Спустя несколько часов в самаркандской армянской церкви Святой Богородицы, во дворе которой яблоку негде было упасть, состоялась эта памятная волнительная встреча. Вот он выходит из машины: живая легенда, поэт, композитор, певец, во всех трех амплуа — титулованный всеми возможными званиями и наградами кавалер ордена Почетного легиона и признанный CNN и журналом «Time» лучшим эстрадным исполнителем XX столетия. Обласканная гордость Франции. Но только ли Франции?   

Встретить Азнавура собрались представители власти Самарканда и области, члены местной армянской общины, гости из армянских общин Ташкента, Андижана и даже из Туркменистана.

В краткой экскурсии опытный экскурсовод рассказала гостю об истории появления армянской общины в среднеазиатском регионе, уходящей в далекое прошлое, к III–IV векам, во времена купцов-христиан, направлявшихся на Восток по маршрутам Великого шелкового пути. Шансонье узнал о временах второго похода Тамерлана, когда много армян было переселено из юго-западной Армении в Самарканд; о временах присоединения Туркестанского края к Российской империи и о первой на территории Узбекистана армянской церкви Святой Богородицы и приходской школе, получивших благословение специальным церковным указом католикоса Айрика Хримянца в конце ХIХ века. Тогда были построены и школа, и церковь, а первый настоятель священник Рубен Бекгульянц стал защитником, опорой, стержнем духовной жизни общины. Высокий гость слушал и задавал вопросы — его интересовало всё: жизнь общины, ее заботы и проблемы. Разговор так захватывал, что у собеседников от волнения перехватывало дыхание.  

«Надо уметь…» 

В тот момент автор пытался всмотреться в его лицо, чтобы отыскать в сухоньком, небольшого роста человеке признаки величия или, на худой конец, исключительности, — и решительно ничего не находил. Вместо этого наблюдал не по годам щеголеватого динамичного человека — обаятельного до такой степени, что невольно становишься полным и добровольным заложником его улыбки. 

«Что означает сегодня быть армянином, если все мы такие очень разные, если всем нравится быть армянами, когда речь идет о Хачатуряне, Азнавуре или сборной по шахматам?» — задал он вопрос, возможно, вспомнив, как однажды отправил собственных сыновей к армянским мхитаристам в Венецию за уроками постижения себя. Не получив ответа, задумчиво заметил: «Община, как и семья, начинается с двоих людей, а все остальное — в их руках». Подобную мысль уже высказывал однажды богослов Павел Флоренский, а когда Шарль говорил, вспоминалась другая характеристика, данная известным специалистом-лингвистом: «У него потрясающий французский, мало кто так владеет языком…». Вспомнилась она потому, что сам шансонье называл-то себя не певцом, и даже не автором, — он называл себя «писателем песен». Впрочем, и армянский у него был великолепным, а собеседников, владевших лишь «великим и могучим», выручал сопровождавший звезду в этой поездке посол Армении во Франции Эдвард Налбандян. И продолжал: «Жизнь требует усилия. Нужно раствориться в той среде, в которой живешь, в культуре страны, где живешь, не отрекаясь при этом от своих корней». Тогда вспомнилась легендарная Тамара Ханум-Петросян — главный воплощенный в сказанном символ армян Узбекистана, и, казалось, что в проявляемом им неформальном интересе скрывался хорошо известный секрет его личной идентичности: «Я — типичный француз, абсолютный. Что не мешает мне быть и типичным армянином. Когда вы сделали кофе с молоком, вы уже не можете отделить молоко от кофе».  

Прозвучало много пожеланий устами дорогого гостя — такого же простого и естественного, как те чувства, о которых он писал и пел в своих песнях. Гостю подарили картину, надели на него традиционный расшитый золотой нитью узбекский халат и пригласили в церковный двор, где собрались те, кого не в состоянии была вместить церковь и где все было готово для концерта. Нет, сам Азнавур выступать не стал, — пели и танцевали исполнители из общины, а знатный гость сидел в высоком кресле и слушал. Казалось, что он дремлет или погрузился в свои мысли — такие далекие и такие близкие для его сознания. О своей жизни, в которой многое ему удавалось, но всегда «с одним условием», — как родители-иммигранты Миша и Кнар собирались в Америку, но по случайности остались во Франции, а их сын Шахнур Вахинак естественным образом стал Шарлем.  

«La Boheme…» 

О парижских мостовых в родном квартале Сен-Жермен, где вместе с «французом армянского происхождения» жили и воспитывались одной семьей дети самых разных народов: французы и евреи, поляки и русские, армяне и испанцы. О родительском доме, в котором отец, а позднее — он сам с сестрой и дочерью пели песни Саят-Новы и гусанов Западной Армении. О том, как приметила своего «маленького глупого гения» Пиаф, став для него «пигмалионом в юбке», — взяла к себе шофером, потом сделала секретарем, а потом без уже привычных для других будущих «звезд» формальностей стала петь его песни. Скорее, лишь великой Эдит было дано узреть, что «он весь состоял из музыки, из тонкого переплета нот и чувств», и что он волновал, а это в искусстве всегда было главным. У Азнавура было свое тому объяснение: «Я зацепил ее другим. Мы оба были детьми улицы, это общее прошлое нас сблизило. Пиаф была единственной женщиной, которая оказала на меня влияние». О пикниках компартии в 1936 году, на которых они выступали с отцом и сестрой, о своем первом освистанном выходе на сцену «Альгамбра Синема» и до первого триумфа в самом престижном парижском зале «Олимпия»; до грома оваций, прозвучавших в «Carnegie Hall» и на других величайших сценах мира. О всех своих рожденных на сцене 1200 песнях, под которые минимум два поколения раскрыли свои сердца для стрел любви, и в каждой из которых незримо присутствует очень давняя и очень знакомая каждому армянину боль и тоска блуждающего странника-пандухта. Они все записаны на 200 миллионов проданных дисков, которыми можно было бы замостить дорогу от Парижа до Луны. Не говоря уже о шести десятках фильмов, в которых Шарль сыграл свои великолепные роли. О своем умении находить положительное в самых казалось бы безнадежных ситуациях. Шарль считал это качество чисто армянским: «Ведь наш народ перенес столько страданий и все равно сохранил радость жизни».  

«Pour toi, Armenie…» 

О глубоко упрятанных армянских корнях, которые в нем «проснулись после землетрясения в Спитаке». «Тогда я создал благотворительный фонд „Азнавур для Армении“ и вместе со своим баджанахом — мужем моей сестры Аиды — Жоржем Гарваренцем записал песню „Для тебя, Армения“, — вспоминал Шарль, — по которой замечательным режиссером Анри Вернеем, тоже армянином по происхождению, был снят клип с участием девяноста певцов и артистов. Пластинка, сделанная одновременно с клипом, разошлась тиражом в миллион экземпляров, а все деньги от продажи были направлены в Армению. Всем нам, членам армянской диаспоры во Франции, страстно хотелось помочь нашему многострадальному народу». 

Он, «дитя двух культур», далекий от показного патриотизма и умудренный собственными ошибками человек, однажды пришел к заключению: «Каждый получает собственный опыт, который является для него единственно верной школой». Он уже описал его в трех автобиографических книгах — «Азнавур об Азнавуре», «Прошлое и будущее», «Громким шепотом», но продолжал оглядывать окружавших его сотен людей в Самарканде, пытаясь найти в них черты отличия с теми армянами, которых он успел повстречать на всех пяти континентах. Ведь они не могли быть одинаковыми. Ведь шесть столетий назад, когда Армения, как самостоятельный субъект мирового развития, перестала существовать — история народа остановилась. Нет, конечно, жизнь на Армянском нагорье и вне его продолжалась, но народ был лишен собственного государства и он должен был измениться. Пытался найти отличия, но не находил их, — наблюдал все ту же неутолимую энергию и в глазах надежду на то, что справедливость в этом мире существует.  

«Нет, я ничего не забыл…» 

Трагедия нации, случившаяся в начале прошлого века, коснулась непосредственно и его семьи, а острая боль с годами в нем улеглась, став хронической. Вероятно, рецидивы этой боли не позволяли ему мириться с утешительной ложью и непониманием неоднозначной абсурдной оценки политиками минувших трагических для армян исторических событий, а бедствие, постигшее его народ, привело Азнавура к более глубокому пониманию Холокоста и недоумению по поводу несуразного сопоставления трагедий двух народов. К тому времени он уже объездил едва ли не весь мир и, будучи лично знакомым со многими политиками прошлого и настоящего, ни перед кем не заискивая, часто замечал: я не люблю политику, и подтверждал свою неудобную максиму при общении с ними. Получая вместе со своей сестрой Аидой в Израиле из рук президента страны Реувена Ривлина медаль Рауля Валленберга — как знак признания его семье, приютившей во время Второй мировой скрывавшихся от преследования беглых евреев, военнопленных поляков, русских, членов группы французского Сопротивления Манушяна — Азнавур выразил искреннюю благодарность, но не смог сдержаться от вопроса: «Почему вы не признаете Геноцид армян, когда сами пострадали от нацистского режима?».

Ривлин, подобно многим другим политикам, тоже ответил, что это вопрос политический, и несмотря на то, что сам он признает трагедию армянского народа, вынужден уважать решение парламента Израиля, который теряется в точности формулировки для определения произошедшего в Турции в 1915 году кровопролития. На это Азнавур ему ответил: признай весь мир Геноцид армян, Холокоста могло и не быть. Он вынуждал посла Турции во Франции судорожно метаться в поисках ответа, громко и открыто спросив его: если это не Геноцид, не уничтожение целого народа, то что это? Случилось это при получении турецкого приза «Золотой платан», присвоенного ему жителями города Измита, откуда родом была его мать. Всем своим неудобно ершистым авторитетом призывал к продолжению армяно-турецкого диалога не только турецкую сторону, но и всех трех армянских президентов. Предупреждал, что проводимая ими внутренняя политика грозит превратить Армению в «пустую раковину», призывал их к обдуманным поступкам во имя народа и прогресса страны, напоминая политикам, что «смысл жизни — в самой жизни, в любви к ней и к людям». Просто сила горечи Азнавура, пытавшегося переформатировать сознание и судьбы целых государств и народов, была стократно сильнее, чем сила фальшивых речей политиков. Вскоре после апрельской революции 2018 года он обратится к народу Армении с открытым письмом и со следующими словами:  «Для нас — армян диаспоры — большая гордость показывать миру, что есть маленькая страна, граждане которой проявили беспрецедентную мудрость и гуманизм, доказав, что путь к миру и взаимопониманию не может лежать через насилие. В течение нашей истории мы видели много трудностей. Сейчас мы открываем страницу счастья, мудрости и любви, а первоочередным для  нас было и  всегда должно оставаться самое важное — единство». И это говорил человек, в чьей дружной семье были носители многих национальностей и всех трех мировых религий: его жена была протестанткой, он сам — армянской апостольской веры, внук — еврей, жена его сына — католичка, а внучка — из мусульманской семьи. Они все понимали и любили друг друга.  

Тогда, в Самарканде, ему шел уже 82-й год и он уже был первым французом — обладателем платинового диска в  Европе, и он был готов к постижению истинной мудрости. За четыре года до этого наступил еще один его звездный час и его именем была названа площадь в центре Еревана и ему уже поставили 7-метровый памятник в Гюмри, а еще через несколько лет его именем назовут ранее непокоренную вершину на Памире, его «звезда» появится на Аллее славы в Голливуде и ему при жизни торжественно вручат ключи от его Дома-музея. Он еще успеет стать послом Армении в Швейцарии и постоянным представителем страны в штаб-квартире ООН — удостоиться таких почестей при жизни «самому французскому из всех армян мира» было приятным, а сама прожитая жизнь убедила его в том, что «любовь важнее успеха». 

«Унеси меня…» 

Встреча, как часто случается с желанным и дорогим человеком, пролетела незаметно. Он попрощался и удалился, а зрители, поделившись эмоциями и впечатлениями, отправились прогуляться по городу. И там, на Регистане, случилось еще одно чудо — они вновь встретили Азнавура. Он осматривал главную площадь, заглядывал в ее сувенирные лавки, а повстречавшиеся счастливчики узнали о том, что о жемчужине Востока гость наслышан давно. О Самарканде юный Шарль впервые услышал в доме своего друга Абрахама Оссейноффа, более известного миру под именем Робера Оссейна, исполнителя роли графа Жоффрея де Пейрака в популярной саге про Анжелику режиссера Бернара Бордери. Его дед Ахмед Хуссейн — азербайджанец по отцу и иранец по матери — был одним из многих уважаемых купцов Тебриза (город на северо-западе Ирана), а бабушка — из персидской семьи. В начале XX столетия семья, спасаясь от курдских волнений, а затем и революции, бежала в Туркестан. Там, в Самарканде, в 1905 году родился сын — Аминулла Хуссейн. Его имя и фамилия не раз изменятся: в Самарканде его будут звать на русский лад — Амин Гусейнов, в Москве он станет Андреем, а позже мир узнает в нем французского композитора Андре Оссейна. До этого еще будут учеба талантливого юного Амина-Андрея на скрипке в школе при Московской консерватории и эмиграция из России после октябрьского переворота. В Европе Андрей Гусейнов женится на дочери бывшего питерского банкира Марка Минковского Анне и у них в 1927 году родится сын Абрахам. Тот самый Робер Оссейн, друг Шарля, который после экранизации авантюрного романа про Анжелику станет одним из самых узнаваемых актеров французского кино, чью экранную любовь оплакивал не только весь Париж. К слову, автор Анжелики французский писатель, художник и ученый Серж Голон (настоящее имя Всеволод Голубинов) тоже был родом из Средней Азии: он родился в Бухаре, а вырос в Исфахане (Иран), где его отец был русским консулом. 

Однако вернемся к отцу Робера Оссейна: несколько раз он ездил с родителями на родину — в Иран, к заповедному озеру Урмия. Через годы — к тому времени уже известный и титулованный один из ста лучших кинокомпозиторов XX века (именно его, великолепного мелодиста, считают предтечей знаменитого Эннио Морриконе) и первый иранец, окончивший парижскую консерваторию, под чарующий аккомпанемент восточных мелодий в исполнении сына Робера, научившегося у отца игре на таре, собственными чувственными воспоминаниями он поделится в интервью иранскому радио. Кстати, на чистейшем фарси, который считал своим родным, оставаясь верным своим корням. А еще спустя годы дуэтом вместе с сыном Петром сам Робер Оссейн изумит своей игрой на старинном восточном инструменте таре уже президента Франции Франсуа Олланда. Признаться, именно благодаря сыну, Андре Оссейн стал востребован как композитор  — его музыка звучит более чем в  25-ти  фильмах, в  том числе фильмах Робера-режиссера. Своим же друзьям Азнавурянам — Шарлю и его родителям, с которыми во время Второй мировой войны Андре Оссейн был в одном отряде движения Сопротивления — словно иллюстрацию из книги о судьбах пережившей лишения русской эмиграции, он расскажет о далеком и прекрасном Самарканде с его чарующими архитектурными ансамблями, колоритными старинными строениями и сооружениями, украшенными майоликой, и о своем доме, в котором на старинном и редкостном по тому времени патефоне всегда звучала музыка. Оставалось только повидать манящий восточный город, и Шарль никогда не забывал об этом.  

«Завещание Орфея…» 

Прервав воспоминания, он поинтересовался, где найти в Самарканде настоящий узбекский ресторан. Хороший армянский ресторан он находил с первого раза в разных уголках мира. И русский легко определял — он знал толк в русской кухне, ведь его дед был известным поваром и даже угощал последнего российского императора. У самого Шарля был итальянский ресторанчик — дань семейной традиции, — родители держали русский ресторан «Кавказ» в Париже, в котором собирался цвет русской и армянской эмиграции, а также парижской интеллигенции. 

Потом всей компанией сфотографировались на память — такая удача счастливчикам выпадает раз в жизни, а сам Шарль вежливо попрощался: он спешил продолжить свое задержавшееся на годы знакомство с Самаркандом. Ему предстояло еще посетить Гур Эмир, комплекс Шохи Зинда («живой царь) и соборную мечеть Биби Ханым, запечатлеть на «Leica Digilux-1»  величественные голубые купола, — в поездках по миру он никогда не расставался со своим неразлучным другом-фотоаппаратом немецкой марки.

Вечером предстояло посещение фестивальной программы — почетный гость был по-настоящему любим не только Францией, его рады будут видеть посланцы музыкального этнографического творчества со всего мира, а на следующий день «живая легенда» отправится дальше. Его ожидала Бухара, где также будут и почетный прием, и приятные случайные встречи.

Сам Азнавур не признавал «легендарный» эпитет в применении к себе. Говорил о популярности: «Быть звездой ничего не стоит. Это вспышка, которая быстро исчезает…». Он просто спешил жить — впереди у него была уйма планов и желание воплотить свою очередную мечту: «Я буду первым, кто выйдет на сцену в сто лет». Но ни он сам, ни провожавшие его завороженным очарованным взором случайные знакомые с площади Регистан не знали тогда, что с момента их памятной встречи и до того дня, когда время внезапно оборвется на «до» и «после» Великого Шарля, пройдут еще 13 лет. Он еще продолжит свою долгую и красивую жизнь, даря миру ярким примером себя и удивительные песни своей певучей души. Красивую жизнь, потому что трудную. Потому, что для воплощения предсказаний цыганки-гадалки, а потом и легендарного генерала де Голя, сказавшего ему однажды: «Вы покорите мир, потому что умеете волновать», и до прощальных слов президента Макрона: «Он будет жить вечно, потому что поэты во  Франции не  умирают никогда», никому не известному сынишке беженцев-армян потребовались годы неутолимой воли, энергии и надежды. Своей жизнью он напишет красивую романтичную сагу под названием «Une vie d’amour» («Вечная любовь»).

Не слишком надеясь на внимание властей к актуальной проблеме, собственноручно выстроит мост между Арменией и диаспорой, рассчитав его по собственной выведенной формуле идентичности, и вновь подтвердит откровение английского государственного деятеля Уильяма Гладстона: «Служить Армении означает служить цивилизации». Станет тем самым вырубленным из монолита одиноким Вожаком — пусть даже невеликого роста — чьи назидания гуманиста остаются прививкой от культа недоброты, недоверия, враждебности для остального мира и путеводной нитью для его соотечественников.                                                                        

Вместо эпилога

И, наконец, наиболее часто посещаемая сегодня мысль: что бы он, Великий Шарль, предпринял и как бы поступил под внезапно почерневшим небом в дни жесточайшего испытания, обрушившегося на его народ. Скорее всего, прочитав первые имена погибших за Родину ребят и превозмогая тяжкую боль и досаду, он бы написал новую редакцию открытого письма-завещания под тем же названием «Сто лет одиночества армян», которое адресовал накануне дня 100-летия трагедии нации и которое было опубликовано во французской «Le Monde». И сочинил бы еще одну редкой душевной силы пронзительную песню о чудовищной злостной агрессии, о правде и вере. Спел бы ее со сцены, на которой родился, которая стала его колыбелью, его школой и стихией и на которой он прожил 70 лет, исцеляя своим голосом и своей музыкой великое множество израненных сердец в мире, страдающем от равнодушия, обособления, разъединения и наполненного сегодня злобой и ненавистью, заставив их поверить в доброе, светлое и вечное. Он бы смог достучаться до сердец, зажатых стереотипом, именуемым в психологии «мышлением комплексами», он умел это делать. И на его темпераментный зов Вожака откликнулись бы уже не девяносто, а сто девяносто — и не только французских прославленных звезд. Они бы в считанные часы записали эту песню и отправили ее во все концы нынешнего огнеопасного мира. Она стала бы лучшим снадобьем от душевного смятения и голубем того самого мира, о котором он говорил и пел всю свою красивую жизнь.  

Георгий Сааков (Узбекистан), главный редактор «Uzbekistan Armenians magazine»

Фото предоставлено Георгием Сааковым