Поклонники замечательного поэта и артиста Владимира ВЫСОЦКОГО (1938-1980) отметили 80-летний день его рождения. Он был искренне любим и популярен в советской стране независимо от национальности и религиозной принадлежности зрителей, слушателей и читателей. Высоцкий очень скоро стал вненациональным явлением, потому что он являлся тем самым глотком свежего воздуха, которого жаждали советские люди, и неким образом свободы. Строптивые, часто колючие строки песен и «судороги его сердца» — “кардиограммы сердца” — находили отклик у каждого думающего человека. В том числе и в Армении.

У Владимира Высоцкого было немало близких друзей-армян, один из которых, Давид КАРАПЕТЯН, собрал свои воспоминания в книгу, имевшую большой успех и переизданную в дальнейшем в Москве. По мнению очень многих близко знавших Высоцкого, “она уникальна по правдивости и объему информации”. К тому же, добавим, живо и остроумно написана. Одна из глав посвящена пребыванию в 1970 г. Высоцкого в Ереване и выступлениям перед публикой в клубе КГБ. Случай беспрецедентный. К большой досаде, аудиозаписей и фотографий нет. Точнее, они пока не обнаружены. Кто знает, может когда-нибудь их найдут в архивах этого ведомства. Ведь совсем не исключено, что опального артиста, властителя душ, зафиксировали сотрудники Комитета Госбезопасности. Кстати, было бы уместно на здании клуба установить памятную доску о концертах Высоцкого, ставших уникальным явлением в культурной жизни Еревана.

Предлагаем главу из книги Давида Карапетяна (с сокращениями).

«Давайте на всякий случай возьмем бутылку коньяку»

…Из-за нелетной погоды рейс основательно задержали, поэтому в Ереван мы прилетели под утро, часа в четыре. Из аэропорта поехали к моей сестре Варе и Баграту, в их трехкомнатную квартиру на Киевской улице. По приезде сразу же сели перекусить.

…Созвонились с администратором местного отделения Союза кинематографистов. Он принял меня за импресарио Высоцкого и разговаривал со мной крайне уважительно: еще бы — такого гостя я ему привез! Казалось бы, деловой человек в первую голову должен думать о собственной выгоде — но, будучи искренним почитателем таланта Володи, он выразился очень определенно: “Для этого человека я готов на что угодно”. Оказалось, что он уже договорился о трех концертах Высоцкого и все они должны состояться сегодня: первый — в четыре часа в клубе какого-то завода на окраине города, два других — в центре, в клубе КГБ, в семь и в девять вечера. (Рассказывая впоследствии о нашей поездке в Москве, Володя непременно отмечал сам этот занимательный факт, что его концерты в Ереване по иронии судьбы состоялись не где-нибудь, а в клубе КГБ.)

Все финансовые и организационные проблемы администратор взял на себя, обещал сделать и киноролик — кадры из фильмов с участием Высоцкого, как было принято в те годы при выступлениях киноартистов на эстраде. Мало того — он посулил по сто рублей за концерт, что было много выше официальных расценок.

…Обговорили с Володей ситуацию — он с утра был в хорошей форме, известие о предстоящих концертах подняло ему тонус. В общем, мы согласились и быстро оговорили детали. Относительно репертуара администратор дал нам полный карт-бланш: пусть Высоцкий поет что хочет. Сказал, что будет ждать нас в клубе завода в три часа пополудни.

…При обсуждении программы концерта у нас с Володей возникли если не споры, то некоторые разногласия. Я был настроен, мягко говоря, несколько авантюрно: настаивал на том, чтобы Володя спел в Ереване самые острые свои песни — “Охоту на волков”, “Баньку”, “Джона Ланкастера”. То есть я его как бы провоцировал, а он отбивался и оборонялся, говорил, например, что слов “Нинки” он уже не помнит.

В конце концов Володя определил свой репертуар без моих советов и написал на листочке список песен, которые собирался петь. Чувство ответственности его не покидало. Не стал он петь ни “Охоту”, ни что-либо подобное. И даже почему-то не спел “Нейтральную полосу”, хотя в клубе КГБ это было бы вполне уместно.

В общем, перед первым концертом состояние у Володи было бодрое — все идет так, как ему нравится, жизнь кипит, обстановка постоянно меняется, динамики хоть отбавляй. К тому же он словно бы вернулся в свой привычный круг: Кочарян, Макаров, Тарковский — по крайней мере в разговорах с Багратом и Варей.

Примерно в три часа вышли из дома. Какие-то мальчишки в нашем дворе фотографировали Володю, когда мы садились в машину: в это время в Ереване шли “Опасные гастроли” и Высоцкого узнавали в лицо.

Приехали. Клуб благоустроенный, образцовый для тех времен, с залом мест на шестьсот, не меньше. Познакомились с администратором — молодой мужчина среднего роста, очень любезный. Короткий деловой разговор: он предложил мне произнести какое-нибудь вступительное слово перед концертом, я отказался. Вид у Володи был не очень, и администратор тихо спросил:

— Справится?

— Сказал, что справится…

Я заглянул в зал — есть свободные места: видимо, не успели толком оповестить людей, к тому же — новый район Еревана, в отдалении от центра.

С Володей договорились, что я буду сидеть в зале.

Концерт выглядел весьма солидно. Администратор сказал несколько стандартных фраз: “У нас сегодня в гостях…” и так далее. Показали ролик минут на десять — и на сцену в черной водолазке и изрядно помятых брюках вышел Володя. Особых восторгов в зале не помню, но принимали его тепло. Он прочитал монолог Хлопуши из “Пугачева” — в полную силу и мощь, весь из себя выходил. Сильное впечатление.

Запомнилась реакция Баграта, который до этого видел Володю только в “Павших и живых”, в комической роли. Его поразил Володин напор: “убийственный” — так, помнится, он сказал. И добавил:

— Какая все-таки Россия великая страна!

Песенную часть Володя начал с “Братских могил”. Потом были “Поездка в город”, “Сентиментальный боксер”, “Жираф”, “Сыновья уходят в бой”, “Слухи”, “Мы в очереди первые стояли”. Общая реакция публики — доброжелательная, но спокойная. По-моему, в зале большей частью находились работники завода — простые люди, не русскоязычные интеллигенты и не люди искусства. Чувствовалось, что для многих из них песни Высоцкого — все же чужая культура, им трудно улавливать подтекст. Не помню толком, как закончился этот первый концерт, значит, все прошло нормально. Был я крайне усталым: не привык к такому режиму, не та у меня энергетика, а тут — с корабля на бал… С нетерпением ждал антракта, чтобы чего-нибудь выпить и как-то продержаться.

Вернулись домой. Стало заметно, что утренний “заряд” у Володи ушел. Отдыхать он отказался, а перед отъездом в клуб КГБ сказал мне:

— Давай на всякий случай возьмем бутылку коньяку — тяжело будет петь два концерта подряд.

По дороге заскочил домой к отцу — у мачехи всегда были большие запасы этого напитка.

Отец с мачехой на концерт не пошли, да я их и не приглашал: мнение отца о Володиных песнях мне было известно. Он слышал его песни во время моих приездов в Ереван — я постоянно крутил дома записи. Однажды отец даже спросил:

— Ты не устал?

— От этого не устаю.

— Странно он все-таки поет — как белогвардеец…

То есть сам голос Высоцкого вызывал у него подозрение — какой-то несоветский голос.

…Клуб размещался в административном здании КГБ в центре города. У входа висела афиша, сделанная от руки: “Концерты Владимира Высоцкого, актера театра и кино. Только сегодня” — что-то в этом роде. Зал узковатый и меньше по емкости, чем заводской. Обычно в этот клуб ходили жены и дети чекистов (посторонних, как правило, туда не пускали — помню с детства), но на этот раз публика совсем другая, интеллигентная, можно сказать, элитная публика для Еревана тех лет. Люди уже успели по своим каналам передать друг другу весть о приезде Высоцкого.

Баграт сказал, что он тоже известил своих коллег по “Арменфильму” о предстоящих концертах. Точно помню, что он называл Фрунзе Довлатяна, у которого Володя когда-то снимался в “Карьере Димы Горина”. Тот, по словам Баграта, растерялся и в ответ что-то неуверенно пробормотал. Но на концерт не пришел. Все прочие тоже. Говорю об этом только для того, чтобы лишний раз показать, каким было в ту пору отношение к Высоцкому со стороны его “собратьев по цеху”.

Концерты в клубе КГБ шли по той же схеме: киноролик, монолог Хлопуши, “На братских могилах”… Помню шквал аплодисментов при выходе Володи на сцену и напряженную тишину в зале — без шороха и перешептываний. Он постепенно разошелся, спел и “Слухи”, и “Мы в очереди первые стояли” с большой прозаической вставкой в припеве — речитатив скороговоркой: “Ну как же так, елки-палки, ну сколько можно, ведь пятьдесят лет советской власти…” — что вызвало взрыв смеха и аплодисменты в зале. Я ликовал…

Перерыв между концертами был совсем небольшой: время следующего концерта оговорено, публика в зале. Было видно, что Володя устал — пропала энергетика, какой-то смурной он стал. Я спросил:

— Как себя чувствуешь? Может, сократим программу?

— Тяжеловато. Налей немного.

Открыли бутылку, выпили по чуть-чуть и разошлись по местам: я — в зал, Высоцкий — на сцену.

Начался третий концерт. Было видно, что Володя старается изо всех сил, но отяжелел он как-то, выдохся. После очередной песни подошел к столику, на котором стояли графин и стакан с водой, сказал в зал что-то шутливое, вроде: “Вот сейчас выпью и — пойдем дальше” — и характерным жестом поднял стакан: “Ваше здоровье!”

В зале засмеялись, зрители все поняли правильно, как шутку: пересохло горло — обычное дело для выступающего. Я тоже не придал этому жесту никакого значения. И напрасно, как потом оказалось.

Концерт уже близился к концу, когда Володя в перерыве между песнями взглядом нашел меня в зале, положил руку на горло и сделал беспомощный жест: “Петь не могу, как быть?!!” Я поднял вверх два пальца: “Если можешь, еще пару песен”. Зрители заметили наш “разговор”: я ловил на себе удивленные взгляды. Усилием воли Володя спел эти две песни… Все!

(Через тридцать лет отсутствовавшая на концертах Алла Тер-Акопян “вспомнит”, как Володя “после каждой песни выходил за кулисы, чтобы глотнуть “огненной воды”. Ложь! Несусветная и бессовестная. Расчет на дурачка-обывателя. Высоцкий на сцене — в любом состоянии был трижды герой долга, воли, труда!)

«Приехал сын Саака Карповича с контрой»

Еще в день приезда нас с Володей пригласили на обед к моему отцу, но из-за обилия дел договорились перенести встречу на день-два. После поездки на Севан я позвонил отцу.

— Мы вас ждем, приезжайте.

Приехали часов в семь. Расцеловались при встрече (Володя и отец были хорошо знакомы по Москве). Отец при параде — в костюме и галстуке, чему я немало удивился: на него это непохоже.

Большой овальный стол был, как водится, заставлен обильными закусками и разносолами. Между ними сиротливо пригорюнилась одинокая бутылка коньяка армянского розлива. Заметив наше нетерпение, отец с неприкрытым сочувствием обозрел наши пожухлые лица и обреченно изрек:

— Я, конечно, понимаю, что пить вам вообще не стоит давать. Но как я могу отказать гостям у себя дома.

Несмотря на то, что Володя предложил первый тост поднять за здоровье хозяйки, косвенно он был обращен и ко мне.

— Окта, я хочу, чтобы у вас с Давидом сложились нормальные отношения. По себе знаю, как это важно. Мне в этом смысле здорово повезло. Вторая жена отца — для меня вторая мама… — И предвкушая неминуемый эффект, улыбнулся и добавил: — А ведь она армянка. Бакинская армянка.

Да, для Евгении Степановны Лихалатовой (урожденной Мартиросовой) Володя всегда находил самые проникновенные слова. Конечно, к Армении у Высоцкого было особое отношение, и “мама Женя” сыграла в этом не последнюю роль.

Володя вел себя абсолютно раскованно, сразу же начал рассказывать о нашей поездке к Хрущеву.

Помню, отец спросил:

— И что вы делали у этого клоуна?

Как и многие руководители сталинской школы, он не любил Никиту Сергеевича, считал, что тот развалил весь уклад государства. Володин рассказ он слушал насмешливо (но в меру, чтобы не обидеть гостя). Обедали вчетвером, обед был чисто домашним: напоказ в нашей семье не работали, гостей “на Высоцкого” не приглашали. Володя говорил о театральных делах, очень звал отца, когда тот в очередной раз будет в Москве, на спектакль “Десять дней, которые потрясли мир”. Я подивился его прозорливости: отец театралом никогда не был и в театре более всего ценил, кажется, буфет с качественным пивом. Галилей, стоящий на голове, ему бы, пожалуй, не понравился, а вот спектакль с революционными матросами и ленинскими ходоками подходил по всем показателям.

Наверное, с полчаса прошло. Отец стал расспрашивать о концерте — что там и как у нас происходило; я чувствую, держится он натянуто, что-то его тревожит… Не выражало особой радости и лицо его супруги Октябрины. (В то время она работала инструктором по образованию в ЦК КП Армении и всегда была в курсе местных событий.)

Выбрав подходящий момент, Окта вызвала меня на кухню. Вид у нее был встревоженный.

— Ты знаешь, что произошло?

И рассказала, что сегодня с ней был разговор — и весьма серьезный — от имени Первого секретаря ЦК КП Армении Кочиняна. Антон Ервандович Кочинян (в народе его называли Антон Бриллиантович) считался человеком Брежнева, он очень долго пробыл на этом посту, прекрасно знал отца и всю нашу семью.

Выяснилось, что на концертах в клубе КГБ присутствовал какой-то чиновник из идеологического отдела ЦК, который записывал все, что происходило на сцене. Утром он подал официальный рапорт секретарю ЦК по идеологии “либеральному” Роберту Хачатряну (а тот в свою очередь настучал Кочиняну) о том, что сын Саака Карповича привез в Ереван полуподпольного Высоцкого, а режиссер Оганесян устраивает Высоцкому официальные концерты, на которых тот поет антисоветские песни и пьет водку на сцене (вот так “аукнулся” Володе тот стакан с водой).

Впоследствии, вспоминая обо всем этом в Москве, Володя каждый раз особенно напирал на то, что, по версии отдела ЦК, “приехал сын Саака Карповича с контрой, — то есть, значит, не я приехал с Давидом, а он со мной…”

В общем, Окте сказали, что в КГБ на нас завели дело, сотрудники отслеживают каждый наш шаг, и вообще — положение серьезное.

— Скажи Давиду, пусть они с Высоцким срочно уезжают из Еревана. По этому делу ничего им не будет, никуда сообщать не станут, только нужно им спокойненько уехать.

Такое вот к нам было проявлено великодушие.

А у меня была совершенно другая реакция — я полез в бутылку: кто он такой, этот Кочинян, по сравнению с Высоцким?!

— Кто будет вашего Кочиняна помнить через десять лет? А знакомством с Высоцким вы всю жизнь будете гордиться, — попомните мои слова!

Но и родственников моих тоже можно было понять: конечно, Окта волновалась за свою карьеру, за моего отца. И не без оснований. На другой день мне позвонил наш администратор:

— Давид, понимаешь, — то, что я вам обещал, я сделать не могу. Я могу заплатить вам только восемьдесят рублей, по госрасценкам.

Оказалось, что его уже успели снять с работы, — только за то, что он организовал концерты Высоцкого. Надо сказать, он держался хладнокровно, — по-моему, даже немного гордился тем, что довелось ему пострадать из-за привязанности к Высоцкому. Правда, непонятно, зачем он связался с клубом КГБ, — видимо, с чувством юмора у него было все в порядке.

(Кстати, Володя ни разу не вспомнил впоследствии о судьбе этого человека. Это не черствость — это входило в его понимание правил игры: такие жертвы со стороны посторонних он воспринимал как должное. Да, Высоцкий не любил человечество, он любил друзей.)

Первой реакцией Володи было:

— Давай продадим куртку.

Я глянул на него с недоумением.

Много позже отец рассказывал мне, что как-то в том самом ресторане на озере Севан он стал невольным свидетелем разговора оперативников, сидевших за соседним столиком. Они говорили о “несоветском человеке” Высоцком, о его передвижениях по Еревану; говорили, что из-за него “были скомпрометированы” уважаемые люди. Выходило, что органы фиксировали тогда каждый наш с Володей шаг, и, не будь отмашки Кочиняна, нас бы охотно водворили в подвалы местного Чека. Отец в то время абсолютно не понимал, кто такой Высоцкий, но по-человечески тепло к нему относился. И сообщал всем своим оппонентам про “колдунью”, которая собиралась теперь замуж за “белогвардейца” — это действовало неотразимо на всех!

Володя был ужасно расстроен этой историей с КГБ. Именно в то время он хотел каким-то образом встретиться с Брежневым и попытаться с его помощью решить свои проблемы (кто-то обещал ему устроить встречу с дочерью Брежнева). Он не раз говорил мне: “Я должен быть совершенно чистым перед этим разговором”… В общем, мы еще на несколько дней остались в Ереване. Ведь нельзя же было так: нам приказали — и мы уехали. К тому же мне хотелось, чтобы Володя перед возвращением в Москву пришел хоть в относительную норму по части здоровья. Но нам уже звонили из Москвы — волновались. Беспокоился Любимов, и Тарковский упрекал Баграта, вернувшегося в Москву: “Вы с ума сошли! Какие концерты! Разве Дэви не знает, что Володе запрещено выступать?!”

«Поваренок – и сколько моих песен знает!»

…В Ереване оказалось много молодых ребят, которые занимались авторской песней. Приезд Высоцкого стал для них огромным событием. Каким-то образом они узнали, где он остановился, и раздобыли наш телефон. В один из дней нам позвонили, и незнакомый голос произнес:

— Мы бы хотели спеть Высоцкому свои песни, чтобы он послушал и оценил их.

Володя заинтересовался и согласился на встречу. Приехали. Молодые симпатичные ребята, армяне — студенты и их подруги. Не ереванцы — снимают квартиру. Скромный стол — картошка, вино. Песни ребята писали на русском и армянском языках, но пели Володе только на русском. И общались с ним так, что видно было: он для них — мэтр.

Володю эта встреча поразила: такое — и на Кавказе! Совсем иная культура — и такое отношение к нему, чужеязычному барду!

Хочу сказать, что такой популярности в Ереване не было даже у Окуджавы. Кажется, в шестьдесят девятом он приезжал в Ереван, дал несколько концертов в Большом зале филармонии, выступал по телевидению (даже рассказывал о своей матери-армянке). Никакого ажиотажа! Несопоставимо с приездом Высоцкого.

Еще пример. Заходим утром в соседнее кафе поесть (обычный завтрак Высоцкого в Ереване: острые армянские (или арабские?) лепешки “лакмаджу” с шампанским). Подходит мальчик-поваренок:

— Это кто с вами? Высоцкий?

— Да.

— Можно, я к вам подсяду? — Оказалось, что он немного играет на гитаре и для него огромное событие — видеть живого Высоцкого. Володя был поражен:

— Откуда у вас такое?! Поваренок — и столько моих песен знает!

Мальчик тут же добровольно стал его оруженосцем — сопровождал нас повсюду и проявлял невероятную преданность. В благодарность Володя показал ему несколько аккордов на гитаре и даже, что бывало очень редко, дал свой московский телефон, заметив при этом:

— Больно хороший малый. — Правда, поваренок тогда же тихонько сказал мне, что звонить не будет: не осмелится… и добавил: “Я же понимаю, что в Москве он будет не такой”.

Володя, отмечу кстати, трудно шел на новые знакомства. Могу утверждать, что зачастую он себя от них удерживал. Вот его подлинные слова:

— Ты знаешь, мне иногда такие интересные письма приходят, так и подмывает ответить, но не могу — завязну в переписке. Или всем отвечать, или никому.

* * *

…Следующим утром отцовская машина отвезла нас в аэропорт. Когда проезжали мимо рынка, Володя попросил:

— Давай зайдем. Надо детям хоть фруктов привезти из Еревана.

И нам наложили целую корзину — рынок в Ереване замечательный.

…И вот мы в самолете. Стюардессы разместили нас в кухне, покормили, открыли бутылку вина, которую дали “на дорожку” провожавшие нас барды-студенты, принесли стаканы и — по просьбе Володи — клочок бумаги. На нем он записал полный текст песни “Смерть истребителя”. Потом спросил у стюардессы фамилию летчика и добавил какую-то надпись. У девушек в самолете оказалась гитара, и по собственной инициативе под грохот моторов Володя спел им “Москва — Одесса”, весьма подходящую случаю песню о пространстве и времени.

Все это очень было на него похоже: важной чертой характера Высоцкого было — не оставаться в долгу.

А через три часа он уже ел, обжигаясь, домашний куриный бульон, по своему обыкновению — с закрытыми глазами, без хлеба, доставая куски курицы руками. Напротив нас сидели заехавшая за ереванскими фруктами Люся и Нина Максимовна. “Ешь, сыночек, ешь”, — приговаривала она, не сводя с него заботливых глаз.

На снимках: Владимир Высоцкий с другом (автором публикуемых воспоминаний) Давидом Карапетяном; с Сергеем Параджановым; Высоцкий и В.Павлович, режиссер фильма «Единственная дорога», Югославия, 1974 год.