.…Ростропович – Бог виолончели на Земле

19 апреля, 2017 - 13:41

Не так давно весь мир отмечал 90-летний юбилей Мстислава РОСТРОПОВИЧА. Прямой резон отметить его и армянам, ибо “армянский след” в его биографии прослеживается с самых первых шагов великого музыканта.

…В январе 1989 года газета “Известия” писала: “Волшебные звуки музыки заполнили все пространство Гранд-Опера, а когда замер последний звук, весь зал встал и устроил овацию. Галерка и партер неистово кричали “браво!” Растроганный Ростропович раскланивался, прижимал руки к сердцу, благодарил дирижера и оркестр, уходил за кулисы, но по требованию публики снова возвращался на сцену. Это был третий его концерт в пользу жертв землетрясения в Армении. “Дорогие друзья! – гласило в программке написанное рукой Ростроповича обращение к публике. – Люди с большим сердцем всегда и везде объединялись, когда надо было помочь сестрам и братьям, терпящим бедствие. Эта помощь должна быть оказана быстро. Спасибо за вашу доброту!” Полмиллиона долларов – эта сумма поступила в помощь Армении от Мстислава Леопольдовича и Галины Вишневской. Певица, по собственному признанию, шесть лет “рта не открывала ”, но, узнав о землетрясении в Армении, дала сольный концерт в Лондоне. Целая папка программок благотворительных концертов семьи Ростроповича и его друзей-музыкантов с проникновенными словами соболезнования принца Чарльза и принцессы Дианы были вручены в Ленинграде специально вылетевшей делегации из Армении: композитору Эдварду Мирзояну и виолончелисту Геронтию Талаляну.

…Очень больно, что в последние годы жизни Ростроповича контакты с этим великим музыкантом на официальном уровне в Армении стали невозможны в связи с пропагандистским маневром Азербайджана, который представлял гения виолончели как функционера проазербайджанского лобби, хотя это абсолютно не соответствует действительности. Известны слова музыканта о том, что, ради того, чтоб остановить карабахскую войну, он готов пожертвовать собственной жизнью. То, как он относился к Армении и армянам, определяется его конкретными делами.

Кто знает, возможно, стремление Мстислава Леопольдовича помочь народу Армении зародилось с того дня, когда, вырвавшись из провинциального Баку, его отец, потомок чешки и польско-литовского дворянского рода, виолончелист Леопольд Ростропович(юс) перебрался в Москву. Однако тут его никто не ждал. В Москве Леопольд нашел работу в Радиокомитете, а получить жилье оказалось труднее. Как свидетельствует биограф Мстислава Леопольдовича О.Афанасьева, как-то раз Леопольд стоял посреди улицы рядом с консерваторией, держа за руку своего маленького сына. Обращаясь к прохожим, он просил о помощи, объясняя, что семье негде жить, а его чрезвычайно одаренному мальчику необходимо получить музыкальное образование. И в потоке прохожих только одна женщина, – Зинаида Черчопова, армянка по национальности, – была тронута этой просьбой и пустила семью к себе. Около года Ростроповичи жили в маленькой темной комнатке в коммунальной квартире в Малом Гнездниковском переулке.

“НВ” публикует эксклюзивные интервью с его учениками – Медеей Абрамян и Ваграмом Сараджяном, воспоминания композиторов Эдварда Мирзояна и Бенджамина Бриттена и супруги Ростроповича, певицы Галины Вишневской.

 

“Вот бы еще полететь на Луну…”

Ваграм САРАДЖЯН,

Заслуженный артист Армении, профессор Хьюстонского

университета (США, Техас):

…Свой счастливый билет в этой жизни я вытянул совершенно случайно: в тот период, когда корпел над выпускными экзаменами в музыкальной десятилетке имени Чайковского, председатель СК Армении, друг нашей семьи Эдвард Мирзоян буквально огорошил известием: я должен срочно лететь в Москву, чтобы сыграть вступительный экзамен в Московскую консерваторию в присутствии Ростроповича, который через пару дней уезжает на гастроли. В два счета Эдвард Михайлович уговорил моих родителей, у которых и в мыслях не было такого сценария, и наутро я уже летел в Москву…

Ростропович был человек совершенно неуемной энергии, амбициозный в самом лучшем значении этого слова. Во всех областях – как виолончелист, композитор, дирижер, пианист – он стремился быть первым, причем в масштабе всей планеты. В те годы, когда американцы полетели на Луну, он как-то сказал своему аккомпаниатору Александру Дедюхину: “Как было бы здорово, если бы мы с тобой полетели на Луну и дали там концерт, а оттуда бы велась трансляция на весь земной шар!..”

Его с восхищением принимали все коронованные особы, президенты, мировые знаменитости. Интересный случай связан с посещением мастерской Пикассо.

Ростропович в гостях у великого живописца. Поиграл ему, Пикассо растроган. Мстислав Леопольдович дарит ему на память свой смычок. Пабло в ответ:

– Я тоже хочу сделать Вам подарок.

И провожает Ростроповича в подвальное помещение, где находится его тайник, который не видели даже родные: Пикассо распорядился открыть его только спустя 100 лет после своей смерти. Там Ростропович увидел большую серию картин-двойников: пейзаж летом и зимой, портрет одного и того же человека в грусти и радости и т. п. И был очень счастлив этим. Ведь он оказался первым, кому Пикассо доверил свою тайну, которую, в силу поставленных художником условий – открыть только через 100 лет после смерти, – нам никогда увидеть не придется.

…Ростропович – Бог виолончели на Земле. По масштабу деятельности до сегодняшнего дня он находится на огромной непреодолимой дистанции от всех виолончелистов как до, так и после себя. Никто не сделал больше для развития этого инструмента – он вывел виолончель в ряд ведущих сольных инструментов наряду со скрипкой и фортепиано, невероятно продвинул технику игры. Для него писали все крупнейшие композиторы современности, это более двухсот новых произведений, богатейший репертуар. А как он пропагандировал эти сочинения! Придумал цикл “История виолончельной музыки”, играя по 3-4 виолончельных концерта за вечер на протяжении года.

…Когда Ростропович сыграл в Ереване премьеру Концерта-рапсодии Арама Хачатуряна, на меня, совсем еще юного музыканта, это произвело ошеломляющее впечатление, я вернулся с концерта как больной. С совершенно волшебным звуком его виолончели в ушах я всю ночь с невероятной страстью часов до пяти утра всеми возможными техническими приемами пытался добиться похожего звука. И в тот момент, когда, наконец, достиг желаемого результата, был абсолютно счастлив...

Целых восемь лет учебы у Мстислава Леопольдовича - встречи с ним и до этого, когда он не раз бывал у нас дома, и после окончания… И восемь лет постоянного, изо дня в день, общения – это необыкновенный жизненный опыт! В преподавании он требовал знания всей партитуры, масштабной, “большой картины музыки”, всегда исходил не из технического приема, а из музыкальной идеи, художественного образа, которые рисовал очень щедро. И каждая его мысль блистала остроумием и иронией.

Ремарка студенту:

– Ты очень резко бьешь смычком по струнам, забывая, что смычок – мужского рода, а виолончель – женского, к ней нужно относиться с нежностью, как к женщине...

Ученик играет довольно безразлично, без эмоций, без страсти. Мстислав Леопольдович делает неожиданное сравнение:

– Вот я иду по улице, вдруг вижу: горит дача Рабиновича. И думаю: а мне какое до этого дело? И все же мелочь, а приятно…

…Я увлекся игрой, не замечая, что учитель пытается меня остановить, чтобы сделать свои ремарки. И вдруг слышу:

– Как по-армянски сказать “подожди”?

– По-армянски “подожди” – “спаси”.

– Вот-вот, умоляю, спаси меня!!!

…Мне посчастливилось солировать с Концертом Дворжака на дирижерской премьере Ростроповича с Киевским филармоническим оркестром. За рубежом, чтобы заставить оркестранта поработать лишние четверть часа, созывается целое профсоюзное собрание с требованием материальной компенсации. А тут: девять репетиций, и после каждой оркестранты не хотят уходить, сидят как заколдованные, стремясь еще хоть на чуть-чуть продлить удовольствие общения с дирижером.

И вот мы едем на гастроли. Садимся в поезд, я тащу свой громоздкий инструмент. Мстислав Леопольдович замечает:

– Вот видишь, это издержки нашей профессии. Ты едешь с тяжелой виолончелью, а я с одной дирижерской палочкой.

И тут же рассказывает анекдот.

Дирижер спрашивает виолончелиста:

– Если выпьете 100 грамм, сможете сыграть концерт Дворжака?

– Да, конечно, что мне 100 грамм? – ерунда.

– А пол-литра?

– Ну, будет нелегко, но сыграю.

- А если литр водки?

– Нет, сыграть не смогу. Но точно продирижирую.

На каждом шагу он сыпал остротами, анекдотами. Вот еше один.

Жена мужу:

– Ну ты муда-а-ак, ты тот еще мудак!!! Ты такой мудак, что если провести международный конкурс мудаков, ты бы занял второе место в мире!

– Да? Почему не первое?

– Потому что ты – мудак!!!!!!

Ростропович возвращается домой довольно поздно, Галя почти уже спит. Он включает свет:

– Галя, ты слышала анекдот?

Галя, не желая слушать:

– Выключи свет, мудак!

Как известно, Ростропович долгие годы был в опале. И вдруг неожиданно его выпустили во Францию на концерт под эгидой ЮНЕСКО. Он возвращается из Парижа радостный, окрыленный, но коллеги в консерватории все еще опасались общаться с ним. Ассистент Д. Ойстраха, Бондаренко, завидев его, бочком-бочком лихорадочно прошмыгнув к стенке, поворачивается спиной и “сосредоточенно” читает афиши между вторым и третьим этажами консерватории. Ростропович:

– Петр Абрамович! Уже можно, уже можно!

Имея в виду, что с ним здороваться уже не опасно… Он так и не научился “осторожничать”, и до конца жизни участвовал в политических процессах с ясной и четкой формулировкой своей бескомпромиссной гражданской позиции.

 

“…Он прожил бы еще лет 100”

Медея АБРАМЯН,

Народная артистка Армении, профессор ЕГК:

Я все время думаю о том, что Мстислав Ростропович – явление не просто уникальное, но в определенном смысле мистическое. Посмотрите хотя бы на мистику повторяющихся чисел: родился в 1927-ом, 27 марта, умер 27 апреля 2007 года… ведь в каждом великом человеке есть своя неразгаданная тайна. Или имя – получается, что всемирная  СЛАВА была зашифрована в его имени с момента рождения.

…В последние годы, когда он приезжал, его, как мировую знаменитость, изолировали от почитателей, и у меня не было возможности даже обнять моего любимого учителя, а ведь я первая студентка и первый лауреат международных конкурсов в его консерваторском классе. После своей победы на Первом конкурсе имени  Г.Вигана в Праге (они с Шафраном разделили Первую премию), на Второй конкурс Ростропович подготовил меня, и я его не подвела.

В 1953 году я прошла отборочный тур в Ереване для поездки на фестиваль в Бухаресте. Приехала в Москву, отыграла программу, а в жюри был молодой Ростропович. Он пришел за кулисы и предложил мне заниматься в его классе, в Московской консерватории. Никогда не забуду, как из-за плохих бытовых условий он не позволил мне поселиться в общежитии, весь первый год моего обучения (3-й курс, первые два я училась в ЕГК) снимал для меня комнату прямо напротив консерватории и сам оплачивал ее (кстати, в том же доме жил виолончелист Сергей Асламазян). Я ровно в шесть утра вставала и шла в консерваторию заниматься – так я работала всю жизнь, и до того, когда перед началом занятий в школе уже успевала часик поработать над техникой, и после, на протяжении всей своей концертной деятельности - 60 лет.

Его мама, пианистка Софья Николаевна, меня очень любила, я иногда и обедала у них.  Это был очень гостеприимный дом. Говорила:

– Давай выпьем по рюмочке, пока Славы нет.

А в Ереване мне и в голову бы не пришло зайти к своему любимому педагогу Левону Григоряну – неудобно было как-то. Старшая сестра Славы, Вероника, училась на скрипичном отделении, как-то занималась над “Вечным движением” Новачека и очень фальшивила. Мать все время делала ей замечания, потом вышла на кухню. Слава схватил ее скрипку и, держа как виолончель, сыграл. “Наконец! В первый раз ты сыграла чисто!” – раздался голос из кухни.

Давно известно: чем менее талантлив человек, тем больше в нем амбиций и высокомерия. Ростропович, этот великий музыкант, был крайне простым в общении, – такой естественный, живой человек, в нем не было странностей, надуманной сложности, манерности, важничанья. Такой шутник! Как-то пригласил кучу гостей к себе в скромную квартиру-двушку. Люди заходят – на столе селедка, несколько картофелин и водка. Гости в недоумении переглядываются, скудное такое угощенье... Слава хохмит, рассказывает анекдоты, делая вид, что ничего не замечает. Случайно задевает рукой дверь. Она распахивается – и взору гостей открывается картина: шикарный стол ломится от изысканных яств!

Он вообще был очень щедрым, великодушным человеком. Весь отдавался работе, людям, так много им помогал, очень много сделал для Армении. Нашу страну он обожал, однажды в моем присутствии в Ленинакане произнес тост на армянском языке с уморительным, типичным для него акцентом. Очень тяжело переживал события в Карабахе. Действенно откликнулся на спитакское землетрясение 1988, оказав Армении огромную финансовую помощь.

С большой любовью относился к своим друзьям – армянским музыкантам, композиторам, особенно к Хачатуряну – очень высоко ценил его, восхищался его гением. Но это не мешало ему подтрунивать над Арамом Ильичем: “Какой мужчина! – говорил он. – Какой красавец! Какие губы!..” Как-то во время репетиции кантаты “Оды к радости” Хачатуряна под управлением автора сочинение явно не получалось. “Арам Ильич, миленький, ты устал, отдохни немного, – воскликнул Ростропович, сам встал к дирижерскому пульту и взял темп намного быстрее. Грузная, тяжеловесная “Ода” вдруг ожила, задышала настоящей радостью, указанной в названии. И вдруг Хачатурян не выдержал, закричал: “Слава, что ты делаешь?! Ты портишь мое сочинение!” Вообще по характеру это антиподы, боже мой, какие они разные!

Очень любил женщин, обожал их. В него влюблялись все поголовно, такую он излучал мощную энергетику! А как красиво он ухаживал за Галей! Когда Вишневская сразу после Ростроповича приехала в Чехословакию на гастроли, администратор гостиницы передал ей подарок от Славы: макет шикарного длинного автомобиля с крупной пачкой долларов на сиденье водителя – весь его гонорар к ее ногам…

И дружить умел невероятно преданно, в каждом человеке видел личность, умел любить и уважать человеческое достоинство. Перед глазами его образ – яркий, остроумный, саркастичный даже, очень общительный, завораживающий, буквально гипнотизирующий любого, не только нас, студентов. Уверенный в себе. Завидно уверенный – артист обязан верить в себя. Несмотря на небольшую разницу в возрасте (всего пять лет), я чувствовала себя рядом с ним робкой ученицей. Даже ночами занималась, чтобы не оскандалиться на уроке. Он приезжал с гастролей и рассказывал о каких-то невероятных вещах – о зверях в зоопарке, об интересных происшествиях. Мы с удовольствием слушали и из этих рассказов черпали живые музыкальные  образы – вот что было важно.

Сейчас иногда говорят, что его дирижерская манера, постановка рук не убедительна. Смешно даже! О дирижере нужно судить не по движениям рук, а по музыке – на репетициях он так глубоко прорабатывал музыкальные идеи, что мог вообще не дирижировать – просто встать и стоять, и уже оркестр и публика были околдованы музыкальными образами и, я бы сказала, архитектурным мышлением Ростроповича, потому что сыграть сочинение – это как дом построить, здание должно быть удобным, основательным, чтобы в нем захотелось жить. Как он работал над звуком! А сейчас исполнители – ну просто поголовно – потеряли звук, играют беззвучно, шепотом, мелко, поверхностно… Что с ними произошло, не пойму… Куда исчез здоровый звук?!

Нас, своих студентов, нередко приглашал в ресторан «Арагви» – мы там отмечали классные концерты, праздники.

– Ну, что будем брать? – спросил  меня Мстислав Леопольдович.

Я раскрыла меню и стала выбирать блюдо.

– Ты не на блюдо смотри, а на цены. Выбери самое дорогое – оно и есть самое лучшее.

Я ткнула пальцем в самое дорогое блюдо. А это оказались котлеты по-киевски.

– Отлично, вот это и будем брать!

И это стало для меня еще одним уроком жизни.

Невероятный темперамент, трудолюбие, здоровое тщеславие, способность бороться и преодолевать преграды, как в спорте – ведь искусство тоже спорт, соревнование. Вот на днях по каналу “Культура” передавали его мастер-класс, и он так интересно сравнил музыку со спортом – кстати, я тоже безумно люблю футбол: “Музыка не имеет никакого отношения к футболу. Но в футболе возможны ситуации, которые невозможно предусмотреть – это момент творчества. А иначе получается просто нечто в хорошей упаковке, в целлофане. (Виолончелисту) Послушал пианиста – отвечай ему, огрызайся на него. А он тут, хитрец, идет в развитие в своем характере. А ты теперь присоединись к нему!..”

Он прожил 80 лет – это так мало, его генетической энергии хватило бы еще лет на 100. Ведь сколько горя, обид пришлось ему перенести! Сколько отвратительных, гадких пасквилей написано о нем! Некоторые я даже сохранила. Для истории. Все это не могло пройти бесследно для его чуткого и ранимого сердца…

***

…В одном из последних интервью Мстислава Леопольдовича были такие строчки: “Не надо обижаться, когда тебя ругают. Я все равно самый счастливый человек на земле. Я знаю таких людей, которых мне просто Господь послал. Я не боюсь смерти ни капли. Я знаю, что они меня там ждут. Я даже знаю, что на одном облаке там уже стоит бутылочка…”

 

“Он сумел объять необъятное”

Эдвард МИРЗОЯН,

композитор, Народный

артист СССР:

Ростропович так много сделал для музыкальной культуры вообще и для армян в частности, что это имя свято для нас. Kак он отреагировал на спитакское землетрясение 1988 года! Буквально через 2-3 дня после землетрясения он давал концерт за концертом, и как вы думаете? – собрал полмиллиона долларов. Слава всей жизнью доказал, что он человек большой души, великодушный человек.

Он был таким общительным, так быстро вступал в контакт, что у него было очень много друзей. Я не знаю – сотни или тысячи, но есть градация по степени близости. Я без ложной скромности могу себя причислить к близким друзьям Ростроповича. Незадолго до его фактической высылки из СССР я был у него дома, и он объяснил мотивы отъезда. Подробно рассказал, как его заставили, вынудили уехать. Даже имя его было под запретом. Дело дошло до того, что в рецензии на концерт, допустим, в Новосибирске, указана программа концерта, дирижер, оркестр, а кто солирует, не сказано. Он мне показал эти рецензии.

…Ростропович обладал способностью объять необъятное, в то время как известно, что это невозможно. Мне не забыть, к примеру, как в течение 15 дней в столицах трех закавказских республик он дал 15 камерных сольных концертов и 15 концертов с симфоническим оркестром. Невероятно. Вот это я называю – объять необъятное. Потому что даже переезды были рассчитаны таким образом, что он после концерта в Ереване садился в поезд, ехал в Тбилиси: утром репетиция, в 4 часа – камерный концерт, в 9 часов вечера – выступление с симфоническим оркестром. По пять дней в каждой столице, по 10 концертов. Очень многое в программе не повторялось, он менял сочинения, ориентируясь на новые произведения композиторов конкретной республики. И везде играл мою Сонату…

Поразительно. Такое ощущение, что подобный масштаб, охват возможен, когда это не очень глубоко, не по-настоящему, поверхностно, что-то на уровне шоу. Но его профессиональные критерии всегда были на высочайшей точке – никаких компромиссов.

А что касается политики, тут, признаться, мне не хочется комментировать и давать оценки, но Ростропович по своей природе был активен во всем, и в политике тоже. Насколько это хорошо, правильно, нужно – не буду говорить. Но я хочу вот что сказать. У меня такое чувство, что, может быть, его, как некоторых других великих, постигло разочарование. Для того чтобы быть немногословным и ясно выразить свою мысль, я сейчас вспоминаю то разочарование, которое постигло Маяковского, Чаренца. Вот такое у меня ощущение. Он поднялся на танк, а сегодня мы пришли к чему-то такому, что, по-моему, далеко не то, как он представлял, чему с таким вдохновением, воодушевлением отдавался. Может быть, я не прав. Но не могу не сказать: дай Бог, чтоб я оказался не прав…

“Категорический императив” Ростроповича

(Из книги Л.Епремян «Э.Мирзоян в письмах и диалогах»)

С именем Ростроповича связана история рождения Сонаты для виолончели Эдварда Мирзояна. Мстислав Леопольдович считал делом чести создание нового виолончельного репертуара из произведений ведущих современных композиторов, и в их числе — Мирзояна. И потому появлению на свет сочинения сопутствовал не столько интуитивный композиторский поиск Эдварда Михайловича, сколько “категорический императив” Ростроповича, вставшего на колени (!) перед другом для получения письменной расписки-обязательства написать сонату. Однако расписка оказалась слишком слабым импульсом – здесь понадобилась железная воля Ростроповича. А дело было так.

Премьера Концерта Бабаджаняна для виолончели с оркестром состоялась на знаменитой “Варшавской осени” 1964 года в исполнении Ростроповича. Концерту сопутствовал потрясающий успех, который (после фиаско скрипичной сонаты в 1960 году) Арно совершенно окрылил. На просьбу Арно повторить на “Закавказской весне” посвященный Ростроповичу Концерт тот отказался: “Я сейчас еду в Москву, потом в Ленинград, потом в Киев и возвращаюсь на 10-15 концертов в Лондон. Не могу”.

– Арно говорит мне, – рассказывает Мирзоян, – Ара, ну пожалуйста, поговори с ним.

– Арно джан, если он тебе отказал, и мне откажет, какой смысл снова нарываться на отказ?

– Нет, у тебя получится.

И прямо в артистической я вынужденно обращаюсь к Славе:

– Слава, ты знаешь, я хотел задать тебе несколько вопросов. Зная твой нетерпеливый характер, я прошу, чтобы ты меня выслушал. Первый вопрос: ты знаешь, когда женщина любит?

– Да, ну и что, что дальше?

– А ты знаешь, когда женщина просит?

– Да, что дальше?

– Ты знаешь, когда мужчина любит? Когда мужчина просит, тоже знаешь? А когда друг просит?

Пауза.

– …Я, конечно, за это выступление гонорара не возьму, но вы, пожалуйста, обеспечьте мне билеты туда и обратно, я должен прилететь утром, прямо с аэропорта на репетицию, вечером – концерт, на следующий день утром я должен вылететь обратно.

И он прилетел, прилетел с опозданием. Адик Худоян его встретил, привез прямо на репетицию. Шесть месяцев Ростропович этот Концерт не играл, сочинение не получалось: “Друзья, я вас прошу, полчасика прорепетируйте, я скоро буду”. На машине поехал в зал СК, чтобы восстановить в памяти, через полчаса возвращается – все нормально. Вечером прекрасно сыграл, но были погрешности – мало кто на это обратил внимание. На бис Ростропович повторил Концерт от начала до конца. Всю ночь мы кутили, Слава оставил письменное распоряжение: запрещает крутить пленку и просит ее размагнитить. И улетел, предупредив меня, что на пленуме к 50-летию Революции выступит только при одном условии: “Учти, если твоя Соната не будет готова, второй раз ради Концерта Арно я не приеду”.

И вот началась работа над виолончельной сонатой. В Дилижане каждый новый фрагмент предавался на суд виолончелистки Медеи Абрамян и ее супруга, Эдвина Галумяна, которого Мирзоян называет своим главным экспертом в работе над этим сочинением.

– Я успел сонату в срок. Слава прилетел прямо в Дилижан, там мы репетировали, впервые сыграли осенью 1967 года у нас в Малом зале и наметили концерт в 1968-м в Большом зале консерватории в Москве. Приезжаю туда к концерту, репетируем. Весь вопрос в том, что у меня виолончельная партия была записана, а клавир не был готов, у меня там буквально сплошные белые страницы – мзмзутюнс, эли (ведь я такой медлительный!). Я по ходу импровизировал, многое менял. Начали репетировать. А у него же феноменальная память! Он говорит:

– Это что такое?

Я здесь немного изменил.

– Ладно.

Через некоторое время:

– А тут что?

– Первый вариант мне не понравился.

Дальше продолжается все в том

же духе. Короче говоря, он говорит:

– Вот что. Не пойдет. Что это такое, в таком виде выходить на сцену?!

Должен сказать, что целый год Слава не имел сольного концерта в Москве. Заявлена программа: Бридж (учитель Бриттена) – Соната (первое исполнение в СССР), Бриттен – Соната соло (первое исполнение в мире), Мирзоян – Соната (первое исполнение в Москве), Дебюсси – две миниатюры для виолончели и фортепиано (первое исполнение в мире). И он мне говорит: “Я отменяю концерт”. Я думал, он просто так сказал. А потом мы в назначенное время встретились: “Я им сказал, что, во-первых, у меня рука болит, а во-вторых, вы что, надо мной издеваетесь?! Я уже давно лысый, а на афише – фото с кудряшками”.

Я остолбенел, обалдел просто. Он говорит: “Поехали на дачу, отдохнем несколько дней”. То есть я в таком шоке, не передать. Сели поехали – там недалеко в Барвихе у него дача. У дверей нас встретила тетя Настя, которая вела хозяйство. Поднимаемся на второй этаж, где стоял рояль марки “Ямаха”:

– Здесь будем работать. …Теть Насть, ты вот что: возьми продукты (вынимает из машины гречку, масло, картошку и т.д.), в день три раза этого молодого человека будешь кормить. А я уезжаю.

– Как?! Ты же говорил, что несколько дней побудем здесь…

– Нет, я тебя как шофер привез, чтобы тебе было стыдно!

На следующий день я рано встал – действительно, стыдно стало – и начал работать. В 9 часов завтрак был готов. Сел позавтракал и снова принялся за работу. Я в этот день 12 часов был за инструментом. На следующий день – 11 часов, чувствую, не выдержу – я не привык так много работать. На третий день приезжает Ростропович. Посмотрел ноты, передал продукты и уехал. На пятый день я закончил и решил поехать в город. Тетя Настя мне объясняет, как пройти к железнодорожной станции. В это время – звонок в дверь, открываю – стоит Шостакович: “Звонил Слава, сказал, что у него ангина, и просил Вас подвезти на машине” (у Ростроповича на даче телефона не было). Шостакович подвез меня прямо к подъезду Ростроповича. Это был март, лежал снег, было холодно – об этом он тоже подумал и попросил Шостаковича меня подвезти. Дача – не эпизод, это его сущность, не отрицая его персонального отношения ко мне… Я зашел. Слава сидел в постели с перевязанным горлом и занимался со студентами. Я передал ему ноты, он проверил, убедился, что все страницы заполнены: “Теперь можешь идти, куда хочешь”.

…11 ноября 1968-го года. Сольный концерт Ростроповича. Что делалось, трудно передать, потому что полтора года Слава в Москве не выступал. Программа та же самая. Кстати, между прочим, я ездил на репетицию к Славе в Ленинград, потом в Горький, но не получилось поиграть. Вспоминаю, как я сидел в ожидании Ростроповича в полумраке зала Мариинского театра на репетиции “Евгения Онегина”. Дирижер – Ростропович, Татьяна – его жена, Галина Вишневская. “Громче!” – просит дирижер, солистка не реагирует. “Громче!” – повторяет Слава – та же реакция. “Я просил громче!” – “Ты что, глухой?” – оборачивается к нему Галина. “Какой у меня слух – вся страна знает! А вот то, что ты фальшивишь, тоже всем известно!” В общем, мы так со Славой и не поиграли…

И вот на концерте моя Соната исполняется в начале второго отделения. После первого отделения его очень тепло принимают. Он выходит: “Пошли в класс!” Я думаю, сверим какие-то места. Со сцены – прямо в класс, я начинаю, играем, идем дальше… Слушай, прогон устраивает! Соната идет 20 минут. Перед третьей частью дверь открывается: “Третий звонок дать?” – “Дайте!” Мы заканчиваем Сонату и из класса – прямо на сцену. Выходим на сцену – вот это да! Гром аплодисментов в зале. Я сам себе говорю – вот нахал! – и сажусь за рояль.

…Столько комплиментов, сколько в этот вечер, я, как пианист, в жизни не получал. Зная, что я не пианист вообще, он повел меня в класс и с разогретыми руками вывел на сцену. И поэтому когда я начал, отключился… Я был уверен, что запись не сохранилась. Но буквально пару лет назад мой хороший друг, американский пианист Шаан Арцруни где-то на Западе нашел левую, неофициальную запись этого концерта. Фантастика!

Котик (композитор Александр Арутюнян, друг Мирзояна) поздравляет меня в восхищении: “Ара, какой ты пианист!” Ставка за выступление составляла 13 руб.50 коп. Но когда повысили до 16 рублей, Котик справедливо возмутился: “Какой он пианист?!” Дело в том, что Татевосян, начальник Управления по культуре и председатель комиссии, послал на утверждение в Москву ставку в 16 рублей. Из Минкульта СССР получаю утвержденную ставку в 25 рублей. Приехав в Москву, интересуюсь у замминистра культуры Кухарского, в чем дело. Выясняется, что на заседании комиссии один из ее членов спрашивает: “Это композитор Мирзоян? Я был на концерте Ростроповича с его участием, Мирзоян – прекрасный пианист!” Но, откровенно говоря, прекрасным пианистом я не был и быть им не мог…

 

Политика и музы

То, что я сейчас расскажу, молодое поколение понять не сможет. Но, даже рискуя быть непонятым, я не могу об этом умолчать.

Одним из инициаторов создания Международного фонда Хачатуряна (1985) в Марселе стал Ростропович, который был очень предан памяти своего друга, Арама Ильича. Началось все так: там был удивительный человек Аршам Бабаян, живущий духовными категориями (его называли безумцем – хент). Аршам разыскал Ростроповича, познакомился с ним и поделился идеей пожертвовать определенную сумму для увековечения памяти Хачатуряна. Ростропович решил, что лучше на эти деньги организовать фонд. И вот я получаю от Бабаяна проспект международного конкурса – одна из инициатив фонда. Состав жюри очень представительный, к примеру, туда включен ректор Марсельской консерватории Пьер Барбизье. От Армении – Чекиджян, Мирзоян. Кроме того, заявлено имя Ростроповича, которое в СССР на тот момент запрещено. Я говорю Аршаму:

– Ростропович не может быть в жюри.

– Причем в музыкальных делах политика?

– Я с тобой не спорю, но если Ростропович войдет в жюри, Советский Союз будет бойкотировать этот конкурс, а значит – ни я, ни Чекиджян не сможем приехать.

– Что ты предлагаешь?

– Расскажи Ростроповичу о нашем разговоре.

Спустя некоторое время спрашиваю:

– Ну что?

– Молча выслушал меня, потом сказал: “Я дал благотворительный концерт в пользу фонда. Я не могу вырученную сумму в 50 000 франков за концерт в память о моем друге положить себе в карман. Возьми и от своего имени положи на счет фонда”.

…Несмотря на серьезные опасения консульства СССР, во избежание политического скандала на заключительном концерте Ростроповича не было.

…Возможно, мою позицию в этом вопросе сегодня трудно понять, но таково было положение вещей в те годы, и другого выбора у нас не было – разве только выбор Ростроповича, эмигрировавшего за рубеж. Но для меня это было неприемлемо. Слава к этой системе – так называемому большевистскому перевороту – имел отрицательное отношение. Я был на совершенно других позициях. Не могу сказать, что я был на тех же позициях, но молчал – я был искренен.

 

На зависть англичанам

Нельзя переоценить тот общественный резонанс, который был связан с Днями знаменитого английского композитора Бенджамина Бриттена в Армении, организованными по инициативе Мстислава Ростроповича. В 1965-ом в Ереван приехали Бриттен, Питер Пирс (британский тенор, близкий друг Бриттена), Галина Вишневская и пианистка Аза Аминтаева. То, что Ростропович привез их в Армению, председатель СК Армении Эдвард Мирзоян напрямую связывал с дружбой Мстислава Леопольдовича с армянскими композиторами. Куда только он не мог повезти Бриттена, но выбрал Дилижан, где уже два года подряд – в 1963 и 1964-ом – отдыхал Шостакович.

– Когда стало ясно, что они едут, – рассказывал Мирзоян, – я собрал узкий круг, чтобы обсудить организационные вопросы. Потому что там были некоторые нюансы, которые официально нельзя было обсуждать. Допустим, мы решили, что в коттеджах гостей в холодильниках должна быть выпивка. Под 13 коттеджем была установлена плита, где специально приглашенный из “Интуриста” повар готовил для них. Нашлись люди, которые донесли Хренникову, что “транжирятся средства СК”. Но я все предусмотрел: еду мы оплатили из средств СК, а выпивку – из собственных средств, которые выручили за проданные в Минкульте свои произведения. Так что придраться не смогли… Пытались подкопаться иначе: говорили, что когда Шостакович едет в Дилижан, его так тепло, как Бриттена, не принимают…

Обо всех этих подводных течениях Бриттен, конечно, не догадывался – он был в потрясении от поездки в Армению, о чем поведал на страницах английской прессы.

 

Бенджамин БРИТТЕН,

“The Sunday Telegraph”, (25.10.1965):

Мы со Славой Ростроповичем ехали в отпуск как солдаты Букингемского замка, одетые в воображаемые тулупы и медвежьи шапки. …А через два дня началось армянское гостеприимство со всей своей трогательной и убийственной силой.

В эту же ночь в Ереване во время ужина мы были опьянены армянскими тостами. На следующий день мы поехали в Дилижан, в ДТК… В Дилижане нам выделили отдельный коттедж, другой для Славы и Гали, которые находились на расстоянии 20 ярдов друг от друга. Нас кормили чудесными армянскими блюдами. Мы остались в Дилижане в кольце гор, читая, принимая солнечные ванны, купаясь и собирая грибы.

Каждый член СК с женой и семьей может отдыхать здесь неделями, заплатив мизерную плату, и по своему желанию может отдыхать в коттедже или в одном из пансионатов… Хоть бы что-то подобное было в Англии, но, к сожалению, английские композиторы не удостаиваются такого внимания, как советские. И мы, английские композиторы, не имеем таких общественных средств, как наши советские коллеги.

Может ли кто-нибудь среди нас оказать такое внимание своим иностранным коллегам, как это сделал Эдик Мирзоян по отношению к нам? Все свои часы и дни он посвятил нашему отдыху и гостеприимству, но он в то же время исполнял свои обязанности как председатель Союза.

Для проведения трудового отпуска нельзя найти места лучше этого…

 

Галина ВИШНЕВСКАЯ:

“Никогда в жизни больше я не ела такого масла, сметаны и меда!”

(из книги Галины Вишневской “Галина. История жизни”)

…Летом 1965 года Слава уговорил Бена (Бенджамин Бриттен) и Питера (Питер Пирс) провести отпуск вместе с нами в России. Честно говоря, я от уговоров воздержалась – у меня гвоздем в голове торчал неразрешимый вопрос: чем кормить джентльменов целый месяц? Где я возьму для них бифштекс, который можно прожевать, и свежую рыбу?

Пока я ломала над этим голову, дивный совет дал мне Шостакович. Незадолго перед тем он был в Армении, отдыхал в Доме творчества композиторов в Дилижане, расположенном высоко в горах, и был в восторге от гостеприимства армян. Вот туда он и посоветовал нам убраться с иностранными гостями: мол, армяне не подведут, а здесь на русских харчах мы вряд ли продержимся. И правда, когда Слава позвонил к ним и сказал, что, возможно, он предоставит им честь принять у себя в Доме творчества Бриттена, а также и нас, они готовы были от радости объявить национальный праздник. Еще бы, впервые Бриттен ехал отдыхать в Советский Союз, и не в какой-то кремлевский санаторий, а к армянам.

На аэродроме Бен показал нам небольшую книжку стихов Пушкина с английским подстрочником и сказал, что собирается за летние каникулы написать для меня вокальный цикл и что писать будет на русский текст!

Так счастливо началось наше путешествие. К нам присоединилась Аза Аминтаева – Ося, и вскоре мы уже дышали чистейшим горным воздухом Дилижана. Нам отвели два отдельных дома и даже предоставили повара. Видно было, что армяне подготовились встречать гостей по высшему разряду. Слава им сказал: “Будет у вас плохо – уедем к вашим соседям, грузинам”. После этого мы могли уже больше ни о чем не беспокоиться. Чтобы никому не отдать чести принимать у себя Бриттена, армяне, если нужно, передвинули бы свои горы.

И потянулись к нашему дому ящики с винами, коньяками, восточными сластями и фруктами… Барашки, цыплята, форель и прочая снедь каждый день украшала наш стол. Где они это добывали – уму непостижимо, но жили мы как в раю. Только один раз случилось ЧП. У Бена продырявился ботинок, и он захотел купить новую пару туфель. Хорошо, что Слава успел подобрать выброшенные ботинки, а то что бы мы делали? Купить ни за какие деньги невозможно – их просто в магазинах нет. Тогда он собрал “совет старейшин” – армянских композиторов, опекающих нас, – и, выставив перед ними пару джентльменских туфель, задал вопрос: “Что будем делать? Другой пары у Бриттена нет. Он сейчас сидит дома в тапочках – пишет в вашем Дилижане музыку, чем вы прославитесь. Я еще задержу его пару часов, а потом?.. ” После чего поднялся старший из них, принял в объятия бриттеновские дырявые ботинки и, страшно вращая глазами, сказал, что только через его труп прикоснется к ним чья-либо рука. “У нас есть Фауст и Отелло, живут недалеко отсюда, починят так, что будут лучше новых. Это дело чести армянского народа…” (Я заметила, что почти всех сапожников в Армении зовут Фауст, Отелло или Цезарь).

И правда, когда Бен, окончив работу, спросил Славу, когда же они пойдут покупать ему новые ботинки, Слава поставил перед ним пару великолепно отремонтированных туфель, начищенных и сияющих, как новые.

– Зачем тебе покупать, ты уже привык к своим любимым туфлям. Посмотри, как постарался для тебя Отелло. Признайся, что тебе еще никогда не чинил ботинки Отелло!

Бен был в восторге.

Чего только не выдумывали наши милые хозяева, чтобы развлечь нас. Никогда ни Бен, ни Питер не узнали, каких героических усилий стоило им устраивать все эти удивительные пикники на природе, поездки высоко в горы, где, куда только хватает глаз, не видно жилья человека и где всегда нас ждал, как по волшебству, накрытый стол и приветливые, милые люди. Что касается меня, то, зная бытовые трудности жизни в нашей стране, вечную нехватку продуктов, я не верила своим глазам, видя все это изобилие. Причем в магазинах Армении тоже ничего нет.

Для нас было большим сюрпризом, как непритязательны в быту оказались и Бен, и Питер, как они легки на подъем, как не обращают внимания на досадные неудобства или отсутствие привычного комфорта. Однажды мы должны были лететь в расположенное высоко в горах местечко Горис, где еще сохранились старые армянские церкви. Лететь можно было только маленьким самолетом, приспособленным для посадки на небольшой площадке в горах, и, когда нам подали это средство для полета, мне стало дурно: Слава, по-моему, эта посудина сначала была кашеваркой в солдатской кухне, а потом ей приделали мотор и крылья. Мы все погибнем!

К моему удивлению, наши англичане в шортах, шляпах, вооруженные фотоаппаратами и, конечно, с фляжками на боку, первыми нырнули в эту керосинку. Ничего не оставалось делать, как последовать за ними. Как нас трясло и выворачивало в полете – рассказывать не нужно. Слава Богу, что нас живыми вывалили на землю в Горисе. Уже через десять минут нас доставили к накрытым столам, буквально ломившимся от еды. И опять началось… Должна сказать честно, что никогда в жизни больше я не ела такого масла, сметаны и меда, да и Бен, и Питер тоже (коровы, пасущиеся на лугах, едят ароматнейшие цветы). Угостили нас какой-то особой водкой. Мы уже привыкли пить стаканами коньяк в течение двух недель и тут тоже пили без опаски. А наш Питер так и совсем разошелся, предлагая один тост за другим, и все было хорошо…

Но вот мы решили сфотографироваться.

– Петя, снимай нас всех вместе на фоне гор!

Пожалуй, чересчур твердой походкой Петя отошел к кустам и нацелил на нас свой аппарат. Мы все, чтобы шире растянуть рты в улыбку, дружно закричали: “чиииз”, и вдруг… Пети не стало! Мы готовы были поклясться, что он только что был с нами, доказательством тому лежала на земле его шапка. Не увидев следа его вознесения на небо, мы кинулись в кусты и нашли его в лопухах, куда он навзничь повалился и уже готовился уснуть.

Выдумывая для нас все новые и новые увеселения, чтобы мы не заскучали, наши хозяева решили в один из дней готовить для нас “хаш”. Что это такое, я плохо тогда поняла, знаю лишь, что готовится он из баранины очень долго и с большим значением. А есть его нужно днем. Чтобы не умереть ночью, что ли? Когда нас привезли на гору, там уже были накрыты всякой едой столы, горели костры, а в самом центре на углях стоял огромный чан, и в нем что-то булькало. В течение нескольких часов мы это черпали большой ложкой себе в миски, ели и запивали стаканами коньяка под бесконечные тосты. К вечеру мы пребывали уже в таком развеселом расположении духа, что море нам было по колено, и, отправив машины, решили домой идти пешком. Внизу в лучах заходящего солнца виднелись наши домики – казалось, до них рукой подать, и, отвергнув план возвращения проезжей дорогой, мы двинулись вниз прямиком через лес с крутой горы, оказавшейся скользкой, как лед, от покрывших ее толстым слоем сухих хвойных иголок. То и дело падая, мы черепашьим шагом продвигались вниз, и вот странно – чем ниже мы спускались, тем больше отдалялись от нас наши дома. Стало темнеть и, чувствуя, что мы останемся ночью в лесу, Бен первый принял решение – сел на собственный зад и полетел вниз, лихо маневрируя между деревьями. Мы все последовали его примеру, и это нас спасло – с последним лучом заходящего солнца мы затормозили около нашего поселка, правда, все с разодранными штанами, а я так и туфлю потеряла.

Но вот наше пребывание у гостеприимных армян подошло к концу, и накануне отъезда Бен позвал нас к себе, чтобы показать свой новый законченный цикл.

…Эхо…  Ангел…

С первых же страниц нас потрясло его точное эмоциональное попадание в пушкинский стих, слияние с ним без знания русского языка.

…Я думал, сердце позабыло… Соловей и роза…

Он написал не музыку на стихи, которая при желании может существовать и сама по себе. Нет, он сумел проникнуть в душу самого стиха, прикоснуться к тайне поэта – что-то тревожило его – и написал об этом музыку, сохранив при том свою неповторимую индивидуальность.

…Полумилорд, полукупец… Бессонница…

Я слушала это удивительное по красоте и изысканности сочинение и мне казалось, что я могу назвать даже день, когда Бен писал тот или иной романс.

Передо мной вставали картины суровой, дикой кавказской природы, каменные бездонные ущелья и устремленные ввысь, в бескрайнее небо, высокие горы, тропинки в лесу, по которым мы все ежедневно гуляли, дикие цветы – их так любил Бен… Вот он отошел в сторону от нас, стоит один, чему-то тихо улыбаясь… “Я думал, сердце позабыло способность легкую страдать. Я говорил – тому, что было, уж не бывать…” Когда я пою этот прелестнейший роман, я всегда вижу Бена, стоящего в тени огромных деревьев, и его улыбку чему-то, таящемуся в его душе…

Доиграв до конца, Бен по-русски написал посвящение: Гале и Славе.

На снимках: народные артисты СССР Эдвард Мирзоян, Мстислав Ростропович и Александр Арутюнян; Владимир Путин и Мстислав Ростропович на торжественном приёме по случаю 80-летия маэстро. 27 марта 2007 года; Ростропович  с защитниками Белого дома, Ростропович со своим воспитанником Ваграмом Сараджяном, ныне профессором Хьюстонского университета; Ростропович в Дилижане вместе с композиторами Бенджамином Бриттеном, Эдвардом Мирзояном и певцом Питером Пирсом; знаменитая супружеская пара-Ростропович и Галина Вишневская.

Подготовила Лилит ЕПРЕМЯН

Комментарии

Бальзам на истосковавшуюся душу . Давно не читал такую теплую историю человеческих взаимоотношений. А ведь был когда то современником великих людей, живших в ту эпоху.
А теперь "выхожу один я на дорогу..."

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image