И.С. Исаков в Армении, на Родине, на земле предков
“На земле предков” – так называется одна из 14-ти глав книги 1978 года Ашота Арзуманяна “Адмирал” http://crossroadorg.info/isakov-arzumanyan/ о приезде И.С. Исакова с супругой в Армению осенью 1953 года. Иван Степанович всю жизнь без остатка отдал Родине – сперва Российской империи (служа и воюя на флоте с 1914 до 1917 гг.), потом – Советскому Союзу, но он не забывал и первую свою Родину, где родился, – землю предков, Армению.
После возвращения из Армении в Москву в одном из писем Исаков пишет: “С удовольствием вспоминаю поездку на Родину и новых друзей” ( с. 324). Он не разделял эти понятия (две Родины), что отражено в его словах о 1918 годе: “… корабль, за который я вместе с другими товарищами отвечаю перед народом и который в холодном Финском заливе защищает не только Россию, но и Армению” (с.319). Также Исаков не разделял одну из исторических армянских областей Арцах (Карабах) с Арменией. Глава заканчивается словами Исакова “Мечтаю о следующей поездке в Армению… Мечтаю о поездке в Нагорный Карабах, древний край моих предков — дедушки Егора и отца.” Вторая глава книги – о детстве Исакова http://crossroadorg.info/isakov-5/
Большую часть 22-страничной главы занимает рассказ Исакова армянским друзьям о его посещении Армянской церкви Св. Екатерины в Петербурге в начале 1918 года, который суть пересказ опубликованного в 1959 году рассказа самого Исакова http://crossroadorg.info/isakov-dashnaky/
“Хачмерук” оцифровал и впервые публикует указанную главу книги “Адмирал” в Интернете. В книге А. Арзуманяна кроме одной фотографии Исакова нет больше иллюстраций. На этой странице добавлены тридцать фотографий упоминаемых лиц, а также ссылки на страницы о них.
На земле предков
Глава книги 1978 года Ашота Арзуманяна “Адмирал” (стр. 304-325) В один из осенних дней 1953 года Ашот Богданович Овакимян — в то время управляющий делами Совета Министров Армении — получил письмо из Москвы от брата, генерал-майора госбезопасности Гайка Овакимяна. Тот сообщил, что его друг, Адмирал Флота Иван Степанович Исаков, в первых числах октября собирается приехать с супругой Ольгой Васильевной в Ереван. Гайк просил принять их радушно, показать Армению, при этом имея в виду, что Исаков по натуре человек любознательный, интересующийся всем в деталях, проявит, безусловно, повышенный интерес к людям, быту, жизни, истории, историческим памятникам.
«Брат, зная скромность Исакова и, очевидно, по его просьбе, предупредил меня, — вспоминал Ашот Богданович, — чтобы и не подымал шума, так как Иван Степанович хочет в спокойной обстановке отдохнуть и посмотреть Армению. Тем не менее, мы сочли нужным доложить об этом Председателю Совета Министров Армении Антону Ервандовичу Кочиняну. Такое решение было вызвано и моим служебным положением».
Исаковы прибыли поездом «Москва — Ереван». Среди встречающих находился и военный комендант города полковник Николай Иванович Потапов. Он получил указание от командования Закавказского военного округа встречать адмирала Исакова, но без положенных почестей, поскольку он приезжал как неофициальный гость. В этом также проявился характер Исакова, не хотевшего афишировать свой приезд.
Гостей разместили на правительственной даче, которая находилась в части города, называемой Кондом.
По дороге с вокзала Исаков с любопытством осматривал здания на улице Октемберян, площади Ленина, улице Барекамутян, восхищаясь творениями армянских архитекторов и народных умельцев, продолжающих традиции древних армянских зодчих. Подъезжая к даче, Иван Степанович заметил:
— Ереван — один из древнейших городов мира, однако выглядит он так, словно только начинает застраиваться. Эти широкие улицы и проспекты, просторные площади с завершенными архитектурными ансамблями, здания из туфа разных оттенков придают столице своеобразную красоту и юность. Вот, оказывается, почему ереванцы называют свой город розовым.
В тот же день вечером из парка Победы Исаков смотрел на сверкающий миллионами огней вечерний Ереван, а затем по улицам Комитаса и Барекамутян все спустились к центру города — на площадь Ленина. Здесь расположены Дом правительства, Совет Министров, Почтамт, большинство министерств и Госплан республики. Исаков, словно зачарованный, смотрел на сооружения, украшающие площадь Ленина. Этот шедевр современной архитектуры был создан по плану выдающегося армянского зодчего Александра Таманяна и завершен его учениками, главными архитекторами города Марком Григоряном, Григорием Агабабяном и Эдуардом Сарапяном. Особое впечатление произвела на Исакова композиция памятника Ленину.
Адмирал Флота проявил большой интерес к истории и географии Армении. Известно, что авторский коллектив под руководством Ивана Степановича долгие годы разрабатывал «Морской атлас», первый том которого увидел свет ещё до приезда его в Армению. Этот том Исаков позднее прислал первому секретарю ЦК КП Армении со следующей надписью: «Глубокоуважаемому Григорию Артемьевичу. Исаков. 27 февраля 1952 года».
На следующий день Исаков был радушно принят сотрудниками Матенадарана. В круглом зале для его удобства был установлен диван. Иван Степанович был так восхищен уникальной коллекцией Матенадарана, что провел здесь три с лишним часа. Один из древнейших и богатейших центров рукописной культуры, в фондах которого хранится свыше 14000 рукописей, содержит материалы по большинству отраслей древней и средневековой культуры.
В Матенадаране Исаков познакомился с Аветиком Исаакяном и Мартиросом Сарьяном. Покидая Матенадаран, Иван Степанович оставил следующую запись в книге почетных гостей:
«Чем скорее эти несравненные богатства будут изучены и изданы для широкого научного использования, тем скорее наступит истинный праздник для всемирной, армянской и советской культуры.
Адмирал Флота, профессор И. Исаков.
17 октября 1953 года».
Вечером Исаков с супругой был на концерте Ансамбля песни и пляски Армении под руководством народного артиста СССР Татула Алтуняна. Иван Степанович с жадностью вслушивался в мелодии музыки и песен, восторгался виртуозностью танцев, реагируя как тонкий и наблюдательный художник. В свое время Исаков с упоением слушал народную артистку СССР Айкануш Данелян — первого «армянского соловья». Говорил, что её грамзаписи с честью представляют чудесные мелодии Армении всему миру. И очень сожалел, что не мог послушать, как он сказал, «второго армянского соловья» — народную артистку СССР Гоар Гаспарян. Певица в это время находилась в гастрольной поездке в Москве.
По возвращении в столицу в начале ноября 1953 года Исаков, несмотря на усталость от путешествия по Армении, побывал на ее концерте. В письме от 7 ноября, адресованному Овакимяну, сказано: «Нам повезло, что застали здесь Гоар Гаспарян. Имеем на завтра билеты. Хорошо, что о ней в «Огоньке» дали большую статью с портретом». В следующей весточке, от 13 ноября, написано: «Мы с Ольгой Васильевной продолжаем вспоминать и переживать поездку. Были на концерте Гоар Гаспарян. Конечно, получили большое удовольствие. Особенно было приятно видеть, с каким восторгом принимала её наша московская публика. Ольга ходила и на второй концерт. Я не мог, так как сидеть долго не могу».
В двенадцатом номере «Советской музыки» за 1953 год Иван Степанович прочитал заметку Е. Добрыниной о Гоар Гаспарян. В рецензии высоко оценивалась разнообразная программа концерта, богатые и разносторонние исполнительские данные, блестящая техника певицы, огромный диапазон и приятный свежий тембр голоса, безукоризненная манера ведения звука и другие высокие качества. Вместе с тем были и критические замечания. По этому поводу он в письме от 16 декабря писал:
«Посылаю выписку о Гоар Гаспарян. Это первая «профессиональная оценка. Заметка не злая, но глупая. Говорить о невыразительности слов, над которыми довлеет музыка, нельзя, если певица еще не владеет этим языком свободно. Одна из сидевших на концерте сказала нам, что она впервые прочувствовала арию Антониды и что ни одна из артисток до Гоар не могла её так растрогать, несмотря на нечистоту русского языка.
Нашим надо учиться у нее не только пению, но и культуре и тому изяществу, с которым она умеет общаться со слушателями. На днях слушали по радио ее концерт, а затем оперу «Ануш». Мелодии оперы исключительно душевны.
Мое дело — флот. Возможно, мне не надо лезть не в свои сани, но ее выступление с симфоническим оркестром во много раз богаче, красочнее и сильнее».
Но вернемся к поездке Исакова в Армению.
Вскоре состоялась встреча Исакова с министром здравоохранения Армянской ССР Арменаком Ивановичем Хримляном, ныне директором Армянского научно-исследовательского института общей гигиены и профессиональных заболеваний. Впоследствии в письме Исакова читаем: «Лоштак оказался очень тонизирующим средством. Чувствую себя бодрее и лучше. К сожалению, непосредственно на ногу никакого влияния не оказывает. Мучаюсь от болей по-прежнему. В остальном заключение и советы любезного Арменака Ивановича лежат в портфеле, некогда: занят вторым томом «Атласа», и пока нельзя выпадать из тележки. Я ему напишу после того, как состоится местный консилиум».
В один из теплых дней гости посетили развалины Звартноца — храма бдящих сил. Этот храм был построен ещё в VII веке католикосом Нерсесом III — в прошлом военным‚ странствовавшим по свету, знавшим языки и сменившим ратные доспехи на монашескую рясу, а в 641 году вступившим на патриарший престол. За этот прекрасный памятник эпохи, воздвигнутый в ознаменование величайших достижений национальной культуры V-VII веков, Нерсес III получил прозвище Строитель.
Описания Звартноца не сохранилось, но известен ряд восторженных похвал современников в его адрес. Византийского императора Константина III, посетившего Армению в 652 году, так поразила красота армянского храма, что он приказал строителю следовать за собой в Константинополь, чтобы воздвигнуть в столице Византии аналогичное сооружение. Но зодчий по дороге умер. А храм рухнул в 930 году от землетрясения.
Обо всех армянских памятниках старины — Эчмиадзинском кафедральном соборе, возведенном в 303 году, храме Рипсиме, созданном католикосом Комитасом в 618 году и являющимся лучшим образцом центрально-купольных сооружений Армении, храме Гаянэ, построенном в 630 году, церкви Шогакат, поставленной в 1694 году на месте одноименной церкви VII века, — Исаков был достаточно хорошо осведомлен. Как-то в беседе Иван Степанович выразил желание посетить их, ибо все это, как он подчеркивал, неразрывно связано с историей армянского народа, с его древней культурой. Решено было начать с Эчмиадзинского собора.
По левой стороне дороги в Эчмиадзин, у въезда в Звартноц, Исаков заметил орла, застывшего на высоком постаменте, и обратился к сидящим в машине:
— Видите, как он приветствует нас?
Иван Степанович и Ольга Васильевна побывали также в предместье Еревана, на холме Кармир-блур, где при раскопках обнаружены были остатки урартийского города Тейшебаини (VII век до н. э.); причем сохранились жилые и хозяйственные помещения. Здесь внимание Исакова привлекли ирригационные сооружения, в связи с чем в письме от 7 ноября 1953 года он уже из Москвы просил Овакимяна:
«Сообщите главные сведения или пришлите литературу, из которой можно узнать основные данные об ирригационном сооружении: канал по карнизу, тоннель и далее разводка воды по долине, название, длина канала, время и т. д. Речь идет о тоннеле, который находится прямо напротив Кармир-блура и которому приписывается чуть ли не такая же давность. Я думаю когда-нибудь опубликовать свои заметки об Армении в связи с поездкой и, конечно, не хотел бы наделать ошибок».
— Пытливый ум Ивана Степановича не выносил бездействия, и вот через семь дней он пишет: «Уже сам нашел кое-что в издании Армянской академии наук о раскопках Кармир-блура, выпуск 1. Но, к сожалению, там нет его длины, когда реставрировали и названия (современного) долины, которую орошает».
Конечно, адмиралу были высланы интересующие его данные, в том числе ценные труды академика Б. Б. Пиотровского, руководителя раскопок Кармир-блура.
Исаков, стоя на берегу озера Севан, окаймленного цепью гор, завороженно глядел па переливающиеся волны.
— Собственно говоря, здесь трудно определить цвет воды, хотя и персы, и турки называли ее «гекча» — голубая вода. Это волшебство природы, неповторимое чудо, — сказал он с чувством. Затем продолжал: — Не только с эстетической точки зрения жаль, что уровень воды понижается в связи с сооружением Севан-Разданского каскада ГЭС, хоть это и оправдано с народнохозяйственных позиций. Из-за этого остров с основанным на нем в 874 году монастырем будет уже полуостровом. А вода служила хорошей естественной оградой монастыря, который не раз становился военной крепостью для армян, боровшихся за независимость. Уменьшение зеркала озера Севан может повлиять как на запасы пресных вод республики, так и на климат…
Эти мысли адмирала нашли горячий отклик у собеседников, особенно у Сарьяна и Исаакяна. В те годы еще не было правительственного решения о строительстве тоннеля Арпа—Севан, который изменит русло полноводной горной реки Арпа и направит в Севан её живительные воды.
Исакова и сопровождавших его товарищей любезно принял директор гидробиологической станции Академии наук Армении, патриот Севана Андраник Маркосян. Между ними завязалась содержательная беседа.
По возвращении в Москву Исаков подобрал для Маркосяна литературу, которая могла его интересовать. Выслал по почте книгу В. В. Шулейкина «Физика моря» с надписью: «Глубокоуважаемому Андранику Гегамовичу Исакова, 1.12.1953»; книгу Л. С. Берча с надписью: «Супругам Маркосян в память о встречах на Севане от ответредактора О. В. Исаковой, 1.12.1953».
С веранды Дома творчества писателей адмирал с Аветиком Исаакяном и Мартиросом Сарьяном любовались цепью неповторимых голубовато-серых Ахмаганских высот, взявших в каменный щит изумрудные воды Севана.
— Вот моя стихия, — прошептал адмирал. И так же шепотом продолжал:
Восстав в океане неистовых вод,
Тяжелыми всплесками бьет до высот,
Под яростный рев строит призраки гор,
И буря безбрежный, безгранный простор
Одевает, как дым,
Дуновеньем своим…
Эти замечательные строки Ованес Туманян посвятил Ованесу Айвазовскому в год моего рождения — 1894-й. Валерий Брюсов создал достойный перевод, — задумчиво произнес Исаков и умолк.
Молчание прервал Аветик Исаакян:
— Дорогой Иван Степанович, краем уха я слыхал, что в годы революции вам было предложено переехать в Армению, жить и работать вот здесь, на берегу Севана.
— Это правда?
— Доля правды есть, но только доля, — ответил адмирал.
— Если для вас не обременительно, расскажите, как это было! — попросил Исаакян.
— Боюсь утомить вас.
— Вы нас жалеете или по какой-нибудь причине неприятно вспоминать? — спросил Мартирос Сарьян.
— Конечно, вас.
— В таком случае мы слушаем. Начинайте, пожалуйста! — попросил Исаакян.
— Удобнее устроившись на диванчике, Исаков приступил к рассказу…
— В конце 1917 года, в пору, когда Советская власть установила официальные взаимоотношения с так называемым Закавказским комиссариатом, я неожиданно получил письмо из Тифлиса. Оказавшийся в Петрограде друг детства Шура Маркозов, армейский офицер, очень отважный и культурный человек, вложил отчаянное письмо моей сестры в другой конверт и надписал так лаконично, как если бы я был командующим флотом: «Гельсингфорс. Балтийский флот. Мичману Исакову». К чести службы связи Балтийского моря, письмо было мне вручено через два или три дня.
Из дому пришли горестные вести. Со времени ухода «Изяслава» из Ревеля в Рижский залив была потеряна возможность помогать матери и сестре. Гельсингфорская почта не принимала переводов в Закавказье. Препятствием служила путаница в денежных знаках («романовские», «керенки», «закавказские», а позже «нефтяные» — грузинские, армянские, бакинские — не котировались в Финляндии). Но главной помехой была антисоветская политика Закавказского комиссариата (позже реорганизованного в Сейм), добившегося разрыва с Советской Россией и автономии под эгидой представителей США и Антанты.
Горько было читать о том, как Тифлис захлестывает волна грубого шовинизма, насаждаемого грузинскими меньшевиками и конкурирующими с ними азербайджанскими мусаватистами и армянскими дашнаками. Формально в Тифлисе еще заседал Закавказский комиссариат, и грузинские меньшевики потребовали от служащих русских или армян в двухмесячный срок сдать государственный экзамен для ведения делопроизводства на грузинском языке.
Затея с экзаменами нужна была грузинским меньшевикам, чтобы отделить русских, армян и азербайджанцев. Увольнение с работы влекло за собой потерю прав на продовольственные карточки и на жительство в Тифлисе. На моих родных, которых уже внесли в проскрипции (сын служит у большевиков, да еще во флоте), надвигалась катастрофа. Мать — больная старуха. Сестра днем работала счетоводом на железной дороге, а вечером хозяйничала дома — в маленькой каморке под горой Святого Давида. Других средств для существования, кроме заработка сестры, они не имели.
Я же в это время был сыт, хорошо одет и жил в теплой каюте. В подобном случае любому сыну трудно было бы глотать флотский борщ за обедом, когда хлеб нарезан нелепо большими кусками. Флот еще жил колоссальными запасами свеаборгских складов, питался по нормам военного времени и почти ни в чем себе не отказывал.
Я показал письмо командиру корабля и секретарю судового комитета. Сказал, что давно не посылал родным денег и скопил некоторую сумму, есть золотые запонки и часы. «Посему прошу отпустить на два-три дня в Петроград: попытаюсь отправить все это домой через приятеля, переславшего письмо».
Было это, должно быть, в последних числах декабря, так как Эмме тогда, помнится, сказал:
— В Брест-Литовске делегации подписали перемирие. Очевидно, скоро войне конец. Да и лед в Финском заливе такой крепкий, что не скоро развоюешься… Как раз успеете съездить!
Командир подыскал и причину для командировки.
И вот — чистенький вагон Финляндской железной дороги. Топят. Но в буфетах на станциях — хоть шаром покати. Раза два проверка документов морскими патрулями. Один раз — финской Красной гвардией.
Сразу же схлопотал нечто вроде выговора от старшины первого обхода.
— А где штамп — разрешение Центробалта?
— Я даже не знал, что такой нужен.
Рассказал всё, честь по чести, включая дело с мамашей. Не задержали.
— Единственный путь переслать матери деньги — это через армянское землячество при соборе на Невском, — посоветовал Шура Маркозов.
Армянский собор в Петрограде. Некогда роскошный — сейчас сильно полинявший. При нем апартаменты иерея. Рядом, у входа в бывшее подворье, небольшая табличка: «Военно-революционный комитет армян», а под нею более солидная доска: «Полномочное представительство Армянской национальной республики в России».
Во всем «представительстве», битком набитом просителями и ходатаями различных сословий и рангов, чувствовалось какое-то напряжение. Люди не ходили, а скользили по длинным и темным коридорам подворья, не разговаривали, а шушукались. Шелестели деловые бумаги, справки, удостоверения и ассигнации различных стран и нескольких режимов.
Словом, «полномочное представительство» было не государственным учреждением (несмотря на вывеску), а подобием маклерской конторы. Несмотря на то, что это всячески маскировалось, можно было поручиться, что представительство» проживет недолго, хотя возникло оно совсем недавно — 34 декабря 1917 года, согласно специальному декрету Совнаркома РСФСР «О свободном самоопределении Турецкой Армении».
Бедные старухи армянки, бог весть когда и как попавшие в холодный Питер, и два или три солдата безрезультатно толкались в различные двери пли пытались остановить скользящих мимо тертеров (священников). Для бедных ни у кого не было времени, чтобы разъяснить, как можно получить билет и пособие на дорогу. Я заметил, что являюсь объектом наблюдения двух служек. Совершенно очевидно, что я здесь слишком резко выделялся своим офицерским пальто и фуражкой морского образца. Ко мне подошел монах в засаленной рясе и самым почтительным образом осведомился, чем он, смиренный раб божий, может быть мне полезен.
— Во-первых, — сказал я, с трудом вспоминая язык своих предков, — мне легче объясняться по-русски; во-вторых, меня интересует только один вопрос: как можно переслать деньги матери?
Святой отец буквально засветился от счастья, узнав, что перед ним стоит армянин, но тут же потух, когда выяснилось, что мать проживает в Тифлисе, а у меня не валюта, а советские денежные знаки.
— Аствац (Бог мой)! Ведь это Грузия! А кроме того, там эти деньги не ходят, — сказал он разочарованно. — Впрочем, подождите немного, я доложу его преосвященству.
Еще несколько минут — и я проделал стремительное восхождение по иерархическим ступеням, доступным только армянскому миллионеру. Монаха сменил эмансипированный попик с университетским значком, говоривший безукоризненно не только по-русски, по и по-английски. Из грязных комнат для обычных посетителей я попал в роскошные апартаменты с хрустальными люстрами. Наконец представленный «главному секретарю армянского представительства» моряк лично им был проведен за своеобразные кулисы из ковров, охранявшиеся церковными служащими.
В богато изукрашенном кресле, напоминавшем трон, немного небрежно, но величественно сидел крепкий и благообразный армянин лет пятидесяти пяти в прекрасном темно-синем костюме, на котором особенно неожиданно и ярко выделялся ввязанный в петлицу офицерский Георгиевский крест из белой эмали.
Я догадался, что стою перед бывшим начальником штаба войск Петроградского округа Багратуни. Это заставило меня внутренне собраться и насторожиться: в памяти всплыли сообщения газет о последних днях Временного правительства, в которых указывалось, что Керенский, недовольный начальником столичного гарнизона полковником Полковниковым, удирая из Питера на машине американского посольства с расчетом поднять казаков, георгиевских кавалеров и другие вызванные с фронта части, передал военную власть генералу Багратуни, потомку царей Багратидов, с правами начальника Петроградского гарнизона. Правда, в тот момент Керенский мог передать командование с одинаковым успехом Кузьме Крючкову или Фридриху Великому, от этого ход исторических событий не изменился бы.
Сохраняя самый благожелательный и отеческий тон, Багратуни справился о моем покойном отце, моей службе и бедственном положении матери. Он упорно называл меня лейтенантом, хотя я два раза объяснял ему, что являюсь мичманом, да и то бывшим. Ясно было, что это вступление. Но почему мне уделяется столько внимания? Скоро обстановка начала проясняться.
— Знаете ли вы, лейтенант, историю своей Родины? Я хочу сказать, известно ли вам о том, что Армения имела выходы к морю?
— Да, генерал. Мне известно, что Киликийская Армения выходила на побережье Средиземного моря, а Великая Армения владела значительной частью черноморского берега с Трапезундом как главным портом.
— Отлично! Вы тот человек, который нам нужен… Вас привел к нам Всевышний! — воскликнул иерей.
— Меня привела сюда забота о матери, которая в беде! — огрызнулся я.
— Значит, святая Екатерина указывала вам путь?
— Путь мне указал Шура Маркозов, друг детства.
— Не будем спорить! Важно, что вы здесь. Армения нуждается в морских специалистах… Известно ли вам, лейтенант, что президент Соединенных Штатов гарантирует нам весь Трапезундский вилайет? Мы скоро будем иметь и море, и флот! Пока я вам предлагаю должность командующего горно-озерной военной флотилией на озере Ван. Вы примете катера и суда бывшего Кавказского фронта.
Молчание совершенно неподготовленного и ошарашенного человека было неправильно понято.
— Во-первых, по приезде в Эривань вы получите подъемные и командировочные закавказскими деньгами или валютой, так что сможете помочь своей матушке. Надеюсь, вы будете настолько благоразумны, что увезете ее из грузинского «рая». Во-вторых, приняв флотилию, вы получите чин капитана первого ранга с правами командира соединения. Вы станете первым армянским флагманом. Я не вправе сейчас выдавать вам некоторые государственные проекты, так как связан договоренностью с американскими представителями, но смею уверить, что вы недолго останетесь в горах — очень скоро первому нашему флагману придется думать о Трапезунде. (Что подобная договоренность имела место, причем с самим президентом Вудро Вильсоном, свидетельствует официальная карта, изданная в виде приложения к документам американского конгресса. Карта составлена после рекогносцировки местности группой майора генерального штаба США Лоуренса Мартина и имеет факсимиле личной подписи президента В. Вильсона и оттиск государственной печати.)
По его интонации было ясно, что он не сомневается в согласии соотечественника, да еще морского офицера, которому предоставляется возможность уехать подальше от балтийских берегов.
— Генерал! А что происходит сейчас там, на месте? По газетам понять ничего нельзя.
— Обстановка сложная, к тому же меняется с каждым днем. Кавказский фронт распадается, но есть договоренности с союзниками, что на территории Армении войсковое имущество, оставляемое русской армией, переходит к нам. Вот почему я предпочел бы, чтобы вы скорее прибыли на место.
— Но турки? Они же не будут ждать?
— Американцев побоятся! — пренебрежительно сказал генерал. — Вы лучше скажите, кто еще из армян служит во флоте?
— Только один — капитан второго ранга Гарсоев. (Гарсоев Александр Николаевич в числе других офицеров старого флота с первых дней Великой Октябрьской социалистической революции перешел в состав РККФ. Скромный, очень образованный специалист по подводному плаванию, очень достойный офицер, он был известен всему флоту.)
— Приятно слышать! А скажите, не могли бы вы взять на себя переговоры с капитаном Гарсоевым?
— Извините, но подобных поручений на себя брать не могу. К тому же он на одиннадцать лег старше меня и на столько же лет раньше произведен в офицеры. Он сам должен решать, что ему надо делать.
— Ясно! Считайте, что этого разговора не было… Но неужели нет моряков-армян? Возможно, они вынуждены прикрываться русскими фамилиями, как наш герой Шелковников и другие?
К стыду своему, молодой айастанец в то время ничего не знал о генерале Шелковникове. Желая замаскировать смущение и убежденный, что возьму реванш, я ответил:
— Возможно! Вряд ли предки вице-адмирала Серебрякова всегда носили эту фамилию. Лазарь Маркович Серебряков (1810—1862), армянин-католик. Начал службу в Черноморском флоте. Благодаря знанию арабского и турецкого языков часто привлекался к военно-дипломатической работе. Князь Меньшиков добился привлечения его к созданию укрепленной линии на Черноморском побережье Кавказа. Боевой офицер и прекрасный организатор, он стал впоследствии одним из основателей города Новороссийска.
— А подробнее? — попросил генерал.
— Последняя боевая должность вице-адмирала (Серебрякова — командующий Кавказско-Черноморской укрепленной линией в 1854—1855 годах. Потом, кажется, был генерал-губернатором… в Кутаиси. К сожалению, о нём после того, как назвали его именем главную улицу в Новороссийске, почти забыли. А между тем, надо думать, что это был очень интересный человек, если такой скупой на признание чужих заслуг человек, как главнокомандующий князь Меньшиков, всегда называл армянского адмирала не иначе как Мудрый Соломон…
Интерес моих слушателей к Серебрякову угас с первых же слов, из которых явствовало, что постпредство опоздало с его использованием во славу дашнакской Армении. Однако я замолк не только вследствие этого, но и потому, что исчерпал весь свой запас сведений о закавказском наследнике Мудрого Соломона, личность которого всегда вызывала у меня любопытство, не удовлетворенное из-за забывчивости или, вернее, из-за национальной ограниченности казенных историков русского флота. О библейском царе можно было прочесть больше, чем о кавказском адмирале.
Паузы почти не было — последовал вопрос, заданный с нажимом на генеральские интонации:
— Когда можно рассчитывать на вашу готовность ехать домой?
Резануло «готовность ехать домой» — по сути, речь шла о срочной отправке молодого офицера на театр военных действий, отстоявший от Питера на расстоянии более 2000 верст, где обстановка менялась с подлинно театральной быстротой не только в части декораций и реквизита, но и действующих лиц и режиссеров. Нет, не очень блестящим психологом был этот блестящий генштабист.
— Генерал! Я состою на службе в Балтийском флоте РОФСР и на нелегальный уход, проще говоря — на дезертирство не пойду.
— Никто от вас этого не ожидает. Предоставьте формальности нам. Советская власть декларировала самоопределение отдельных народностей и малых наций. Вы откуда родом?
— Отец — из Карабаха. А я родился в селении Аджикенд и наречен Ованесом.
— Вот и отлично!
— Но у меня нет с собой метрик или послужного списка.
— Это ничего! Срочно вышлите на имя србазана заявление и документ, удостоверяющий место рождения и национальность. Остальное сделает полномочное представительство, соблюдая все формальности, и вы официально сможете перейти к нам. Согласны?
— Мне надо подумать, — ответил я.
— Подумайте о своей матушке, о своем блестящем будущем, о великом будущем своей великой Родины. И, может быть, подумав, вы не возвратитесь в Гельсингфорс, а поедите сразу домой, во втором эшелоне.
— А разве Армянской республике будет выгодно, когда узнают о том, что ее единственный флагман скрылся с прежнего места службы, не сдав дела и кассу? (Тут я нарочито погрешил против истины, так как ревизорские суммы более месяца назад были мною сданы новому, выборному от команды ревизору Ларионову.)
— Он говорит истину! – с наигранным восхищением воскликнул его преосвященство, обращаясь к наследнику царей. Последний снисходительно улыбнулся и изрек: — Офицер всегда должен оставаться офицером! — После чего встал и, обращаясь к србазану, сказал в повелительном тоне: — Отправить в четвертом эшелоне! — И затем, обращаясь ко мне: — Желаю успеха! До встречи в Эривани!
Ещё полчаса ожидания в канцелярии, и я становлюсь обладателем любопытного документа.
На шикарной слоновой бумаге с вычурным гербом и двойным штампом на армянском и русском языках удостоверялось, что сие выдано полномочным представительством Армянской национальной республики при РСФСР. Текст из пятнадцати строк завершался твердой подписью генерала и витиеватой — его секретаря. Документ завершался огромной печатью, сочетающей много воинских, царских и прочих символов.
На обороте, для того чтобы владелец бумаги мог выбраться за пределы РСФСР, был напечатан русский перевод, в котором после выспреннего вступления говорилось, что «предъявитель сего, Ованес Тер-Исаакян, бывший мичман русского флота, является командующим горно-озерной Ванской флотилией Армянской республики и следует к месту своей службы» и далее, что «полномочное представительство просит русские, грузинские, армянские и прочие попутные власти оказывать названному командующему всяческое содействие».
Внизу стояли подписи: «Спарапет Багратуни. Секретарь ПП Армении при армянском соборе святой Екатерины в Петрограде (неразборчиво)».
От городской думы по Невскому ветер нёс снежинки и легкий мусор. Выйдя за ограду собора, я вдыхаю морозный воздух, стараясь очистить свои лёгкие от тяжелой и душной атмосферы, которой дышал последние часы. Затем разрываю и бросаю по ветру, из-за отсутствия урн, справки, данные мне для включения в так называемый «четвертый эшелон», который через месяц или два должен уйти на юг. Подумав, оставляю только «фирман» на право командовать катерами, завезенными по частям на буйволах и верблюдах солдатами и матросами Кавказского фронта. Оставляю не только для развлечения друзей в кают-компании (получил «повышение» на 1720 метров и должность, соответствующую чину капитана первого ранга). Я все еще мечтаю вернуться через месяц-два, чтобы при помощи красивого «фирмана» отправить в Тифлис хоть запонки и часы с кем-либо из едущих в пресловутом «четвертом эшелоне».
Затем мысли возвращаются на корабль, за который я вместе с другими товарищами отвечаю перед народом и который в холодном Финском заливе защищает не только Россию, но и Армению. На этом корабле у меня новая многонациональная семья.
Люди, оставшиеся на «Изяславе», разве они не имели личных забот дома? Особенно сейчас, когда делили помещичьи, монастырские и кабинетские земли. Разве не сказал со строгой печалью в голосе мой друг матрос Иван Капранов, выслушав мой рассказ о матери:
— У меня тоже дома старуха. Голодает. Крышу некому залатать… У нас в Тверской губернии сволочей немало. Какие сладкие речи произносили, когда на флот отправляли! А сейчас староста старуху слушать не хочет!..
И все же Капранов не уехал даже в краткосрочный отпуск. Так понимал он свой долг перед Родиной и революцией.
Конечно, где-то в сознании не искушенного в политике мичмана вставали и угасали драматические картины — сцены резни армян в Турции, известные по книгам, гравюрам и иллюстрированным журналам. Страшно было думать о судьбе десятков и сотен тысяч соотечественников, о судьбе целого народа. Верилось: хотя и не в высоком звании командующего горно-озерной флотилией, но я ещё приеду в родные края и помогу не только семье, а в какой-то мере стану участником освобождения моего многострадального народа.
Позже, в поезде Финляндской дороги, возвращавшиеся на корабли матросы угощали меня чаем, а я думал: «Что, если попроситься к Шаумяну? Он как будто должен находиться в Баку…» С этим я и заснул, смутно намечая обходный путь через Астрахань. Но оказалось, что никто в Гельсингфорсе толком не знал обстановки на этом направлении.
Весна 1918 года прошла в напряженной подготовке к Ледовому походу, а затем — в его осуществлении…
— Чем же закончилась эта история? — спросил Исаакян.
— Ваш покорный слуга, как я уже упоминал, получил назначение в Астрахань, в Волжско-Каспийскую флотилию, для борьбы с блокадным флотом белых и англичан.
Явившись к начальству, неожиданно для себя я увидел еще одного тифлисца, с которым был знаком в юношеские годы. Григорий Агабабов, ходивший в студенческой тужурке, был членом Военного совета флотилии.
После кратких официальных разговоров перешли к воспоминаниям о земляках. Я рассказал о своем паломничестве к святой Екатерине в Петрограде. «В каком эшелоне тебя хотели доставить в Закавказье?» — «В четвертом. А что?» — «Если бы послушался гласа этой самой Екатерины, лежал бы сейчас в земле где-нибудь под Бесланом или Гудермесом. Все эшелоны были разгромлены, а офицеры до единого убиты. Подобная судьба постигла также и четвертый армянский эшелон».
Волнующий рассказ адмирала слушали, почти не перебивая его.
— Спасибо, Иван Степанович. Вы искусный рассказчик. Извините, что мы вас не только утомили, но и заставили вспомнить пережитое. Обязательно напишите об этой поучительной истории. Сближая события прошлого и настоящего, обогащая память современников, мы расширяем границы нравственного опыта, — сказал Аветик Исаакян, тепло глядя на прославленного адмирала.
— Постараюсь выполнить ваше пожелание, — улыбнулся Исаков.
— Теперь я хочу спросить еще кое о чем, — обратился к адмиралу Исаакян.
— Пожалуйста.
— Хотелось бы знать об участии армян в русском военно-морском флоте.
— В старое, дореволюционное время несправедливо считалось, что армяне, географически отрезанные от моря, не способны нести суровую и специфическую морскую службу и не имеют склонности к ней.
Эта теория родилась в среде людей, не знавших истории древней Армении. Эта теория утверждалась великодержавным шовинизмом тех чиновников, которые не допускали близко к флоту никаких «инородцев» и которые не знали природных способностей трудолюбивого и храброго армянского народа. Но жизнь взяла своё.
Хорошо помню, что когда я начинал службу в старом флоте и заинтересовался тем, кого из соотечественников могу там найти, то оказалось, что таких нет вовсе ни среди матросов, ни среди старшин или офицеров.
Позже выяснилось, что на весь императорский флот имелся только одни армянин — уже упомянутый мною офицер-подводник, капитан второго ранга Гарсоев, но он служил на Балтийском море, я же попал стажироваться на Дальний Восток.
Мне довелось с ним встретиться и познакомиться впервые после Октябрьской революции в Ленинграде, где Гарсоев был уже профессором на курсах подводного плавания при Морской академии.
Этот достойный сын своей Родины, весьма образованный и необычайно скромный офицер, с первых дней революции отдал себя и свои знания на службу трудовому народу и умер в Ленинграде, оставив по себе добрую память и уважение моряков, успев подготовить много молодых подводников для Красного Флота.
— А какой стала картина в годы Отечественной войны и теперь? — поинтересовался Мартирос Сарьян, пытливо глядя на Исакова.
— Почти с первых дней Советской власти те из сынов Армении, которые чувствовали в себе призвание служить на флоте, получили возможность идти по избранному пути.
Преданность Родине, соответствующее образование, крепкое здоровье и призвание — вот условия, которые обеспечивали желающим возможность поступления во флот. Ещё до начала Отечественной войны мы имели в кадрах Военно-Морского Флота СССР, почти в любой отрасли этой сложной и трудной специальности, представителей армянского народа.
У нас есть моряки-армяне: профессора, доценты, преподаватели, администраторы, врачи в высших морских заведениях, в научных институтах флота, в различных управлениях, учреждениях.
Но мне хочется вспомнить о тех, кто героически дрался с немецкими захватчиками с оружием в руках в первых рядах флота и часто платил своей кровью за победу и счастье живых. По неполным данным, исключая период войны с японским империализмом, 476 офицеров, старшин и краснофлотцев-армян были награждены орденами и медалями Советского Союза. Сыны Армении вместе с сынами других народов СССР героически дрались и побеждали на всех морских рубежах и речных театрах военных действий.
За Полярным кругом, в водах и прибрежных районах Черноморского бассейна, на Волге, под Сталинградом, и на Дунае, под Измаилом и Будапештом, — везде, где требовала Родина, наряду с другими народами были и армяне.
Имя и подвиги легендарного летчика-штурмовика балтийца дважды Героя Советского Союза Нельсона Степаняна хорошо знакомы всем. Я расскажу о некоторых из тех, кого вы знаете меньше.
Командир звена истребителей одного из авиаполков Северного флота старший лейтенант Эмиль Диланян показал себя одним из лучших, инициативных, волевых и опытных летчиков-истребителей. Он лично сбил 4 самолета противника и в схватках с врагом показал образцы мужества и военного мастерства.
Защищая советское Заполярье от ненавистных захватчиков, Диланян бил их в воздухе, штурмовал на земле, наносил большой урон живой силе и технике противника на море. Ни шквальный зенитный огонь и превосходящие силы врага, ни тяжелые метеорологические условия — ничто не останавливало отважного советского патриота Диланяна в его стремлении к победе над врагом.
— Вы могли бы вспомнить еще какие-нибудь боевые эпизоды? — поинтересовался один из присутствующих.
— Охотно, — ответил Исаков. — 5 августа 1942 года истребители противника, зайдя со стороны солнца, атаковали ведущую тройку наших самолетов. Маневр фашистов первым заметил летчик Диланян и сразу же пошел на врага. В это время пара «мессершмиттов» атаковала самолет Диланяна. Вражеский снаряд перебил левую руку отважного пилота, но Диланян ловким маневром спас своего ведущего — командира и, только убедившись в полной безопасности своих товарищей, покинул поврежденный самолет и на парашюте благополучно приземлился в расположении наших войск.
А вот другой пример: воздушный стрелок-радист одного из бомбардировочных авиаполков Черноморского флота младший сержант Христофор Арутюнов уже к осени 1941 года имел 20 боевых вылетов на бомбоштурмовые удары по живой силе, технике и военным объектам противника. В августе 1941 года он участвовал в успешном налете наших бомбардировщиков на знаменитый Черноводский мост через Дунай, который имел исключительно сильную противовоздушную защиту. Много раз со своими славными боевыми товарищами летал Арутюнов за линию фронта, где наша авиация громила скопление танков, машин, артиллерии и живой силы врага.
— У вас феноменальная память! — воскликнул Аветик Исаакян.
— На память не жалуюсь. Но, кроме того, я специально занимался вопросом участия армян-моряков в Великой Отечественной войне. Ибо нет такого рода войск, оружия или специальности во флоте, где моряки-армяне не были бы активными участниками, замечательными мастерами своего дела. И это стало возможным только при Советской власти, дорогие земляки. Занятия этим вопросом вызвали у меня желание воздать должное и погибшим, и живым.
Если мы ценим и уважаем тех, — сказал в заключение Исаков, — кто, рискуя жизнью, геройски защищал от врага непосредственно свой дом, свой очаг и семью, то еще больше должны любить и почитать тех, кто, не задумываясь, бросался в кровопролитный бой за несколько тысяч километров от родного дома, на территории братских республик, защищая общее дело, общее достояние. Ибо это — высшая форма патриотизма, советского патриотизма, в котором нас воспитал Ленин. Это так же непреложно, как то, что подвиги русских, украинцев, белорусов и представителей других народов Советского Союза совершались во имя победы над общим врагом, ради счастья всех, в том числе и ради независимости и свободы армянского народа.
Дни, проведенные Исаковым в Армении, были насыщены впечатлениями. Иван Степанович встречался с деятелями науки и искусства, учеными, историками и географами. Беседы с президентом Академии наук Армении, прославленным астрофизиком Виктором Амазасповичем Амбарцумяном оставили наиболее глубокий след. «Убежден, — писал адмирал, — что связи, установившиеся с учеными Армении, особенно с Виктором Амазасповичем, будут иметь последствия с пользой для обеих сторон».
Вскоре по указанию академика Амбарцумяна один из сотрудников фондовой библиотеки был командирован в Москву для составления описи и принятия ценнейших книг, подаренных академии Исаковым. Это были наиболее редкие издания, имеющиеся в библиотеке адмирала.
О впечатлениях от поездки на Родину Исаков неоднократно писал ереванским друзьям. В письме от 5 января 1954 года сообщается: «Неожиданно были обрадованы появлением наших общих друзей из Армении у нас в доме». Далее адмирал писал об отзыве на второй том «Морского атласа», представленный на соискание Государственной премии первой степени. Над вторым томом «Морского атласа» коллектив, возглавляемый Иваном Степановичем, очень много работал, а сам Исаков постоянно был озабочен этим даже в Ереване. Отсюда он давал указания и сам допоздна вечерами много трудился. А возвратившись в Москву, как признавался, «не вылазил из тележки», усердно работая над порученным ему ответственным делом. Он настолько переутомился, что почувствовал себя, как никогда, плохо. В связи с этим он писал 31 января 1954 года своему ереванскому другу:
«Так переутомился в Москве в последние дни, что меня почти насильно увезли в Сочи. Устроен я великолепно, в «маршальском» люксе, но никуда не выхожу, целый день валяюсь и читаю. Изредка сажусь немного писать. С удовольствием вспоминаю поездку на Родину и новых друзей».
В фондах Матенадарана хранится второй том «Морского атласа», присланный Иваном Степановичем без надписи. По возвращении в Москву из Еревана он 2 ноября 1953 года занес в свой дневник следующую запись:
«Благополучно добрались до дому, даже Гайк (Овакимян) на вокзале встретил.
По-своему неплохая погода. Холодно, но ясно и сухо. Несмотря на это, перемена широты очень сказывается. Приходится к Москве, как ни странно, привыкать снова.
Оба чувствуем себя немного разбитыми. Характерно, что все встречающие говорят о том, как мы «посвежели». И это действительно так. Утомление от дороги пройдет, а масса впечатлений и очень хорошие воспоминания останутся. Спасибо З. М. Нариманову. Мою просьбу выполнил незамедлительно. Пишу специально, чтобы не забыть. Потом вернусь к ним.
Отсюда особенно хорошо видно, как много отняли мы времени у наших друзей и какой были нагрузкой, в дополнение к большой напряженной и ответственной работе, которую каждый из них выполняет. Тем более, что период из-за конца хозяйственного года, многих новых важных решений был сам по себе трудным.
В один приезд многое не охватишь… Да еще моя плохая транспортабельность. Но то, что увидел, — замечательно. Подумать только, маленькая Армения, некогда разоренная, нищая, край сирот и эпидемий, за какие-то полвека стала страной передовой науки и техники, высших учебных заведений, возрожденной культуры и искусства, страной талантов во всех областях знаний. Не это ли является блестящим торжеством ленинизма?
Каждая мелочь, начиная с воды для умывания (о питье не приходится говорить), напоминает о чудесных днях, проведенных в родных краях.
Мы очень надеемся, что эти встречи, по-своему случайные, послужат основой прочной дружбы.
У меня дома бесценный дар — мой портрет кисти Мартироса Сарьяна. Сколько ни отказывался принять подарок, но вынужден был уступить щедрости автора и гостеприимного ереванца.
Мы, конечно, никогда не сумеем показать такую заботу и дружескую помощь, но наши ереванцы могут быть уверены, что всегда будем рады оказать им услугу и сделать всё, что в наших силах.
… Мечтаю о следующей поездке в Армению, но раньше, чем через полгода и думать не приходится. Мечтаю о поездке в Нагорный Карабах, древний край моих предков — дедушки Егора и отца.
Впереди новые радостные волнения, связанные с различными аспектами военно-морской теории, развитием родного флота…»
Добавить комментарий