной.
Дождь моросит в мою душу, и дрожь стала смертной.
Праздно застыла рука в траурной пустоте.

Перевод c армянского АЛЛЫ ТЕР-АКОПЯН

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image