— «Бык» — ваша первая работа в полнометражном кино. Что почувствовали, узнав о победе на «Кинотавре»? Как она повлияла на вас в дальнейшем?

Было много эмоций, в основном, конечно, положительных. Это особенное ощущение, которое сложно с чем-то сравнить. Я же абсолютно не ехал на «Кинотавр» за победой, надеялся получить приз за лучший дебют. Хотя такое уже было, чтобы дебютная картина становилась победителем «Кинотавра» [в 2008 году главный приз получил фильм «Шультес» режиссёра Бакура Бакурадзе. — Прим. ред.]. «Бык», помимо главного приза, ещё и получил награду за операторскую работу — вот такого вообще никогда не происходило. Было приятно очень.

Надо сказать, после такого поворота жизнь сильно поменялась. Я даже в какой-то момент был не совсем готов к этому. На первых порах много интервью брали. А я не очень публичный человек, мне это сложно даётся. Было тяжеловато. Но, с другой стороны, это значило, что второй картине быть. «Бык» — это моя первая работа, и я не знал, стоит ли она чего-то. Ведь при работе над картиной глаз замыливается. Я как автор не мог дать какой-то критической оценки — хороший это фильм или нет, получился он или не получился. Многие считают, что получился. Поэтому у меня, наверное, будет вторая картина.

— Будем ждать.

Да, это очень важно для меня как для режиссёра. Потому что сложно быть реализованным в профессии. С кино у нас не всё так просто.

— А какая зрительская реакция для вас наиболее ценная?

Важно, чтобы она просто была. «Кинотавр», наверное, это, конечно, важный приз. Очень. У моей картины есть и много, так сказать, обожателей, и много хейтеров, которым она решительно не нравится. Реакция может быть разная — как положительная, так и отрицательная. Любая реакция хороша. Главное, на мой взгляд, чтобы зритель не оставался равнодушным. Даже если реакция у зрителя негативная, значит, что-то его задело.

Был у нас ещё один важный приз. Мы получили гран-при в Карловых Варах, на большом международном кинофестивале. Я думал, что «Кинотавр» — это наши люди, которые поймут историю про 90-е, так или иначе коснувшуюся многих. А в Карловых Варах сидело международное жюри, русскоговорящих даже не было. Выбор международного жюри для меня очень важен. Было круто, правда. Это мне понравилось. Ещё больше даже, чем «Кинотавр».

Когда я сидел в Карловых Варах на показе фильма, пытался наблюдать за зрителями, за атмосферой в зале. Удивительно — да, реакция тоже была на какие-то мои приёмы в фильме, но она чуть-чуть другая. У иностранцев она несколько смещена. Они смеются над другими вещами, напрягаются в других моментах. Но отклик есть, и это главное. Это было моё такое любопытное наблюдение.

Важно, чтобы зал был включён в картину. Бывает, что я прихожу, допустим, на какой-то фильм, и в тёмном зале видны светящиеся экраны телефонов. То есть можно наблюдать, сколько людей «отключаются» от фильма, разбираясь со своими делами.

— Как гласит слоган фильма, «Бык» посвящён пережившим 90-е. Реальные события, на которых он основан, — это рассказанные вам истории, то, чему вы были свидетелем, ваши воспоминания? Или всё это вместе?

Всё вместе. Это такое лоскутное одеяло, как я всем говорю. Туда вошли какие-то рассказы моего отца, который в 90-е был следователем в городе Балашиха. Вошли также мои детские воспоминания и некоторые материалы, над которыми я работал, когда писал сценарий. Всё, что в фильме переплелось, действительно имело место быть. Единственный придуманный персонаж — это Таня. Но, хоть он и придуман целиком, наверняка такая девчонка существовала.

— Какие ваши воспоминания нашли отражение в фильме?

В фильме есть мальчик, младший брат Тани. Это, собственно, персонаж, полностью написанный с моих воспоминаний. Он своего рода моё зеркало. В первом варианте сценария его было больше, он строился через этого мальчика. Потом последовали поправки в сценарии, на съёмочной площадке, в монтаже, и он чуть-чуть нивелировался.

В фильме после сцены игры в «кис-мяу» следует сцена с обстрелянной машиной. Действительно, подобное я видел своими глазами. Но в картине немножко это изменено. В «кис-мяу» мы не играли, мы тогда с девчонками вообще не очень дружили. С мальчишками лазали по крышам и услышали выстрелы. Прибежали, а там вот такое.

— Как развивалась идея сценария? Как она зародилась?

Вы знаете, это сложный вопрос. Он — справедливый. Многие спрашивают, как так получилось. А у меня нет ответа. Как-то это само вышло. Так бывает. После окончания ВГИКа у меня была небольшая прострация, не понимал, что делать дальше. Я на всё лето уехал к маме в Балашиху и там начал писать, написал достаточно быстро. Родные пенаты, видимо, помогли.

— Почему нам сейчас важно рефлексировать по 90-м? Есть ли их отголоски?

К истории надо относиться не так, как, наверное, мы к ней относимся. Нужно её фиксировать, нужно понимать, откуда мы. Это же не такое далёкое прошлое. Оно в той или иной степени всех затронуло. Как я, кто-то детство там провёл. А детство — это важное время для человека, когда он формируется, когда он только начинает впитывать жизнь.

После одного из показов нам задавали вопросы, кто-то берёт микрофон и говорит: «Спасибо, Борис. Вы показали то, что сейчас так же, как и тогда». Спорный момент. Всё-таки всё меняется, мы меняемся, мир вокруг нас меняется, строй меняется, в конце концов. А после той реплики другой человек говорит: «Сейчас вообще по-другому. Спасибо, Борис, за то, что показали, что тогда было так, а сейчас всё прекрасно». Я не перестаю удивляться — зрители считывают то, что хотят считывать, то есть каждый видит своё кино. Наверное, у меня получилось, чтобы это так сработало. Отголоски, наверное, есть. Ведь чем дальше от какого-то центра, Москвы, Санкт-Петербурга или других городов-миллионников, тем больше возрастает вероятность того, что там запросто может произойти такая история. Почему нет? Но в любом случае в наше время, так или иначе, прогресс есть.

— Как вырисовывались образы героев? Какой давался труднее всего?

Если говорить про самого Антона Быкова, он у меня вырисовывался достаточно чётко и сразу же. Я знал, какого героя хочу. Знал, каким он должен быть. Если говорить про антагонистов — тоже самое. Мне работалось над героями легко. Другое дело, когда мы готовились к съёмкам, когда был кастинг. Подобрать артистов под, так сказать, мои фантазии было сложнее. Но это тоже обычный рабочий момент — кастинг, пробы. Я считаю, что мы достаточно точно подобрали всех.

— На роль Антона Быкова долго искали актёра?

Тут забавная история была. Актёра на роль Антона мы нашли практически сразу. Им стал Юрий Борисов. А потом он у нас «убежал» немножко. С этой картиной вообще очень много случайностей было, к счастью, счастливых.

Главный герой — это некий центр картины, под которого нужно строить ансамбль, чтобы все персонажи сочетались в кадре. То есть, ориентируясь на главного героя, остальные занимают свои ячейки. Поэтому очень важно сначала выбрать звезду, чтобы планеты вокруг неё вращались. Звезду — в хорошем смысле. (Улыбается.) И вот мы начали с Юрой общаться, уже как-то погружаться, выстраивать вокруг него ансамбль. Однажды я приезжаю на «Мосфильм», и наш кастинг-директор говорит, что Юра Борисов не может сниматься, у него график. Агенты позвонили и сказали так. Мы снова начали искать главного героя. Тот ансамбль, который собрали, уже не работал. Нашли второго актёра на главную роль и стали под него выстраивать ансамбль. А потом как-то мой оператор был в гостях. Там он поделился с одним актёром, что у нас в фильме не будет сниматься Юра Борисов. Тот актёр пересказал ещё кому-то — и так по цепочке, пока эта информация не дошла до самого Юры. Он позвонил мне и говорит: «Как? Ты меня на „Быка“ не берёшь? Я в себе роль рощу, а ты меня не берёшь?». Оказалось, что всё это были агентские игры. У нас маленький бюджет был, поэтому, наверное, агенты посчитали, что лучше, если он в будет сериалах сниматься. Такая печальная история, но закончилась она хорошо — Юра снялся у нас в фильме.

— Антон Быков — в нём и физическая слабость, болезнь его сердца, и духовная сила. Таким образом вы отразили в нём двойственность нашего мира?

Не то чтобы двойственность мира. Мне очень важен был именно такой герой — и сильный, и слабый, у которого всё внутри борется, чья энергетика объединяет людей, делает его лидером. Это противоречие интересно играть актёрам, а зрителю интересно наблюдать за постоянной внутренней борьбой между слабостью и силой. Насчёт того, хотел ли я отразить двойственность нашего мира, тоже давайте — да, хотел. (Улыбается.)

— В одном из эпизодов Антона называют Минотавром. Вы отсылаете зрителя к древнегреческой мифологии. Вы хотели сказать, что проблемы, затрагиваемые в фильме, были всегда, переходили из века в век, но в какие-то моменты они заостряются, как в 90-е, например?

Верно, хотя у меня не было такой цели насытить фильм символизмом. Там есть символизм — Минотавр, «бычье сердце» [кардиомегалия, увеличение массы и объёма сердца. — Прим. ред.]. Но это не нить Ариадны и не лабиринт Минотавра. Каждый зритель — ввиду своей образованности, душевных предпочтений — строит свою картину. Плохо, когда ничего не строится. Тогда, значит, что-то не так с фильмом, наверное. Догадки и выводы могут быть парадоксально различными. Я уже много разных интерпретаций слышал. У меня была конкретная идея, а зритель начинает как-то идти дальше, чем я.

А проблемы, да, всегда одни и те же, во все времена. Другое дело, что случаются обострения. 90-е были нашей последней смутой. И вообще, у нас, что ни эпоха, то смута — либо маленькая, либо большая.

— А где проходили съёмки, как создавалась атмосфера 90-х? Где собирали их атрибуты?

Благо, этого добра ещё хватает. Есть развалы, есть много реквизиторских цехов, где можно найти абсолютно всё. Сложность с XVIII–XIX веками, а XX век — что хотите. По домам, по дачам собирали. Всем этим занимаются художники — они умеют это находить. В кадре есть классный чешский магнитофон, который я у одного дедушки в Балашихе нашёл.

Большую часть снимали в Твери. У нас был долгий поиск места, так называемый скаутинг. Мы ездили по городам ближнего Подмосковья: были в Туле, Новомосковске, Ярославле — много, где были. Тверь оказалась самым подходящим городом, сохранившим какую-то свою атмосферу 90-х. Была смешная история. Тверское телевидение приехало рассказать про наши съёмки. Корреспондент говорит: «Здорово, у нас в городе снимается полнометражный фильм, — затем меняется в лице. — Правда, про 90-е».

— До кино в вашей жизни был балет.

Да, я окончил балетную академию. Начинал служить в «Кремлёвском балете», потом недолго работал в Большом театре. Проработал, по-моему, во всех московских театрах — гнался за гастролями. Мне не очень нравились театры, которые сидят на месте. Хотел гастролировать, путешествовать. Я ездил с разными театрами как наёмный артист.

Когда я ещё не работал в Большом театре, мы с друзьями часто там проводили время. Тогда его основное здание не подверглось реконструкции. В нём царил свой особый дух, особая атмосфера. Был один подъезд для работников театра, через который можно было пройти практически под сцену — там было мрачно, проходили всякие трубы, а ещё пахло кошками. Да, в Большом кошки обитали. Однажды во время спектакля одна даже на сцену выбежала. Насколько знаю, после этого от них начали избавляться.

Это был старый Большой театр, пропитанный кровью и потом. Здорово, что я застал классический период театра. Когда я там уже работал, нас переселили на новую сцену. Потом я ушёл оттуда. А как-то зашёл в реконструированное историческое здание Большого — и мне совсем там не понравилось. Новодел, пластик. Тот театр, который был великим, утратили, остался новострой, абсолютно бездуховный, как мне показалось.

— А почему оставили балет?

Балетный век достаточно короток, накапливаются травмы. Да у меня и не было никогда таких данных, чтобы быть солистом. В балете надо быть фанатиком и трудоголиком, а я не чувствовал ни рвения, ни желания. Хотя в какой-то момент очень любил свою профессию танцовщика. Когда окончил балетную академию, то пытался поступить во ВГИК на сценарный. Меня, правда, не взяли. Поэтому спустя пять лет работы в балете попытался ещё раз. Получилось, и всё пошло по новой стезе.

— Что самое важное вам дала учеба во ВГИКе?

Друзей, конечно. Это самое важное. И не только друзей, но и единомышленников. Те ребята, которые работали со мной на «Быке», это и их заслуга, что картина получилась.

С оператором, с которым снимал свой диплом во ВГИКе и «Быка», я и впредь хотел бы работать. Сложно найти человека, который отображал бы мир таким, как ты его видишь. Мне не нужно даже визир смотреть — я доволен, как он работает, потому что мы друг друга понимаем. Он знает, как я хочу, и он хочет так же. Он видит, как я хочу. Это очень важно для кино. Второй режиссёр «Быка» тоже мой однокурсник. Одному в кино ничего не сделать. Один в поле не воин.

— Вы сказали, будет второй фильм.

Да, мы сейчас работаем. Сценарий в разработке.

— Чему он посвящён?

Это современная история. Был у меня момент выбора между созданием картины про Великую Отечественную войну или всё-таки рискнуть и попробовать снять про наши дни. Современностью сложнее заниматься, нелегко почувствовать её пульс и найти героя. Если брать 90-е или войну — это время, полное драмы и героев. А героя современности нужно искать на ощупь. Настоящее можно понять спустя время. Нужно от него чуть-чуть отойти. Но я решил рискнуть. Может, получится. Посмотрим.

— У вас есть любимый фильм/режиссёр?

У меня нет одного любимого фильма или режиссёра. Я же во ВГИКе учился, посмотрел очень много фильмов. И вообще, всегда был синефилом. Собственно, почему и пришёл в кино, всегда его любил.

На мой взгляд, есть очень сильное разделение на кино XX века, когда оно зарождалось и достигло всего того, что мы сейчас имеем (кроме компьютерной графики, хотя и это было), и кино XXI века. Уже двадцать лет XXI века прошло — и, как я считаю, за эти годы не было создано шедевра. Все киношедевры были в XX веке. И советское кино, и классическое голливудское, и французская «новая волна». Было много не просто хороших фильмов, а великих, которые развивали киноязык. В XXI веке есть хорошие фильмы, но, увы, нет гениальных фильмов, нет шедевров. Мои любимые фильмы и режиссёры — они все из XX века. Советские фильмы были, все это знают, на уровне. Есть и «золотой век» советского кино, есть и авторы, которых изучают в мировых киношколах. Была у Михаила Калатозова «Золотая пальмовая ветвь» Каннского кинофестиваля.

— Что скажете про советское армянское кино?

Я обожаю армянскую мультипликацию, мультфильмы Роберта Саакянца. А про Сергея Параджанова можно и не говорить. И артистов: Фрунзик Мкртчян — мой любимый. Советские киностудии, например, как «Арменфильм», создавали что-то своё национальное, а сейчас всё смазалось. Если взять русское кино — оно сейчас вовсе не русское, оно, скорее, европейское. Это плохо, я считаю. У Параджанова был свой неповторимый киноязык, сугубо национальный, но тем не менее понятный на уровне образов. Очень важно и ценно найти своё в корнях, в земле, в почве. Сейчас это нивелировалось.

— Бывали в Армении?

К сожалению, нет. Я отчасти армянин, мои родственники — тбилисские армяне. В Армению, конечно, хотел бы поехать. В горах моё сердце, как говорится. (Улыбается.)

Беседовала Рипсиме Галстян