Переписывание истории в наши дни стало едва не всеобщим явлением. Переписывают не только древнюю историю, но и недавнюю. Фальсификации, подделки, обман стали главным инструментарием политиков и политизированных “ученых”. Оживились они в связи с 70-летием Победы в Отечественной войне. Особенно активны в Баку, где явно не ведают, что говорят и что пишут. Поскольку с некоторых пор идет дифференциация советского народа-победителя по национальному признаку, приходится еще раз напомнить, что армян на фронт было призвано из Арм.ССР 300 тысяч, из республик СССР — 200 тысяч. Участие во Второй мировой также принимали 100 тысяч соотечественников из диаспоры. Более половины их них погибли.

Напомним, армян — Героев Советского Союза — 106 человек, есть маршалы, десятки и десятки генералов. Это общеизвестные данные. Несколько иначе обстоит с цифрами у соседей. Когда-то число азербайджанских героев зашкаливало за сотню. Потом оказалось, что 30 из них — армяне, есть также русские, евреи, курды, лезгины и т.д. Википедия на 9 мая этого года утверждает, что героев-азербайджанцев всего 40. В других, тоже свежих, данных замечена цифра 43, из коих 5 — курды. В других текстах мелькают цифры 42 и 46. Темное дело...
Участие армян в Отечественной войне неоспоримо, и мы этим гордимся. В последнее время в российских СМИ появились публикации, посвященные армянам — ветеранам ВОВ. Это объективные, благожелательные и трогательные рассказы о простых, незаписных, неизвестных и вполне героических участниках войны! Армянах на фронте и в тылу. Предлагаем два из них.

“Бабоньки, милые, пеките хлеб! Победа!”

Дарья ШПАКОВА,
“Липецкая газета”

Священная война открыла людям правду о самих себе, назначила высокую цену каждому поступку. И герою, идущему в атаку, и тому, кто тащил на своих плечах плуг, чтобы накормить бойца. Смерть научила любить жизнь и открыла непостижимую силу духа всем: и тем, кто вернулся покалеченным войной, и тем, кто ждал... Участнику войны Карлену Тачатовичу Геворкяну (на левом снимке вместе с женой Тамарой) восемьдесят шесть лет. Его боевой путь оказался мальчишеским и коротким, как само военное детство. Оно закончилось, когда 13-летний Карлен подорвался на фашистской мине, выполняя задание партизан в Ставропольском крае вблизи деревни Арарат. Карлен Тачатович вспоминает, что не чувствовал после взрыва ни боли от потери обеих ног, ни страха... Его потрясло в тот момент другое — синее глубокое небо и невероятный покой тишины... Он рано научился верить в себя и мужественно сносил невзгоды. Он смог стать по-настоящему счастливым вопреки... Кто знает, может быть, невидимым покровом на пути и источником силы для Карлена стал тот лоскуток бездонного неба и звенящий покой тишины. Синяя глубина сберегла, когда предавали, когда хотелось, как воздуха, справедливости. Она помогла ему найти любовь — ту самую единственную, благословленную небесами.
Семья Карлена (он, мама, брат и две сестры) встретила войну не на родине — в армянском городе Ленинакане, а там, где можно было укрыться от приговора советской власти: “член семьи врага народа”. Отцу Тачату Геворкяну в 1937 году как политическому заключенному дали десять лет лагерей. Он был человеком мирной профессии — машинист паровоза. Где-то неосторожно обронил слово и, пройдя муки ада, стал невыездным воркутинцем. Туда же и по тому же приговору отправились и шестеро дядей Карлена. Трое Геворкянов умерли на севере за решеткой.
— У моей мамы сотрудники НКВД выбивали признание о том, что она жена врага народа. От ее положительного ответа зависела жизнь семьи. Они обещали оставить нас в покое, а ее не разлучать с детьми. Но моя мама не предала отца. Ей удалось чудом бежать с сестрами к нашему деду, в деревню Арарат, а мы с братом не успели. Нас увезли в Казахстан в лагерь для детей “врагов народа”, — вспоминает участник войны Карлен Геворкян. Почти год девятилетний Карлен с братом провели в лагере. Для них уже давно началась война без бомбежек: жизнь в разлуке с родными, голод и каждый день встреча со смертью. В лагере гибли десятки детей. Часто день Карлена начинался с того, что ему доверяли повозку с лошадью, на которой складывали всех, кто не сдюжил до рассвета. Он отвозил их в огромную братскую могилу. Братьев спас от этого ужаса родной дед Егор, который однажды спустился в степи Казахстана со своих гор.
— Деду каким-то чудом удалось разыскать нас в этом аду. Тогда вытащить детей из лагеря было просто нереально. Но дед не привык сдаваться: он выкупил нас у охранников. В лагере не было списков погибших ребят. Дедушка совершил сделку — отдал огромную сумму денег за то, чтобы нас посчитали погибшими. Так мы остались живы, — рассказывает Карлен Тачатович.

Звезды Давида в мертвой деревне

Заново родившиеся братья оказались в родной семье, в Ставропольском крае. Целый год им хватало хлеба и солнца. Приезжал в гости любимый дедушка Егор с подарками. Карлен Тачатович вспоминает, как достал дед для него небывалой красоты кожаные коричневые ботинки, штаны и белоснежную рубашку, на которой так красиво смотрелся алый пионерский галстук.
— Когда я счастливый появился в таком наряде в школе, меня тут же вызвала к себе директор. И строго объявила, чтобы я немедленно снял галстук и никогда не забывал, что являюсь сыном “врага народа”, а не юным пионером. Слышать это было невыносимо больно и обидно. В нашей деревне, где проживали армяне, находились три таких семьи, на которых висело это позорное клеймо. Но хорошо, что дети не участвовали в играх взрослых. Мы были дружны, несмотря ни на какие приговоры, — рассказывает Карлен Тачатович. С армянской деревней Арарат соседствовала еврейская — Богдановка, а неподалеку было поселение немцев, которое носило имя Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Фашисты пришли в эти благодатные края в августе 1942 года. Линия фронта проходила за двенадцать километров от этнических поселений.
Были слышны разрывы снарядов, а в хаты, как на прогулку, приходили фашисты. Еще до боев жителей колхоза Карла Маркса в срочном порядке увезли с насиженных мест советские солдаты. Боялись, что когда придет враг, местные немцы тоже возьмут оружие. Фашисты оккупировали хаты Арарата. Дед Карлена — Егиш — был уважаемым человеком в деревне, работал в руководстве колхоза и сотрудничал с партизанами. Его девятнадцатилетний сын с первых дней войны служил летчиком.
— В доме у деда поселился полковник немецкой армии. Увидев на стене комнаты портрет лейтенанта в летной форме, он спросил: “Сын воюет против нашей армии?” “Да”, — сказал дедушка. Ночью хозяин спрятал карточку сына. Утром незваный гость заметил, что портрета нет на месте, и приказал вернуть фотографию. Немецкий офицер уважал воинов, — рассказывает Карлен Тачатович. А на следующий день в еврейской деревне по приказу этого полковника на каждом доме повис знак смерти — белая Звезда Давида с надписью: Yude. Фашисты уничтожили всех евреев Богдановки — больше ста человек. Расстреливали и засыпали землей в огромной яме, что осталась после поисков нефти. На всю округу еще несколько дней были слышны стоны полуживых людей. Звезды Давида на пустых хатах так и “сияли” до конца войны... В мертвой деревне.

Та самая синева неба

Дед Егиш из десятков парней Арарата доверил помогать партизанам только своему внуку Карлену. Мальчишка стал связным. Он лихо скакал на лошади по оккупированной территории с заданием от деда. Самих партизанских отрядов не видел. Встреча всегда была один на один с нужным человеком.
— Несколько раз я сталкивался с патрульными немцами, но всегда удавалось выйти сухим из воды. Версия была одна — ищу заблудившегося телка. О моей военной тайне не знал никто, даже мама. Уезжал на задание всегда из соседних деревень, где в нескольких хатах еще жили русские семьи, — вспоминает ветеран.
В сентябре 1942 года в Арарате появились наши солдаты, которые шли с запада на восток, на линию фронта. Они преодолели тысячу километров. Карлен Тачатович рассказывает, что разбитый отряд мало походил на военных: оборванные, голодные, грязные, худые... На 186 человек была одна винтовка. На ногах от обуви остались лишь подошвы сапог, примотанные веревкой. Силы покидали солдат. Деду как-то удалось договориться с немцами в деревне, чтобы они смогли остановиться в наших избах и немного отдохнуть.
— Он сказал, что это люди из нашего села и они вернулись домой. Что еще сказал дед немцам, чтобы спасти бойцов, не знаю. Но солдаты были накормлены, обуты и одеты нашими женщинами. Теперь их нужно было тайно переправить на линию огня. Я впервые отправился туда, где шли бои, рассказал офицерам об отряде солдат — наши их ждали, — вспоминает участник войны. Чтобы операция прошла успешно, подкрепившихся красноармейцев разделили на три группы, и ночью по тропе, проложенной в кукурузе, Карлен показывал им дорогу жизни к своим — на фронт. Он успел всех переправить. Но немцы к третьему походу заподозрили неладное, увидев следы в поле. Путь мальчишки домой был заминирован. В то утро, подпрыгивая от счастья, он в последний раз бежал на своих ногах. А потом... увидел ту самую синеву. Солдаты, которых он провожал, услышали взрыв и сразу подумали, что случилась беда с их мальчишкой. Он помнит, как несли его, истекающего кровью, на шинели солдатики и приговаривали: “Держись, спаситель”.

Молитва колокола Победы

После госпиталя, без ног, с множественными осколками Карлен научился ходить на протезах и также старался вместе со всеми ковать победу на полях. В деревне остались одни женщины и дети. Труд только ручной: плантации хлопка, подсолнухов, пшеницы, ячменя, овса. На женские плечи ложились лямки от плуга — пахали до заката, стирая руки в кровь. Когда созревал хлопок, тут бабы позволяли себе немного отдохнуть. Вставали в четыре утра и шли собирать хлопок, пока он еще сырой от росы: белые комочки тяжелели, и быстрее складывалась норма. Однажды председатель пожалел изможденных трудом односельчан и выдал за трудодни зерно, которое уродилось в тот год богатым. Его за такой произвол арестовали.
— Помню, как все женщины устроили забастовку. Они кричали, что подожгут поля и себя, если не отпустят их дорогого председателя. И не смогла совладать власть с бунтарками, поседевшими от непосильного труда. Отпустили председателя, — рассказывает участник войны. В деревне Арарат не было радио, не приходили газеты, жители были словно отрезаны от мира, но не от войны. Весть о капитуляции первой пришла в ту самую еврейскую деревню Богдановку. Словно и погибшим было важно услышать над своими пустыми домами, как пролетела по ветру молитва колокола — ПОБЕДА! Гонец принес счастливую весть о мире и в Арарат.
— Сначала никто не мог поверить этому счастью. Председатель сразу велел скакать гонцу к рабочим в поле, чтобы скорей возвращались праздновать победу. По всем улицам разносилось ликование, всюду слезы радости и горя, объятья. Председатель стал кричать: “Бабоньки, милые, пеките хлеб, много хлеба! Победа!” Зарезали из стада лучшего быка. Праздничный стол тянулся на всю деревню, — вспоминает со слезами на глазах Карлен Тачатович.

Один на миллион

После войны семья Геворкянов отправилась к невыездному отцу в Воркуту. Там и остались жить на долгие годы. Карлен Тачатович попытался искать счастье на родине, в Ереване. Он поступил в Ереванский университет на юридический факультет. Привел его туда поиск правды и справедливости. Но ему еще раз пришлось пережить страшный удар. Клеймо сына врага народа вновь сыграло злую шутку, его заставили положить на стол студенческий билет. Уже на третьем курсе института советская власть заметила тягу молодого парня, искалеченного войной, к знаниям о добре и зле. Он вернулся в Воркуту, работал бухгалтером. А потом справедливость синих небес подарила Карлену любовь всей его жизни — жену Тамару.
Она не женщина, она моя богиня, — со слезами на глазах говорит ветеран.
— Я искал ее долгих тридцать два года, а когда увидел — понял: если я на ней не женюсь, то никто мне больше не нужен. У нас родились две чудесные дочери. Есть четверо внуков и правнук. Мы вместе уже пятьдесят пять лет. Карлен Геворкян работал семнадцать лет в Воркуте директором Художественного фонда. Много раз ему предлагали вступить в партию. Он всегда отказывался. Но в городе ссыльных, видимо, понимали причину, перестали настаивать. Уже давно участник войны ненавидит бумаги, связанные с личным делом. Однажды учительница в школе попросила его написать на специальном бланке характеристику на внука. Мол, какой он у вас: скромный или бойкий, чем любит заниматься, что за характер у мальчика.
Дед отказался писать “донос” на внука. Только на всю страницу вывел ручкой одно слово — “золотой!” В Липецк семья Геворкянов переехала больше двадцати лет назад. Карлен со своей богиней Тамарочкой много путешествовал, он всегда крепко стоял на ногах. Только последнее время силы уже не те, чтобы доверять только своим двоим. Рядом всегда опора — руки богини. Пока мы общались, Тамара Михайловна тоже была рядом, тихая как ангел. Пересказывала вопросы, если вдруг не услышит любимый супруг. Карлен Тачатович встретил нас в обычном костюме без наград и все повторял: ну чем я вам интересен, я всего лишь один из миллионов...

Петросовы — герои из Ставрополья

Наталья БУНЯЕВА,
Vechorka.ru

В этом году будет ровно сто лет, как семья Петросовых перебралась в Ставрополь. Мы сидим с одним из членов семьи — Сергеем Владимировичем на кухне, прихлебываем чай и разговариваем: знакомы давно, лет двадцать... Но то все по работе, по делам каким-то, а тут разговорились о войне.
Чтобы понять, о ком мы вспоминаем, надо как-то представить тех, кто прошел войну и прожил в оккупации. А после — восстанавливал город, буквально примчавшись домой с войны. Ну, “примчавшись” — слово громкое, ехали, как все... Но пела душа: сейчас обнимет мать и закашляет в кулак отец. Я представлю тех, о ком буду писать: семья большая, легко потерять, кто есть кто. Итак: глава семьи — Арутюн Петросов. Жена его — Оленка. Их дети — Михаил, Александра, Владимир, совсем маленький Борис. Муж Александры (Шурочки) — Иван. Внуки: Сергей, Лариса, Надежда. Вроде все...
Я буду писать о стойкости людей, о хитрости и смекалке невозмутимого деда Арутюна, пережившего геноцид, о героях-мужчинах, ушедших воевать, и о женщинах, оставшихся в оккупации... Жили они почти в центре Ташлы, на улице Айвазовского.

Проводы Миши

Итак, на войну ушел Михаил, брат Шурочки, Александры Арутюновны. Проводы были шумными: буквально весь город пришел провожать своих новобранцев на войну в парк, ныне именуемый “Центральный”. Среди зелени и цветов были слезы, где-то нервное веселье, где-то под гармошку танцуют и поют. В разгар отчаянного, до слез, прощания на город налетели самолеты. И начался ужас! Люди в панике прижимались к деревьям. Но осколки доставали! Тогда бабушка Оленка хватает внука Сергея из коляски и бесстрашно идет сквозь взрывы!
За ней семенит Шура, уже успевшая проводить мужа Ивана. И так, сквозь огонь, они продвигались к выходу, перешагивая через раненых и погибших. Так они спасли маленького сына Шурочки.

Партизанский район Ставрополя

Жили на Ташле. Армяне вообще как-то “кучно” там живут. Немцы знали, что там есть чем поживиться: народ работящий и зажиточный... Но боялись: лес рядом, а там могут быть партизаны! Каждый день на мотоциклах заезжали на узкие улицы, грабили и быстро-быстро уезжали.
Однажды Шура шла от заброшенного новыми властями госпиталя, в котором остались советские солдаты, — носила овощи с огорода. Туда с ведром — оттуда вернулась с двумя ранеными бойцами. В какой-то момент пленные набросились на конвоиров. И убили их! И тут они увидели Шурочку. Та, ничуть не испугавшись, взяла и привела наших солдат домой.
Дед Арутюн на склоне, ведущем к реке, в глинистом берегу вырыл вполне себе большой бункер, в котором легко помещались несколько человек. Это еще тогда, в первую бомбежку, он решил, что пусть лучше будет бункер, чем его не будет. Там и пересиживали бойцы днем. А по вечерам наши солдаты шли в гостеприимный дом Петросовых: поесть, поспать в тепле... Но у одного бойца была серьезная проблема: незаживающая рана. Перевязочных материалов нет. Лекарств нет. В госпитале пусто. Добыть лекарства можно, но как-то не было доверия к их обладательнице-фельдшерице. И тут Шура идет на отчаянный шаг: она вообще была невероятно решительной! Топором она рубит себе по ноге! И с этой раной идет к фельдшерице... Та просто не могла не поверить в такое: рубила женщина дрова, мужик-то на войне... Дала лекарства. Так и продержались бойцы до прихода наших.

Евреи

К Петросовым прибилась одна семья. И как ни уговаривали их, как ни умоляли — они пошли, куда приказали фашисты, согласившись с доктриной: “Немцы — культурная нация”. “Культурная нация” собрала евреев в центре и, кого в душегубке, кого пешком, повела к нынешнему Холодному роднику. Земля там потом неделю шевелилась после расстрела. Толпа народу стояла на краю и умоляла немцев дать возможность спасти хоть кого... Нет.
Однажды Шура наклонилась к уличной колонке. Выпрямилась от шума: над ней стоял немец с занесенным ножом, и на его руке висела русская женщина и кричала: “Кавказ! Кавказ!” Фашист опустил руку и ушел... Он-то думал, что “юде недобитая”...

Бориску увезли!

Это были страшные дни... Не было минуты, чтобы народ не прятался или что-то не прятал от немцев: не дай Бог, им под руку подвернется... Вот так и с кителем случилось. Муж Шуры, Иван, был младшим командиром. Ушел в форме, выданной военкоматом, а свой китель оставил дома. Рачительная жена спрятала китель под стогом сена в сарае. По двору бегал маленький Бориска, последыш Арутюна и его верной супруги Оленки... И в этот момент во двор въезжает немецкий офицер! Ужас. Все притихли, гадая, что нужно незваному гостю? А ничего! Просто заехал: культурный же. И тут мальчонка вдруг трогает его за лампасы: а почему у тебя зеленые? Я знаю, где красные. И, схватив его за штанину, ведет к схрону. Все оцепенели: тогда и не сообразили, что немец не поймет детский лепет. А тот поднял малыша, посадил в коляску мотоцикла и увез. Час женщины лежали в обмороке: похитили ребенка! Зачем? Где он сейчас? Через час маленький Бориска, довольный, приехал домой: что-то немцу стало грустно, соскучился по своим детям, вот и посадил в коляску, покатал. Мальчишку женщины обнимали-целовали так, что чуть не задушили.

Мать солдата!

Самым хладнокровным в семье был дед Арутюн. На улице рвутся снаряды, вся семья дрожит в бункере, а дедушка борщ на кухне наворачивает. “Мой снаряд меня найдет...”
Прошел слух, что где-то неподалеку, то ли в Ростове, то ли в Тихорецке, лечатся наши, ставропольские. Более того, там, в госпитале — сын Михаил! И бабушка Оленка собралась идти туда с соседкой, имя уже позабыто, но то, что женщина по фамилии Ландина жила там, люди помнят. Та женщина тоже рвалась проведать сына... Собрали они яйца, сметану в ведра, нагрузились и пошли по ростовскому тракту! Несколько сотен километров. Я не могу себе представить этот путь... Шли молча, чернея от усталости и холода. Все гостинцы прокисли, и вот она — цель! Даже не сутки, всего день была мать у сына... Потом он опять на войну, она — домой... Когда смотрела фильм “Отец солдата”, всегда плакала. “А я, выходит, мать солдата! Я тоже шла за ним...”

Концлагерь

Я считаю, что подвиги наших земляков должны быть увековечены на их Родине. Люди в оккупации. Страшно это.
Вот маленькая армянская женщина, черненькая, что уже само по себе подозрительно (а вдруг еврейка?) ежедневно топчется у концлагеря, раскинувшегося на территории нынешней площади Ленина. Что она тут делает? А вот что: ходит вокруг колючей проволоки и собирает записочки, которые солдаты выбрасывали из-за ограждения. Там все просто: Иванов, Петров, Сидоров... Прочитав имя, нужно подойти к полицаю, охраняющему лагерь, и сказать, что там — родственник. И белесый военнопленный идет прямо к своей черноволосой сестре... Почему-то немцы это разрешали. Так и бегала Шура туда, повязавшись платком, состарив сажей лицо. Выводила изможденных бойцов, пока однажды немецкий холуй не погрозил ей автоматом: “Еще раз увижу здесь, сама уйдешь за колючку!” Понятно, что эти “вояжи” нужно было прекратить...

Груша-грушенька...

Я вот пишу, и все мысль покоя не дает: а был ли предел героизма и мук нашего народа в той войне? Наверное, нет... Смогла бы я себе топором по ноге, чтобы спасти незнакомых мне людей? Не знаю. Моя подруга Марита Альбертовна показывала маленький пенек в огороде ее родителей: там была груша. Немцы озаботились ее огромными плодами. Приказали не прикасаться к дереву: приедут и сами соберут. И даже дерево! Дерево!!! Старая груша как будто встряхнулась, и все плоды упали. И люди пришли и собрали их. Природа восстала против оккупантов.
Ташла жила своей, отдельной от города жизнью: немцы заедут днем, пограбят, отберут последнее, а то, что еще оставалось, перекочевывало в госпиталь. Туда, к раненым и оставленным в пылу отступления, несли голодные люди последние крохи.

Мужчины

Мужская часть семьи Петросовых воевала. Не было среди них ни одного, кто хотел бы подольше полежать в госпитале, подождать, может, все закончится... Нет. Как в песнях: по-пластунски пропахали Европу, копали окопы, форсировали реки, ходили в атаки... Владимир, отец Сергея Владимировича Петросова, пошел на войну уже после освобождения города, в 43-м году. Ему как раз семнадцать исполнилось. И сразу же в разведку. Кто не знает: из десяти разведчиков на войне, хорошо если один выживал. Он выжил. Вернулся домой в наградах, почете, и мать встречала его у ворот. Потом стал и строителем, и водителем...
Дядя Михаил так же, как и все, где пешком, где на попутке, прошел всю Европу. Вот представьте: 9 мая! Капитуляция. ПОБЕДА! Все палят из всех видов оружия в небо над Германией, Австрией, Венгрией... А наш Михаил попался: прямо на их маленькое расположение вышел недобитый отряд фашистов. Наши солдаты сидели на чердаке какого-то дома, мирно беседовали, строили планы, а тут на тебе! Завязался бой. Последнюю пулю он оставил для себя. И уж примерился, чтобы застрелиться, как откуда-то раздалось: “Ура-а-а!” Это подмога подошла. Есть Бог, не иначе.
Сам же Владимир чуть не был погребен заживо. Форсировали Одер. После чудовищного боя первой идет санитарная служба, осторожно поднимает раненых бойцов. Затем выступает похоронная. Владимир был неподвижен, не дышал... Его взяли за руки, за ноги — и тут он как зевнул! Так остался жив.

Брат и сестра

Обо всем этом рассказали Надежда Ивановна Селиванова и сам Сергей Владимирович. Они двоюродные брат и сестра. Надежду назвали во имя надежды: у Шурочки умерли дети. И маленький Сергей, и маленькая Лариса. Через много лет Сергей Владимирович перенес их прах на Новое кладбище, туда же, где упокоилась их мама. А тогда, в суровые годы, у Александры Арутюновны родилась дочь! Как назвать? Да, конечно же, Надеждой! Сейчас она в Москве. Брат Сергей здесь: они часто созваниваются.