Поэт Эдуард Асадов получил большую известность в начале 60-х: его стихотворные сборники выходили огромными тиражами. Сейчас его вспоминают все реже...

Кто-то называет его стихи пошлостью. Вроде как слишком они просты, слишком народны, что ли... Но мне кажется, что настоящая поэзия и должна быть такой: доступной. Легко становиться песней, легко запоминаться... Просто «асадовское» время — послевоенное в основном — выпало нелегким, но счастливым...

Вот и стихи рождались такими же: светлыми, полными надежд на будущее.

А сам Эдуард Асадов — фронтовик, ослепший из-за ранения. Он выходил к своим читателям-почитателям с черной повязкой на глазах.

В нем что-то было, пожалуй, от доброго пирата — если пираты, конечно, бывают добрыми. И сыпал свои прозрачные, простые рифмы, в основном о любви...

И писательская биография Эдуарда Аркадьевича Асадова сложилась счастливой.

И жизнь он прожил долгую: 80 лет. Его стихи переписывали в тетрадки девчонки.

Ох уж это счастливое безынтернетное время! Пока перепишешь от руки — обязательно запомнишь. Но и без переписывания стихи Асадова запоминаются легко, будто ты и сам так думал, только кто-то тебе подсказал нужные слова.

Бывает так: рассыплется

навек

Надежды нить. И холодно

и розно.

Все позади: идет колючий снег,

И счастья ждать

бессмысленно и поздно.

И лишь судьбе сейчас хотел

бы я

Сказать от сердца тихие

слова:

— Судьба моя, пресветлая моя,

Твои права, признаюсь не тая,

Я свято чту, как высшие

права.

Пускай мне не двойным

хвалиться веком,

Но дай мне сил в борьбе

и поддержи,

Чтоб, вырвавшись из холода

и лжи,

Стать где-то вновь

счастливым человеком.

Я думаю, Эдуард Асадов был очень счастливым человеком — несмотря на то, что мир не видел, а только осязал... Зато сколько слов смог сказать своим почитателям! 

Родился Эдуард Асадов в сентябре 1923 года в Туркестанской АССР, в армянской семье. Родители Эдуарда работали учителями. После смерти отца маленький Эдик со своей мамой переехали сначала в Свердловск, а затем — в Москву. Первое свое стихотворение Эдик написал в восьмилетнем возрасте, к тому времени его семья уже переехала в Москву. Обычное для той поры детство: пионерия, комсомол. Учился в 38-й московской школе на Пречистенке. Душа разрывалась между актерским мастерством и литературой, но судьба решила по-своему.

Асадов принадлежал к тому поколению, которое сразу после выпускного бала пошло на фронт... Был наводчиком миномета, потом помощником командира батареи «Катюш» на СевероКавказском и 4-м Украинском фронтах, воевал на Ленинградском фронте.

Грохочет тринадцатый день

войны.

Ни ночью, ни днем передышки

нету.

Вздымаются взрывы, слепят

ракеты,

И нет ни секунды для тишины.

Как бьются ребята —

представить страшно!

Кидаясь в двадцатый,

тридцатый бой

За каждую хату, тропинку,

пашню,

За каждый бугор, что до боли

свой...

И нету ни фронта уже,

ни тыла,

Стволов раскаленных

не остудить!

Окопы — могилы... и вновь

могилы...

Измучились вдрызг, на исходе

силы,

И все-таки мужества

не сломить.

В ночь на 4 мая 1944 года случилось страшное. В боях за Севастополь Эдуард получил тяжелейшее ранение в лицо, но, теряя сознание, довел грузовик с боеприпасами до артиллерийской батареи. Операции не принесли желаемого результата. Зрение вернуть не удалось... «Было плохо, но молодость и жизнь всетаки победили. Впрочем, госпиталь был у меня не один, а целая обойма. Переезды, скальпели хирургов, перевязки. И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет все.

Все, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: быть или не быть? А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив, да! — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь.

Я вновь стал писать стихи.

Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно. Понимал, что еще не то и не так, но снова искал и снова работал. Однако, какой бы ни была твердой воля у человека, с каким бы упорством ни шел он к поставленной цели и сколько бы труда ни вложил в свое дело, подлинный успех ему еще не гарантирован. В поэзии, как и во всяком творчестве, нужны способности, талант, призвание. Самому же оценить достоинство своих стихов трудно, ведь пристрастнее всего относишься именно к себе... Никогда не забуду 1 мая 1948 года. И того, каким счастливым я был, когда держал купленный возле Дома ученых номер «Огонька», в котором были напечатаны мои стихи.

Вот именно мои стихи, а не чьи-то другие! Мимо меня с песнями шли праздничные демонстранты, а я был, наверное, праздничнее всех в Москве!» — так писал Эдуард Асадов о своем ранении и последующем восстановлении. Да, пожалуй, преодолеть не физическую боль, а вот это — «в вашей жизни будет все, кроме света» — оказалось едва ли не самым трудным.

Тогда Асадов избрал свой стиль: черная повязка на лице. Это стало своеобразной «визитной карточкой».

Эдуард Асадов лежал в госпитале и размышлял: быть или не быть. Но молодость брала свое. Его навещали девушки. И даже тогда он влюблялся, и в него тоже влюблялись... Сейчас, в век меркантильности, это может показаться странным, но раненый, слепой Асадов уже в госпитале получил шесть «предложений». Девчонки влюблялись так, что хотели быть с ним всегда.

Заботиться о нем. Пожалуй, это и стало для Асадова «новым светом». Любовь ведь светит еще ярче, чем солнце...

Известно все: любовь

не шутка,

Любовь — весенний стук

сердец,

А жить, как ты, одним

рассудком,

Нелепо, глупо наконец!

Иначе для чего мечты?

Зачем тропинки под луною?

К чему лоточницы весною

Влюбленным продают цветы?!

На одной из «курносых девчонок» он и женился.

Но брак просуществовал недолго. Слишком разными они оказались... Но — остались стихи. А Эдуард Асадов стал очень популярным поэтом. Начиная с пятидесятых годов он выпускал сборник за сборником, исколесил всю страну с творческими вечерами, получал цветы и признания в любви...

Но его беспокоила не только тема любви. Много и с болью писал он о Родине. Искал ее место в мире. И очень хотел, чтобы никогда больше не было войны... 

Как жаль мне, что гордые

наши слова

«Держава», «Родина»

и «Отчизна»

Порою затерты, звенят едва

В простом словаре

повседневной жизни.

Я этой болтливостью не

грешил,

Шагая по жизни путем

солдата,

Я просто с рожденья тебя

любил

Застенчиво, тихо и очень

свято.

Свою настоящую любовь — Галину Разумовскую, артистку Москонцерта, — он встретил в 1961 году. Она тоже читала стихи — не свои, женщин-поэтесс — и сразу влюбилась в харизматичного и очень талантливого Асадова. Вместе они прожили до самого конца — до смерти Эдуарда Аркадьевича. В быту Галина была самой настоящей «выручалочкой» Асадова, научилась водить машину, чтобы возить его по делам, изумительно готовила, перепечатывала рукописи... И, главное, очень любила! 

Не привыкайте никогда

к любви!

Не соглашайтесь, как бы

ни устали,

Чтоб замолчали ваши соловьи

И чтоб цветы прекрасные

увяли.

И, главное, не верьте никогда,

Что будто все проходит

и уходит.

Да, звезды меркнут, но одна

звезда

По имени Любовь всегда-всегда

Обязана гореть на небосводе!

Он умер в апреле 2004 года от сердечного приступа, завещав похоронить свое сердце в Крыму, на Сапунгоре. Именно там в страшном 1944 году он потерял зрение в бою. К сожалению, завещание не было исполнено, поэт похоронен в Москве. Стихи Эдуарда Асадова не найдешь ни в одной школьной хрестоматии: дескать, простоватые, народные! Но до сих пор невозможно без слез читать «Стихи о рыжей дворняге».

А что это, разве не настоящее признание?

Хозяин погладил рукою

Лохматую рыжую спину:

— Прощай, брат! Хоть жаль

мне, не скрою,

Но все же тебя я покину.

Швырнул под скамейку ошейник

И скрылся под гулким навесом,

Где пестрый людской

муравейник

Вливался в вагоны экспресса.

Собака не взвыла ни разу.

И лишь за знакомой спиною

Следили два карие глаза

С почти человечьей тоскою.

Старик у вокзального входа

Сказал: — Что? Оставлен,

бедняга?

Эх, будь ты хорошей породы...

А то ведь простая дворняга!

Огонь над трубой заметался,

Взревел паровоз что есть

мочи,

На месте, как бык, потоптался

И ринулся в непогодь ночи.

В вагонах, забыв передряги,

Курили, смеялись, дремали...

Тут, видно, о рыжей дворняге

Не думали, не вспоминали.

Не ведал хозяин, что где-то

По шпалам, из сил выбиваясь,

За красным мелькающим

светом

Собака бежит задыхаясь!

Споткнувшись, кидается

снова,

В кровь лапы о камни разбиты,

Что выпрыгнуть сердце

готово

Наружу из пасти раскрытой!

Не ведал хозяин, что силы

Вдруг разом оставили тело,

И, стукнувшись лбом о перила,

Собака под мост полетела...

Труп волны снесли под коряги...

Старик! Ты не знаешь природы:

Ведь может быть тело

дворняги,

А сердце — чистейшей

породы!