ВЕЛИКИЙ ПОЭТ ДВИЖЕНИЯ
Бывает, уходит человек - остается легенда. Леонид Енгибаров ушел от нас в возрасте, когда уходят гении, - в 37. Сорок шесть лет прошло с тех пор, как его нет с нами, а легенды о нем, складывавшиеся еще при жизни, все еще передаются из уст в уста. Он являл собой тот оптимистический парадокс актерского искусства, который может быть выражен формулой: настоящее не стареет. Во все, что он делал на сцене, он вкладывал свое сердце, благородство, вдохнув добрые чувства и надежду в тех, кто был непосредственным свидетелем его игры.
ПРИРОДА ЩЕДРО ОДАРИЛА ЕГО БЛЕСКОМ И ИЗЯЩЕСТВОМ. И он прилагал все усилия, чтобы быть достойным своего таланта.
Леонид знал и любил литературу, особенно русскую, был разносторонне одаренным человеком, обладал безукоризненным вкусом, что отражалось и в его литературных миниатюрах. Он был ярким подтверждением известной истины: талантливый человек талантлив во всем. Нравственным завещанием нам, живущим, звучит его короткая миниатюра: "Не обижайте человека!"
"Зря, просто так обижать человека не надо. Потому что это опасно. А вдруг он Моцарт? К тому же еще не успевший ничего написать, даже "Турецкий марш". Вы его обидите - он и вовсе ничего не напишет. Не напишет один, потом другой, и на свете будет меньше прекрасной музыки, меньше светлых мыслей и чувств, а значит, и меньше хороших людей. Конечно, иного можно и обидеть, ведь не каждый человек - Моцарт, и все же не надо, а вдруг... Вы такие же, как он. Берегите друг друга, люди!"
...К сожалению, на сцене я видела Енгибарова однажды, но в тот единственный раз цирк для меня перестал быть цирком. Это были мгновения общения с настоящим большим искусством. Увидев раз, забыть его было невозможно. Его глаза, печальные и бездонные, и особенно руки, вся его фигура, пластика способны были выражать без слов состояние человека лучше, чем это делает слово. Он был Артистом с головы до ног. Поэтому у него было много друзей по всему свету, людей, для которых его искусство олицетворяло надежду и любовь.
"Веселое на первый взгляд, а в глубине своей грустное и одинокое сердце Леонида было велико, как сердце Бога", - эти слова Ивана Штедри, известного чешского поэта, точно выражают суть личности Енгибарова. Его смерть ошеломила всех, кто хоть раз соприкасался с великим клоуном. Прекрасная книга Рудольфа Славинского отразила планетарную известность артиста и боль потери. Приведу лишь самые короткие отзывы.
"Енгибаров - великий поэт движения. Гений. Имя его стало легендой" - Марсель Марсо.
"Леонид никогда не берег себя. Он прожил жизнь на зависть полнокровно. Умер - как жил: резко и быстро. Как будто сам себя сжег" - Ладислав Фиалка.
"Упал, как срубленное дерево. А сколько еще плодов могло принести это дерево!" - Карел Хегер, известный чешский актер-клоун.
"Он шел по канату... Шел по сверкающему канату среди звезд... Уходил все дальше и дальше в черную синеву космоса, унося с собой неразгаданную тайну своей судьбы, своего молчаливого непостижимого искусства... Звездный клоун, мим, владеющий удивительным даром слова..." - Мария Романушко, русская поэтесса, написавшая третью прозаическую книгу, посвященную великому клоуну.
НО САМОЙ ДОСТОЙНОЙ ЭПИТАФИЕЙ ВЕЛИКОМУ МИМУ стало пронзительное стихотворение Владимира Высоцкого, словно предвидевшего и свой прерванный полет. Приводим его целиком.
ЕНГИБАРОВУ - ОТ ЗРИТЕЛЕЙ
Шут был вор: он воровал минуты -
Грустные минуты, тут и там, -
Грим, парик, другие атрибуты
Этот шут дарил другим шутам.
В светлом цирке между номерами
Незаметно, тихо, налегке
Появлялся клоун между нами
Иногда в дурацком колпаке.
Зритель наш шутами избалован -
Жаждет смеха он, тряхнув мощной,
И кричит: "Да разве это клоун!
Если клоун - должен быть смешной!"
Вот и мы... Пока мы вслух ворчали:
"Вышел на арену, так смеши!" -
Он у нас тем временем печали
Вынимал тихонько из души.
Мы опять в сомненье - век двадцатый:
Цирк у нас, конечно, мировой, -
Клоун, правда, слишком мрачноватый -
Невеселый клоун, не живой.
Ну а он, как будто в воду канув,
Вдруг при свете, нагло, в две руки
Крал тоску из внутренних карманов
Наших душ, одетых в пиджаки.
Мы потом смеялись обалдело,
Хлопали, ладони раздробя.
Он смешного ничего не делал
Горе наше брал он на себя.
Только - балагуря, тараторя, -
Все грустнее становился мим:
Потому что груз чужого горя
По привычке он считал своим.
Тяжелы печали, ощутимы -
Шут сгибался в световом кольце, -
Делались все горше пантомимы,
И морщины глубже на лице.
Но тревоги наши и невзгоды
Он горстями выгребал из нас -
Будто обезболивал нам роды, -
А себе - защиты не припас.
Мы теперь без боли хохотали,
Весело по нашим временам:
Ах, как нас прекрасно обокрали -
Взяли то, что так мешало нам!
Время! И, разбив себе колени,
Уходил он, думая свое
Рыжий воцарился на арене,
Да и за пределами ее.
Злое наше вынес добрый гений
За кулисы - вот нам и смешно.
Вдруг - весь рой украденных мгновений
В нем сосредоточился в одно.
В сотнях тысяч ламп погасли свечи.
Барабана дробь - и тишина...
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего - и сломана спина.
Зрители - и люди между ними -
Думали: вот пьяница упал...
Шут в своей последней пантомиме
Заигрался - и переиграл.
Он застыл - не где-то, не за морем -
Возле нас, как бы прилег, устав, -
Первый клоун захлебнулся горем,
Просто сил своих не рассчитав.
Я шагал вперед неукротимо,
Но успев склониться перед ним.
Этот трюк - уже не пантомима:
Смерть была - царица пантомим!
Этот вор, с коленей срезав путы,
По ночам не угонял коней.
Умер шут. Он воровал минуты -
Грустные минуты у людей.
Многие из нас бахвальства ради
Не давались: проживем и так!
Шут тогда подкрадывался сзади
Тихо и бесшумно - на руках...
Сгинул, канул он - как ветер сдунул!
Или это шутка чудака?..
Только я колпак ему - придумал, -
Этот клоун был без колпака.
1972 г.
Похоже, в этой параллели и кроется ключ к пониманию индивидуальности этих двух великих личностей. Родство их прежде всего в том, что творчество обоих буквально пронизано необыкновенным по глубине и тонкости сочетанием трагизма и великого жизнелюбия.
Наталия ГОМЦЯН
Добавить комментарий