Южный Кавказ остается одной из главных угроз мировому порядку. Корреспондент "Репортера" провел две недели в этом регионе, чтобы понять логику и эмоции всех сторон конфликта

На прошлой неделе президент Серж Саргсян сделал сенсационное заявление: Армения берет курс на вступление в Таможенный союз России, Белоруссии и Казахстана. Это решение крайне удивило европейское начальство, которое рассчитывало, что Армения выберет западный вектор и, так же как и Украина, подпишет Соглашение об ассоциации с ЕС. Заявлению Саргсяна предшествовали его переговоры с Владимиром Путиным в Москве. Главный мотив не назван, но очевиден: это проблема Нагорного Карабаха и нарастающая вероятность новой войны с Азербайджаном.

Меньше чем через месяц, 9 октября, в Азербайджане выборы президента. Ильхам Алиев, сын отца нации Гейдара Алиева, станет президентом в третий раз — в этом ни у кого нет сомнений. Всю программу нынешнего и будущего главы государства можно описать тремя словами: "Я верну Карабах". Этой идее в Азербайджане подчинено все: образование, телевидение, культурная и светская жизнь. На нее списываются экономические и социальные неурядицы страны — все еще очень острые, несмотря на нефтяной бум.

За последние 10 лет военный бюджет Азербайджана увеличился в 20 раз. Почти $4 млрд (это полтора бюджета Армении), или 13% доходов страны, идут на закупку оружия и содержание армии. Этим летом потратили $1 млрд на российские системы залпового огня "Смерч", сотню танков и огнеметы "Солнцепек". И вот уже объявлено о выделении $3 млрд на закупки южнокорейского вооружения: тренировочные самолеты, боевые вертолеты и даже две подводные лодки.

"Кинжал хорош для того, у кого он есть. И горе тому, у кого он не окажется в нужную минуту", — эта фраза Черного Абдуллы из фильма "Белое солнце пустыни" отлично характеризует мотивы азербайджанских властей в проведении военной политики. Автор сценария этого фильма Рустам Ибрагимбеков тоже выдвинул свою кандидатуру на пост президента Азербайджана, но не заблуждается по поводу своих шансов на победу.

В Баку заявляют, что могли бы захватить Черный Сад — так переводится Карабах — в любой момент, если бы не Россия, связанная с Арменией договором о коллективной безопасности. Очевидно, на упомянутых переговорах в Москве президент Саргсян прекрасно понимал значение этого фактора.

Общество обеих стран заранее готово к новой войне. У армян жива память о погромах в Сумгаите, у азербайджанцев — о гибели сотен мирных жителей в Ходжалы. Одни любят вспомнить о Великой Армении "от моря до моря", другие все еще грезят пантюркистским проектом — от Бишкека до Анкары. За Азербайджан будут воевать "Смерчи", "Солнцепеки" и Жерар Депардье, рекламирующий азербайджанскую кухню на "Евроньюс". За армян — вездесущая диаспора и транснациональное нефтяное лобби, опасающееся за судьбу закавказского золотого теленка — нефтепровода Баку — Тбилиси — Джейхан, который проходит всего в 20 км от карабахской линии фронта.

В Армении ждут, что Азербайджан развалится раньше, чем предпримет попытку отвоевать Карабах. Президент Серж Саргсян уверен, что через 2–3 года обстановка в регионе расшатается настолько, что Алиев, как и в недавнем прошлом главы ряда арабских государств, не удержится в седле. Армяне с интересом наблюдают за событиями в Турции, Сирии, Египте, Иране и надеются, что волна мусульманского хаоса накроет и Азербайджан.

Армения и Азербайджан сейчас напоминают мальчишек, которые хорохорятся и лезут в драку, зная, что родители — великие державы — обязательно их разнимут. Но родители могут отвлечься. Так было в 1918 году: пока разваливалась Российская империя, армяне и азербайджанцы неистово резали друг друга. Так было в 1988 году, когда в агонии Советского Союза старые обиды двух народов вновь полезли наружу, схлестнувшись в Нагорном Карабахе. Так может быть

и сейчас — мир слишком увлечен Сирией и Ираном. И Черный Сад снова станет красным от крови.

Жизнь под "Градом"

Ереван — Горис — Степанакерт. Единственная дорога, по которой можно попасть в Нагорный Карабах, — это 330 км и 7 часов в пути. Она проложена в узком коридоре армянской земли, зажатой с двух сторон границей с Турцией и Азербайджаном. Почти все время вверх, через каждые 50 метров — поворот.

На попытку возобновить полеты из Еревана в Степанакерт (или Ханкенди, по версии Баку) Азербайджан ответил угрозой сбивать любые воздушные суда над Карабахом.

Короткая остановка на КПП в пограничном Лачине. – Пожалуйста, никаких отметок, — говорю я в окошко пограничнику, изучающему мой паспорт.

Отметка о посещении Нагорного Карабаха сделает невозможным въезд в Азербайджан, более того, я буду объявлен персоной нон грата. За месяц до моего путешествия этим статусом наградили испанскую оперную диву Монсеррат Кабалье, посетившую мятежную республику. Но в отличие от Монсеррат, мне кровь из носу нужно попасть в Баку.

– Я был здесь в 1982 году, проходил службу неподалеку. Это совсем другой город, ничего не узнать, — говорит мой водитель и проводник Влад. Мы долго колесим на его уазике по городу в поисках гостиницы.

Ничего удивительного. Зимой 1991–1992 годов Степанакерт подвергся массированному обстрелу установками "Град", дислоцированными в населенной азербайджанцами Шуше. Этот городок располагается на стратегической высоте в 17 км от карабахской столицы. Степанакерт отсюда как на ладони — не промахнешься.

– Обстрелы были регулярными. Все знали, что перезарядка орудий длится 20 минут. После очередного залпа дети выбегали во двор из подвалов — глядя на часы, 18 минут играли в футбол и убегали обратно в укрытие, — вспоминает Ирина Григорян.

Ирина — бывшая учительница, руководит общественной организацией "Институт народной дипломатии". По ее мнению, возврат азербайджанских беженцев в Карабах невозможен, историческая память сильнее доводов разума. В той войне никто из жителей не остался в стороне. Воевали даже священники, носившие специальную военную рясу цвета хаки.

– Мы целое поколение положили под землю. Я видела могилы почти всех своих учеников, — говорит Ирина. — В Карабахе нет семьи, в которой не было бы погибшего родственника. Одного поколения недостаточно, чтобы это чувство притупилось.

Я ждал от Ирины примирительной позиции, той самой народной дипломатии… Зря.

Она уверена: азербайджанские беженцы из Карабаха и сами не хотят туда возвращаться.

– Большинству из этих людей сейчас должно быть 50–60 лет. Однажды они уже потеряли свой дом. Вряд ли захотят вновь сниматься с насиженного места и куда-то ехать, тем более в место, куда менее безопасное для них и их детей…

А ведь возврат беженцев — краеугольный камень урегулирования конфликта. По крайне мере, так думает триумвират международных посредников — США, Россия, Франция.

– В 1998 году в армянском горном курорте Цахкадзор проходила конференция, посвященная урегулированию конфликта, — рассказывает Ирина. — За мной на машине приехал азербайджанец. Я не знала, где проходит встреча, и он должен был меня туда отвезти. Время, пока мы ехали в лифте, показалось мне вечностью — такое было напряжение... Сейчас мы с ним общаемся, дружим. Но у них, азербайджанцев, уже есть свой дом — Азербайджан, а у нас свой — Карабах. Мы можем ходить друг к другу в гости, но мы не будем жить под одной крышей. По крайней мере, сейчас.

Я влюбилась в армянина

– Подъезжайте к девяти, поужинаем. Только вы извините, у нас не бог весть что из еды. Спрашивайте гастроном Геворкова, это бывший обком партии по улице Азатамартикнери.

– Простите, по какой улице?

– Бывший проспект Кирова, — облегчает задачу Рахиля Балиева.

Рахиля Ибрагимовна — одна из немногих азербайджанок, оставшихся в Нагорном Карабахе после начала войны. На третьем этаже хрущевки — коммуналка коридорного типа. 67-летняя Рахиля с дочерью, двумя внучками и внуком живет в двух комнатах.

Она родилась в Армении, но детство и юность провела в Баку. В те годы это был интернациональный город. Там жили азербайджанцы, армяне, евреи, казахи, украинцы. Никто не думал о различиях, у всех был один язык — русский.

– Меня хотели отдать замуж за… — Рахиля ищет нужное слово, — сына дяди.

– Двоюродного брата? — подсказываю я.

– Да, за двоюродного брата. Совсем забываю язык, — смущается Рахиля. — Здесь я очень редко говорю по-русски.

В общем, раньше традиция выдавать дочерей замуж за родственников в Азербайджане была очень сильной. Но я влюбилась в армянина, Григорян фамилия.

Супругу Рахили было 55 лет, когда он погиб, — убило артиллерийским снарядом во дворе собственного дома. После смерти мужа Рахиля много лет никого из родственников не видела.

– За это время умерли мой отец и брат. В Баку их могилы, которые я, наверное, никогда не увижу. Спустя 19 лет мне написала двоюродная сестра из Азербайджана, предложила встретиться в Тбилиси. Я поехала. А как вернулась, сразу пошла сознаваться к руководителю местного КГБ Бако Саакяну, теперешнему президенту НКР. Он мне тогда сказал: "Хорошо, что пришла, ты все правильно сделала".

Рахиля не уехала из Степанакерта из-за мужа, который боялся, что его обвинят в предательстве.

Страх накрывал людей волной: азербайджанцы бежали из мест, где они десятки лет жили бок о бок со своими армянскими соседями. Уходили целыми деревнями. "Однажды утром я просыпаюсь, а в селе ни одного азербайджанца, все ушли ночью, будто сговорились", — рассказывает Эдик Мовсисян, сослуживец Влада, которого мы встретили в Карабахе.

В четвертую годовщину сумгаитских событий, в 1992 году, карабахские войска штурмуют азербайджанскую Ходжалы. Погибли сотни мирных жителей, пытавшихся уйти из города. Сейчас Баку говорит о миллионе беженцев из Армении, Ереван — о полумиллионе своих беженцев из Азербайджана.

– Не страшно было оставаться? После армянских погромов в Сумгаите

мест­ные наверняка стали смотреть на вас по-другому, — спрашиваю я Рахилю.

– Всякое случалось. Помню, в самый разгар войны я пошла в магазин. Степанакерт был блокирован, продукты — в страшном дефиците. Мне нужна была пачка молока для дочери, достать ее удалось только на третий или четвертый день. Ко мне подбежала армянка и вырвала пачку из рук. "Пусть едет в свой Агдам!" — закричала она.

– Это значило что-то обидное?— не понимаю я.

– В Агдаме был большой базар, это вообще был крупный торговый город. И там многие девушки… торговали собой.

Агдам — город-призрак рядом с линией фронта. Сегодня он выглядит как Припять после чернобыльской катастрофы: все стотысячное население покинуло город во время конфликта, дома были разобраны на стройматериалы. Растерзанный Агдам, хорошо просматриваемый со стороны Азербайджана, — это назидание: "Вот что может быть с вашими городами, случись новая война".

Агдам не восстанавливается. В 2005 году министр обороны, а ныне президент Армении Серж Саргсян сказал: "Агдам — не наша родина". В Ереване понимают, что "пояс бе­зопасности" — семь азербайджанских районов — рано или поздно придется вернуть. А значит, ни жить там, ни строить смысла нет. Захват этих территорий был обусловлен военными нуждами: с них в пределах дальности боя установок "Град" велся обстрел Нагорного Карабаха.

– Чем закончилась история с армянкой?

– Ее в очереди никто не поддержал. Кто-то даже плюнул ей в лицо.

Избавление от комплексов

– Армяне сейчас живут на одной десятой территории исторической Армении, — Давид начинает размеренно, будто читает лекцию в университете. — Наши исконные земли находятся в Турции, на территориях Азербайджана, Ирана, Грузии. Мы столетиями жили, порабощенные другими народами. У нас выработался комплекс жертвы, достигший своего пика в 1915 году во время турецкого геноцида армян. Быть армянином значило быть жертвой, просителем… Пожалуйста, признайте геноцид, помогите, дайте гарантии, защитите… Это убивало нацию. Армяне начали массово ассимилироваться с другими народами. В 60-е, 70-е, 80-е этот процесс был особенно заметным.

Давид Бабаян похож на исследователя-полярника: доброе, но в то же время суровое бородатое лицо. Он— глава информационного департамента администрации президента НКР. Мы встречаемся в его кабинете в бывшем здании облсовета.

– Знаете, что дало нам карабахское движение и победа в войне? Мы избавились от комплекса исторической неполноценности. Мы поняли, что можем не только противостоять более сильному противнику, но и построить свое государство.

– Вы говорите, что карабахское движение избавило армян от комплекса неполноценности и тут же — о создании независимого, в том числе и от Армении, государства. Вас это не смущает?

– Это не имеет значения, вместе мы или отдельно. Армения и Карабах — это сообщающиеся сосуды, Карабах — гордость Армении. Есть триединство: Армения, Карабах и диаспора. Если что-то случится с Карабахом, то, учитывая наше враждебное окружение, армянский народ не может, скажу циничней — не должен иметь свою государственность.

Армения, как и другие страны, не признает Нагорно-Карабахскую республику. Придуманный Гейдаром Алиевом слоган "Один народ — два государства" применим не только к Азербайджану и Турции, но и к Армении с Карабахом. Один из армянских экспертов так объясняет парадоксы армяно-карабахских отношений: "Президент НКР уже не хочет быть губернатором области, а спикер парламента — главой облсовета". Карабахская элита играет важную роль в политической жизни страны. Это своеобразная школа президентов, самые успешные выпускники которой работают по специальности. Почти все армянские президенты (кроме Тер-Петросяна) воевали в Карабахе. Роберт Кочарян в 1994 году стал главой непризнанной республики, а через четыре года президентом Армении.

Давид рассказывает о праве наций на самоопределение, которое сейчас доминирует над принципом сохранения территориальной целостности.

– Почему Украина могла выйти из состава СССР, а мы не можем из состава Азербайджана? Почему Косово может выйти из состава Сербии, Южная Осетия, Абхазия — из Грузии? Вы возразите, что, если пользоваться такой логикой, то завтра в мире появится 150 новых государств. Это не так. Решение иметь свое государство еще нужно защитить, а это мало кому удается.

Впрочем, с экономической точки зрения Нагорный Карабах все-таки часть Армении, а не самостоятельное государство. Доходная часть бюджета НКР — $70 млн, расходная — $150 млн. Почти половину государственных трат покрывает ежегодный межгосударственный кредит от Армении — тоже $70 млн. Кредит выдается меньше чем под 1% годовых с условием отложенного возврата (с 2015 года).

Но совершенно очевидно, что кредитование это является фактически невозвратным, ведь экспорт из НКР составляет $60 млн, импорт — $290 млн.

Если завтра война

В первый безоблачный день Всемирного потопа Ной обернулся к солнцу и увидел искрящуюся в лучах утренней зари снежную

поверхность. Это была вершина горы Арарат. Один из спутников

Ноя выглянул из ковчега и закричал: "Ерева анд!" — что означало "Виднеется там!".

Арарат — это основа культурного кода армян. При ясной погоде ее хорошо видно из Еревана, но находится гора на территории Турции.

Ереван — самый гламурный город Закавказья. Броско одетые барышни, дорогие машины и центральные улицы, усеянные бутиками и кафешками. Несмотря на то что Армения находится в полублокадном положении (нет своего выхода к морю и в плане доставки товаров республика критически зависит от доброй воли Грузии и Ирана), ее экономика худо-бедно развивается (рост ВВП в прошлом году составил 7,2%). Кроме того, серьезно помогает огромная армянская диаспора. И, судя по всему, денег этих хватает не только на самое необходимое.

Сегодня пятница, на улицах оживленно. По ним снуют толпы молодых людей с плакатами и надписями на футболках в виде перечеркнутого круга с цифрой 150 внутри. Два часа назад мэр столицы отменил собственное решение о повышении тарифов на проезд в маршрутках со

100 до 150 драмов. Молодежь вывалила на улицу праздновать победу. Вокруг много полиции, фотографов и журналистов — все проходит мирно и задорно. Фиеста продлилась до глубокой ночи.

Перспектива новой войны воспринимается молодежью как компьютерная игра: электронные армии и ненастоящие трупы.

В Карабахе же войну чувствуют кожей. Но здесь все просто: "Или они поставят свой флаг в Степанакерте, или мы — в Баку". Третьего не дано. В 1993 году от карабахцев бежали даже наемные чеченские отряды некогда непобедимого Шамиля Басаева.

Перед выездом из Степанакерта к нам заехал генпрокурор НКР Аршавир Гарамян. У него широкое, улыбающееся приветливое лицо. Возможно, человек такой, а может — профессиональное.

– Что может противопоставить военному потенциалу нищая НКР? — спрашиваю я Аршавира.

– Мы тоже закупаем и разрабатываем оружие. Но наше главное преимущество в том, что любая война в Карабахе — это народная война: воевать против Азербайджана будут не только солдаты — все карабахцы.

Аршавир делится военной мудростью: ландшафт Карабаха таков, что большую армию здесь не разместить — максимум 5 дивизий в одном месте. В воображении всплывают кадры из фильма "300 спартанцев", где кучка греков противостоит огромной армии персов в узком ущелье.

Кавказская гордость

Чтобы добраться до Азербайджана, приходится ехать в соседнюю Грузию. Поезд Тбилиси — Баку идет около 15 часов.

Граница. Сделанные в Карабахе фотографии слиты на внешние ресурсы, беседы расшифрованы, а записи в блокноте — оцифрованы и посланы по электронной почте себе же. Сами блокноты выброшены. Я подготовился, и все-таки нервничаю. Из-за меня поезд стоит на границе на полчаса дольше положенного — виноваты армянские отметки в паспорте. Мне дважды задают вопрос о целях визита, снимают на камеру, смотрят сумки. Все обошлось — я пересекаю границу.

Новые дороги, фонтаны, мраморные подземные переходы и немного пренебрежительное отношение к старине (азербайджанцы не стесняются подмазывать и подкрашивать столетние кирпичи). Все говорит о том, что Баку — новый город, следить за трансформацией которого не успевают сами бакинцы. Приморский бульвар, протяженность которого раньше составляла 5 км, сегодня тянется почти на 20. Только что отстроенные Башни Огня — три огромные высотки, сплошь покрытые экранами, на которых попеременно полыхает то огонь, то цвета национального флага — новые символы города. Если Баку — город XXI столетия, то его пригороды — середина ХХ-го. Бесконечные индустриальные пейзажи: железнодорожные полотна, вагонные цистерны с нефтью и строительные краны. В 10 минутах от центра — известное "поле Джеймса Бонда": усеянное нефтяными качалками пространство, пленившее создателей одной из серий бондианы "И целого мира мало".

С Сейраном Бадаловым мы встречаемся в уютной чайхане прямо подле Девичьей башни — древнего священного места огнепоклонников, символа старого Баку. Сейран — обладатель интеллигентной наружности, странно сочетающейся с некоторой растрепанностью, свойственной творческим людям. Ему 30, он снимает фестивальные фильмы и сотрудничает с информационным агентством Reuters, делая видео на заказ.

– В ноябре 2012 года в Финляндии проходил большой кинофестиваль, в котором участвовал мой фильм Oilman об одном азербайджанском художнике, который рисует нефтью. Я очень хотел туда поехать, но расходы на перелет и жилье — 2,5 тысячи евро. Друзья мне сказали: напиши письмо в министерство. Сначала я отказывался — не видел в этом смысла. Но письмо в последний момент написал. Всего за один день чиновники сделали мне "шенген", купили билеты и дали деньги на дополнительные расходы. Позже правительство способствовало отправке моего фильма в Канны.

Недавно Сейран купил квартиру, воспользовавшись государственной ипотечной программой — ему дали кредит всего под 8% годовых. В Украине о таких ставках можно только мечтать.

– Посмотри, сколько людей вечером сидит в ресторанах. Это не олигархи, просто люди, которые зарабатывают. Я где-то слышал, что каждый день Азербайджан получает от продажи нефти $85 млн. Это много, но, если разделить на всех азербайджанцев, получится всего $10 в день. А значит, страна живет не только нефтью. Лично мне здесь удобно: я знаю свои права, куда обратиться, чтобы решить свои проблемы. Я свободен и хорошо зарабатываю. Для большинства людей линия уровня жизни (Сейран делает восходящее движение рукой) идет вверх, а не вниз. Недовольными могут быть только неудачники. Сегодня перекрыли дорогу или разворотили площадь — людям это не нравится, они ругают правительство. А завтра на месте стройки появляется новая трасса, а вместо пустыря красивый сквер с фонтанами. Теперь они довольны. И так всегда.

– Если в стране все так хорошо, зачем Азербайджану Карабах? Страна богатеет, люди богатеют, новая война может легко это разрушить.

– Даже без малейшей части территории — это уже другой Азербайджан. Армяне кичатся своей победой, выставляют ее напоказ — долго так продолжаться не может. Есть же какая-то гордость, в конце концов.

Поведение Сейрана заметно меняется: в глазах появляется беспокойная искра, он ерзает на стуле и часто дышит. И это не жара.

Накал ситуации вокруг Карабаха — следствие обострения в самом Азербайджане. Сейчас экономические и социальные проблемы страны покрыты тонкой нефтяной пленкой, но это не навсегда. Плюс нацменьшинства — талыши, аварцы, лезгины — постоянно требуют каких-то новых прав. Ильхам Алиев возвел возврат территорий в ранг религии. Вернув Карабах, он получит высочайшую степень легитимности. Это соблазн попробовать. Но есть и другая сторона — проигрыш чреват потерей власти. Как минимум.

В Азербайджане, как и в Армении, во всем винят Россию и ее неоимперскую политику. Абхазия, Южная Осетия, Карабах… все это проблемы одного порядка. Политическая карта Закавказья похожа на старые залатанные джинсы. Этот регион — арена большой геополитической игры. Ничего личного — просто политика. Но для обычных азербайджанцев все наоборот — здесь только личное.

– Если ко мне подойдет человек и ударит меня, я не буду спрашивать, кто его послал. Я ударю в ответ, — говорит Сейран. — Если ребенок в школе спросит, почему Шуша раньше была нашей, а теперь нет, ему не будут рассказывать про геополитику, Россию и тому подобное. Ему просто скажут: армяне захватили, армяне — наши враги.

– Но армяне не хотят войны.

– Естественно. Ведь это нам, азербайджанцам, нужно вернуть Карабах. В Баку война не чувствуется, но ближе к границам люди слышат выстрелы. Граница с Карабахом очень протяженная, вдоль нее живут сотни тысяч человек, может быть, даже миллионы. И они живут, как на игле. Долго так продолжаться не может.

– Что такое Карабах для тебя лично?

– В детстве я долго жил в деревне на севере Азербайджана. И я чувствуют ностальгию каждый раз, как приезжаю в эту деревню. Так же и с Карабахом: для многих моих сограждан это родина, которую они не могут и не хотят забывать. Пусть это будет Пиррова победа. Но нужно возвращать то, что у тебя отобрали. Это у нас в крови.

Я вспоминаю историю, которую после нескольких рюмок карабахской тутовой водки мне рассказал веселый армянин Арайк Хачатурян: "В 1988 году, в разгар конфликта, я работал в Москве. И вот покупал я как-то финские обои. Они стоили 8 рублей, азеры продавали их по 10 рублей, зато без очереди. Подхожу к одному из них и спрашиваю:

Ты про войну в Карабахе знаешь? — Ну? — Что ну? — Да похер мне эта война. Ты обои брать будешь или нет?"

Тюркское единство

Джавид Мовсумли — администратор ресторана Rich House ("Бо-гатый дом") в центре Баку. Это не единственная его работа. Заведение только открылось, и его завсегдатаи — в основном друзья и друзья друзей тех, кто здесь работает (администраторов, барменов, официантов и поваров).

Джавиду 24 года, он историк, недавно окончил магистратуру Бакинского госуниверситета и теперь там же преподает. Историческая наука — одна из важнейших в Азербайджане. Именно она обосновывает и оправдывает существование молодого Азербайджана, равно как и происхождение самих азербайджанцев.

На барной стойке ресторана — государственные флаги шести тюркских государств: Азербайджана, Турции, Казахстана, Туркменистана, Узбекистана и Киргизии.

– В первую очередь я турок, потом азербайджанец. Мы один народ, и если бы не было буферной зоны в виде Армении, Азербайджан и Турция стали бы единым государством. В Турции — прогресс, там много недостатков, но главное — там работают законы. В Азербайджане — клановая система, хочешь иметь бизнес — договаривайся, плати. В Турции, когда ты заходишь в ресторан, тебе бесплатно ставят воду на стол. А здесь нет такой культуры, мы до этого еще не доросли.

Год назад четыре тюркских государства — Турция, Казахстан, Азербайджан и Киргизия — утвердили общий флаг, второй по значению после национального.

Несмотря на общую этническую принадлежность, у турок и азербайджанцев менталитет отличается.

– Мы турки, но мы часть кавказской культуры, и это накладывает свой отпечаток, — говорит Джавид.

– Армяне тоже часть кавказской культуры, — толкаю я беседу в нужное русло.

– Я не стану сидеть с армянином за одним столом. У нас назвать кого-то армянином — это ругательство. Я из того поколения, которое тоже прочувствовало войну. Я учился вместе с беженцами. Наша учительница просила нас приносить вещи для наших же одноклассников. Ты скажешь, что армяне тоже проливали кровь на той войне. Это так. Но, в отличие от нас, они зря ее проливали — не за свою землю.

Каждый восьмой азербайджанец — беженец из Карабаха или Армении. Годами они жили во временных лачугах и железнодорожных вагонах. Нефтяной бум позволил Азербайджану построить целые города для беженцев в Западном Азербайджане, многие осели в Баку.

– Ты веришь в мир в Карабахе?

– Да. Давайте объявим полную демилитаризацию Карабаха. Пусть входят миротворцы, возвращаются беженцы. После проведем референдум. Я думаю, сами армяне будут голосовать за вхождение в Азербайджан — он сильнее развит экономически.

– Зачем такие сложности. Можно просто подсчитать количество беженцев из Карабаха, у кого больше людей — тому и земли. Да?

– Можно и так.

– Как ты относишься к Сафарову?

Этот вопрос требует короткого пояснения.

В 2004 году военный офицер Рамиль Сафаров проходил трехмесячный курс английского языка в Будапеште в рамках натовской программы "Партнерство ради мира". Там же учились два армянских военнослужащих. Одного из них Сафаров ночью зарубил топором. Осужденный на пожизненный срок, Сафаров после восьми лет в венгерской тюрьме был экстрадирован в Азербайджан. В тот же день указом президента он был помилован. Затем восстановлен в рядах вооруженных сил Азербайджана. Ему выдали квартиру и жалованье за восемь лет вынужденного отсутствия.

– Иншалла, поступок Сафарова можно оправдать, но это не то, чем можно гордиться. Он дал лишний повод критиковать Азербайджан, еще один пропагандистский козырь армянам, — говорит Джавид.

Эта музыка будет вечной

– Азербайджан потерял не 20% земель в виде Карабаха, а 80%. Наши исторические земли — это северный Иран, часть Армении, Грузии и России — Дербент в Дагестане. Отобрав Карабах, мы создадим прецедент, начнем претендовать на другие свои исконные территории. Такие масштабные территориальные претензии без войны удовлетворить невозможно.

А это не просто война — это Третья мировая. Никто этого не допустит. Пусть парни с верхней и нижней улиц ссорятся, но экономический интерес больших государств важнее.

– Мой отец — ветеран карабахской войны, — продолжает Араш. — Он мне говорил, что эта война — трагикомедия. Власть не поддерживала народ в этой войне, решались другие задачи. Через пять лет Карабах станет историей. Как стала историей потеря огромных территорий Южного Азербайджана.

– Почему именно через пять лет?

– Недавно мы громко отпраздновали 95-летие азербайджанской армии. Через пять лет мы будем праздновать столетие. Как мы будем это делать? Какие достижения у этой армии? Как эти достижения сопрягаются с тем, что обещает нам власть? Слишком много вопросов. Военной техники не счесть, так же как и денег, потраченных на нее. Но Карабах где был, там и остался — у Армении. Я готов воевать, но я не хочу воевать. Война — это ужасно. В нынешнее время мы ведь не саблями махать будем.

– Есть ли место прощению во всей этой истории?

– Мы простили армян в 1918 году, простим и сейчас. Нужно уметь подвести черту.

В 2001 году на Ереванском коньячном заводе "Арарат" заложили бочку мира. Для создания коньяка использовали спирты 1994 года. В этот год Армения, Азербайджан и Нагорный Карабах заключили перемирие в затяжном карабахском конфликте, длившемся с 1988 года. Бочку вскроют только тогда, когда перемирие превратится в мир. С тех пор прошло почти 20 лет — именно столько выдерживают лучший армянский коньяк Ararat Nairi. Но конфликт в Нагорном Карабахе продолжает тлеть. И угроза пожара возрастает.

Текст: Глеб Простаков, Ереван — Степанакерт (Ханкенди) — Баку.

Фотографии: Виктория Ивлева