Дед русского религиозного философа, богослова, ученого, поэта и священника Павла Александровича Флоренского по материнской линии – Павел Сапаров (1820 – 1878), в память о котором внука и назвали, был крупным помещиком, очень влиятельным в Тифлисе (Тбилиси) человеком, обладал немалым состоянием, в том числе «шелкомотальными заводами и асфальтовыми месторождениями». О нем Флоренский пишет: «Один из первых богачей на Кавказе, щеголь и законодатель мод, любитель красивых вещей, дед мой Павел Герасимович Сапаров вовсе не был противник иных культур, чем патриархальная армянская... В его доме восточные обычаи сочетались с симпатиями к русской государственности и европейской роскоши». Старшая из четырех дочерей Павла Герасимовича Сапарова (Сапарьяна) и Софии Григорьевны Сапаровой (урожденной Паатовой), мать Павла Флоренского – Ольга-Саломэ – родилась 25 марта 1859 года в местечке Сигнах, в ста верстах от Тифлиса.

В матери я любил Природу или в Природе – Мать. Я знал, что мать очень любит меня; и в то же время у меня было всегда чувство таинственного величия ее…

П.А. Флоренский

По делам Павел Герасимович постоянно бывал во Франции (откуда вместе с лионским шелком привез в дом туберкулез, который стал бичом рода Сапаровых – многие члены семьи скончались от этой болезни). Именно то, что его дочь – мать Павла Флоренского – собиралась выйти замуж за русского, стало причиной семейного конфликта, отец так и не дал благословения на этот брак. Вот почему Ольга Павловна не любила рассказывать о своей семье, это было запретной темой. «Мать сознавала себя оторвавшейся от своего рода...», – пишет в своих воспоминаниях Флоренский. Из деликатности, чтобы не задеть чувства жены, отец Павла Флоренского тоже мало говорил о своей семье. Поэтому семья жила в отрыве от корней – даже ближайших предков: «И в пространстве и во времени были мы «новым родом», новым поколением – сами по себе. Мы, дети, почти не знали прошлого своей семьи, не говоря уже о нашем роде... Я рос без прошлого». Флоренский очень сокрушался по этому поводу и всю сознательную жизнь заполнял этот разрыв поколений, собирая все до мельчайших подробностей о своем роде.

Павел Флоренский: «Мать моя – Ольга Павловна Сапарова – была при крещении названа Саломией (Саломэ – по-армянски); она – армяно-григорианского исповедания. Сапаровы – выходцы из Карабаха XVI века. В Карабахе случилась чума, и они выселились в селение Болнисе Тифлисской губернии со своими крестьянами, спрятав свои сокровища и все имущество и бумаги в пещере над рекою Инчей, в верховьях ее в Елисаветпольской губернии. Тогда их фамилия была Мелик-Бегляровы. Когда чума кончилась, почти все Мелик-Бегляровы вернулись в Карабах. Часть же их, а именно три брата, остались в Грузии, в селении Болнисе. От них, по прозвищам трех братьев, произошли три фамилии, родственные между собой: Сапаровых, Паатовых и Шавердовых».

«НОС В КУДРЯШКАХ»

Ольга (Саломэ) в конце 1870-х жила в Санкт-Петербурге, училась на Высших женских (Бестужевских) курсах. В 1880-м там же обвенчалась с Александром Ивановичем Флоренским (1850 – 1908), сыном военного врача. В венах Александра текла кровь костромских священников. Окончив в столице империи Институт инженеров путей сообщения, он строил в Закавказье дороги и мосты: был крупным инженером, впоследствии, в чине действительного статского советника – заместителем начальника Кавказского округа путей сообщений. За усердную службу был награжден орденами Св. Станислава II и III ст.

После свадьбы Александр и Саломэ поселились в закавказской степи, в местечке Евлах Елисаветопольской губернии. В Евлахе молодого инженера назначили начальником отрезка строящейся железной дороги. «Это было самое разбойничье место Закавказья, – писал Флоренский, – возле болотистого берега Куры и татарских (азербайджанских. – М. и Г.М.) деревень. Вечерами из ковыля к нам приходили фазаны, а в Куре водились осетры».

Супруги сначала жили в товарном вагоне, вокруг которого построили потом железнодорожную станцию. Но тогда это был лишь вагончик в степи. Однажды, ложась спать, Александр и Саломэ обнаружили в изголовье своей кровати какое-то шевеление. Приподняли подушку, и оказалось, что туда заползла погреться ядовитая змея. Молодой инженер в ту же секунду выхватил из кармана револьвер и прострелил ей голову. Впрочем, неизвестно, прострелил или нет. Но известно, что именно в этом вагончике (с простреленным полом) спустя два года (9.01.1882) родился Павел, первенец Флоренских.

В том же 1882-м семья перебралась в Тифлис. Хлебосольный город отличало сочетание седой старины и бурной светской жизни, напряженного труда ремесленников и многонационального колорита. Маленького Павла крестили в старинном православном Давидовском храме у подножия горы Мтацминда, близ могилы русского поэта, драматурга и дипломата Александра Грибоедова.

В жилах Флоренского текла русская, армянская и грузинская кровь. От армянской матери ему досталось смуглое лицо, гоголевский нос и длинные курчавые волосы, за что и называли Павла «нос в кудряшках». Он был небольшого роста и хрупкого сложения, говорил довольно тихо, да и вел себя по-монастырски.

Флоренский вырос в семье, далекой от религии и церкви. Он объяснял это следующим образом: «Папа не проявлял своей принадлежности к Православной Церкви из боязни хотя бы тончайшим дуновением холодного ветерка напомнить о своем православии маме; а мама старалась воздать ему тою же деликатностью и поступала так же в отношении Церкви Армяно-григорианской».

Детские годы Павла прошли в Грузии, почти исключительно в армянской среде, в окружении материнской родни и армянских друзей семьи. Флоренский был абсолютно убежден в том, что армянские корни и армянское детство, впечатления от величественной природы Кавказа были решающими для формирования его личности и философских воззрений. Дух армянства, пропитавший его юные годы, он пронес через всю жизнь. Он говорил по-армянски. Человек, владевший в общей сложности 25 языками, не мог не знать своего родного. Особенностью атмосферы семьи, которую созидали родители, было бережное отношение, уважение к личности детей, их стремлениям, желаниям. Например, Александр Иванович и Ольга Павловна не препятствовали увлечению Павла фотографией. Такая атмосфера привела к удивительной индивидуальности каждого из детей, доходившей порой до их внешней несовместимости, по крайней мере, несовместимости интересов и устремлений, особенно в юности. А позже – это священник Павел, врач-психиатр Юлия, романтик до авантюризма, натуралист и историк Александр, художница-революционерка Елизавета, художница-мистик Ольга, военный инженер Андрей и тихий иконописец Раиса – с разными судьбами и интересами и столь похожие, целеустремленные, высокие духом и разносторонне одаренные люди.

Материнство воспринималось Павлом Флоренским как тайна: «В ней я не воспринимал лица: она вся окружала наше бытие, всюду чувствовалась и была как-то невидима… Ибо сила моего анализа не может расчленить аморфного, хотя и очень сильного, впечатления от матери, не может объективироваться, оно не может выразиться в слове». Около матери создавалась атмосфера, требовавшая поклонения.

КУЛЬТ СЕМЬИ

Из дневниковых записей Павла Флоренского:

«1916.XI.18. Сергиев Посад. Ночь.

От жизни в Тифлисе у меня остались хотя и очень отчетливые, но разрозненные впечатления. А т. к. первые детские впечатления определяют дальнейшую внутреннюю жизнь, то я попытаюсь записать возможно точнее все, что я могу припомнить из впечатлений того времени…

Прогулки с папой. Отец часто брал меня с собою на прогулки, в город, и, конечно, всегда они заканчивались какими-нибудь занимательными для меня покупками, то сластей, то игрушек.

Мы жили высоко, на половине Давидовской горы. Подъем туда и сейчас был бы не очень легким в тифлисскую жару; тогда же я, едва ходивший, от жары размаривался и раскисал. По Головинскому и Дворцовой я ходил с папой, а возвращался домой уже у него на руках или сидя на плече: папа любил носить нас, маленьких, именно на плече… В этих прогулках мне открылась еще таинственная и уже определенно враждебная сила природы.

Было ли папе очень трудно взносить меня на Давидовский подъем, я не знаю. Но у меня осталось за эти ношения на плече к нему наиболее благодарное чувство как к избавителю от враждебного и злого Солнца-Губителя… Тогда единство сына и отца, в моем сознании, было безусловным, и самый отец был для меня безусловным отцом, а я – его безусловным сыном.

Мать. Этого чувства близости и нераздельности существования у меня никогда не было в отношении к матери. Прежде всего, она мало возилась со мною, занятая Люсей и потом другими детьми. Сдержанная, замкнутая, гордо-застенчивая в проявлении чувств, преувеличенно-стыдливо прятавшаяся от меня уже с самого детства – когда кормила и вынашивала детей, она казалась мне с первых дней моего сознания существом особенным, как бы живым явлением природы, кормящей, рождающей, благодетельной, – и вместе с тем далекой, недоступной.

Этому впечатлению от матери – как от Матери-Природы – способствовал и культ, которым отец мой, и по движению чувства, и по сознательному убеждению, чтил мою мать, полагая, что жена-женщина вообще есть существо особое, а его жена – и трижды особое, что, впрочем, было, вероятно, не несправедливо…

Мать была для меня родными недрами бытия, но прижаться к ней как к родной – было странным, неподходящим. Конечно, я говорю об этом преувеличенно. Конечно, я прижимался к ней, целовал ее, но мне помнится, что она с каждым годом все не то холоднее, не то смущеннее встречала эти ласки, и я чувствовал, что нарушаю какие-то должные грани. А я, надо отметить, был ребенок очень ласковый, все время целовал то одного, то другого и жить без этих ласк не мог, как без воздуха, тепла и света».

Культ семьи и детей характерен и для самого Павла Флоренского. В 1910 году он обвенчался с учительницей начальных классов Анной Михайловной, урожденной Гиацинтовой (31.01.1889 – 18.03.1973). Его избранница была родом из Рязанской губернии, выросла в семье управляющего хозяйством помещиков Шиловских. В раннем детстве лишилась отца, помогала матери в воспитании пятерых братьев. Поженившись, Флоренские переехали в Сергиев Посад. Анна Михайловна была скромной, любящей, исключительно заботливой супругой и матерью пятерых детей: Василия, Кирилла, Михаила, Ольги и Марии (Тинатин). Вместе с младшими детьми Анна Михайловна ездила к ссыльному отцу Павлу в Нижний Новгород и на Дальний Восток в город Сковородино. Именно она сохранила дом в Сергиевом Посаде и рукописное наследие мужа.

«ИКОНОСТАС» И «МНИМОСТИ В ГЕОМЕТРИИ»

В 17 лет юный Флоренский глубоко и искренне обращается к религии. Родители убеждают сына получить университетское образование для будущей научной деятельности. По окончании гимназического курса с золотой медалью Павел в 1900 году поступает на физико-математический факультет Московского университета. Среди его преподавателей – светила науки, профессора Н.В. Бугаев, Н.Е. Жуковский, С.Н. Трубецкой, Л.М. Лопатин, Л.К. Лахтин. Флоренский предполагает написать большую философско-математическую работу «Прерывность как элемент мировоззрения».

Весной 1904 года Павел Флоренский – один из самых талантливых, подающих большие надежды выпускников – с отличием окончил университет. Профессора Жуковский и Лахтин предложили ему продолжить научную работу, но выпускник избрал другой путь. В сентябре того же года Флоренский становится студентом Московской Духовной Академии (МДА).

Академия размещалась в Сергиевом Посаде, в стенах Троице-Сергиевой лавры. Здесь сочетались лучшие церковно-богословские и культурно-исторические традиции. На этой духовной почве о. Павел (рукоположен в священники в 1911 г.) вырос как православный мыслитель. Начал преподавать в МДА историю философии, стал профессором, заведующим кафедрой философии и редактором академического журнала «Богословский вестник». И, скорее всего, он так бы преподавал в академии, писал богословские и искусствоведческие работы, если бы не революция 1917-го.

Флоренский принял революцию, «не снимая сана». В то время как все его друзья эмигрировали, осели в Берлине и Париже и обливались слезами в тоске по родине, он жил в России, сотрудничал с советской властью, считая ее «единственно реальной силой, могущей провести улучшение положения массы».

Одно из направлений его деятельности – это музейная работа и искусствоведение, работал в Комиссии охраны памятников и старины в качестве ученого секретаря, собирал частушки. Флоренский приложил немало усилий для того, чтобы убедить новую власть в огромной ценности Троице-Сергиевой лавры. В 1919 году он публикует статью «Троице-Сергиева лавра и Россия» – своего рода философию русской культуры.

Храм Флоренский определяет, как путь горного восхождения. Как во времени (литургия), так в пространстве: «Пространственно храм можно уподобить лестнице, ведущей от видимого мира к невидимому. На первой ступени будет притвор, потом – сам храм, далее – алтарь, престол, антиминс, Чаша, Святые Тайны, Христос, и наконец, Отец».

После закрытия МДА, Флоренский устроился работать в Российском электротехническом институте по программе электрификации страны, разрабатывал российский изоляционный материал для ГОЭЛРО (Государственная комиссия по электрификации России), читал во ВХУТЕМАСе (Высшие художественно-технические мастерские) лекции по теории искусства. Он автор религиозно-философских работ: «Очерки философии культа», «Иконостас», труда научно-философского характера «Мнимости в геометрии», а также крупной монографии, посвященной диэлектрикам (диэлектрик – вещество, плохо проводящее или совсем не проводящее электрический ток)…

ВЫБОР В ПОЛЬЗУ СОЛОВКОВ

Почему Флоренский, как писал его друг С.Н. Булгаков, сделал осознанный выбор между Парижем и Соловками в пользу Соловков, судить сложно. Но факт остается фактом, советская власть не поверила батюшке-физику, и в 1933 году его арестовали (в июне-сентябре 1928?г. находился в ссылке в Нижнем Новгороде), обвинив в создании несуществующей национал-фашистской организации «Партия возрождения России». И приговорили к десяти годам лагерей.

Первым местом его заключения оказался город Сковородино на Дальнем Востоке. Здесь он продолжил научную деятельность на Опытной мерзлотной станции. Вместе с группой ученых он занялся исследованием грунтов вечной мерзлоты. За короткое время Флоренскому удалось сделать очень много. «Явление так мало изучено, что каждый день приносит открытия», – писал он. Ученый даже успел отправить две статьи о мерзлоте в Академию наук, участвуя заочно во Всесоюзном мерзлотном съезде.

Флоренский надеялся, что его занятия будут «полезны для государства». И все шло хорошо. В 1934 году его представили к получению «ударной книжки». 17 августа того же года его перевели в Соловецкий лагерь. Здесь свободы стало много меньше, условия хуже: «Климат и лица – одинаково серые». Но проходят первые месяцы тоски, и отец Павел стоит перед сараем и прибивает к нему табличку с надписью «Лаборатория». Теперь он занимается добычей йода из водорослей. Этот великий ученый, богослов, физик и священник – опять при деле. С 15 ноября он работал на заводе йодной промышленности. Даже в таких тяжелых условиях Флоренский продолжал делать научные открытия – запатентовано их было более десятка.

* * *

Из писем Павла Флоренского, адресованных матери Ольге Павловне из Соловецкого лагеря:

«1934. ХІ. 5. Дорогая мамочка… живу я приблизительно так же, как и по приезде, т. е. крайне неудобно, неуютно и трудно… Чем-либо содержательным заниматься невозможно… В порядке хронологическом я: разбирал картошку, чистил и шинковал картошку, дежурил при телефоне, сеял «комбикорм» – нечто вроде отрубей для скота, копал землю, помогал погрузке мешков с репою, тоже – с турнепсом, складывал репу в штабеля. Все это, при значительности норм и моих слабых силах, достаточно трудно для меня, не говоря уже об убийственных затратах времени. Но, может быть, скоро устроится моя работа «в лаборатории».

«1935. ІХ. 16. Дорогая мамочка, живу на берегу большого озера, так близко от воды, что из комнаты берега не видно... Начались обычные для Соловков осенние ветры. Вот сейчас бушует за окном, озеро плещется о берег, а в комнате у меня гуляет ветер, несмотря на подушку, которою заткнуто место выбитого стекла и ставни».

«1935. ХІ. 15. Дорогая мамочка... последнее время я занимаюсь разработкой различных применений водорослевого продукта – альгина… Изготовляю кальку, разные виды бумаги для черчения и рисования, для упаковки, для масляной живописи и т. п., краски, фиксативы, клей… Живу в душевном полусне, это единственный способ жить вообще; мелькают дни за днями и недели за неделями. В этом полусне если есть что живое, то это воспоминания и мысли о вас, остальное же все призрачно и скользит тенью».

* * *

25 ноября 1937 года Флоренский был вторично осужден – «без права переписки». Официальная дата кончины – 15 декабря 1943-го, первоначально сообщенная родственникам, оказалась вымышленной. Трагическое окончание жизни осознавалось Павлом Александровичем как проявление всеобщего духовного закона: «Ясно, что свет устроен так, что давать миру можно не иначе, как расплачиваясь за это страданиями и гонениями» (из письма от 13 февраля 1937 г.).

Родственникам удалось добиться реабилитации Флоренского только в 1958 году, и еще тридцать лет потребовалось, чтобы узнать точную дату его кончины. «Гражданин Флоренский Павел Александрович умер 8 декабря 1937 года, возраст 55 лет, причина смерти – расстрел», – сказано в свидетельстве о смерти.

ОЛЬГА ПАВЛОВНА В МОСКВЕ

В 1915 году Ольга Павловна переехала из Тифлиса в Москву, где жила с младшими детьми, снимая квартиру из пяти небольших комнат в доходном доме на углу Долгого и Новоконюшенного переулков, между Плющихой и Смоленским бульваром (теперь ул. Бурденко, д. 16/12).

После 1917-го квартира, конечно, превратилась в коммуналку. Из пяти комнат Флоренские были вынуждены довольствоваться одной – в ней до самой смерти в 1951 году (30 октября) и жила Ольга (Саломэ) Павловна Флоренская (Сапарьян).

Ныне здесь размещен Музей-квартира П.А. Флоренского. Основатель музея, игумен и богослов Андроник (в миру Александр Сергеевич Трубачев) – внук Павла Флоренского по материнской линии: его мать – Ольга Павловна, дочь Флоренских.

Музей-квартира о. Павла – в некотором роде дань всем священникам, известным и неизвестным, погибшим за свою веру.

Полосу подготовили Марина и Гамлет Мирзоян, Москва