В феврале 1945 года Адольф Гитлер, беседуя с Мартином Борманом, якобы жаловался на недостаточную активность немецкой политики в отношении мусульман. Стоило лишь перешагнуть через колониальные амбиции Италии и вишистской Франции в Африке – и пример освобожденных мусульманских народов вдохновил бы весь Ближний Восток на восстание против британского владычества, грезил фюрер – «ведь это типично для мусульманского мира, от Атлантики до Тихого океана: что затрагивает одного мусульманина, к счастью или к несчастью, затрагивает всех». Конспект речи Гитлера в книге «Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)», опубликованной в этом году на русском языке издательством Института Гайдара, цитирует немецкий и британский историк Давид Мотадель. Исследование, посвященное политике Третьего рейха в отношении ислама, наводит на размышления о том, насколько сильна оказалась инерция взглядов еще колониальных времен на мусульманский мир.

Особое положение, которое в политике рейха занял ислам, парадоксально только на первый взгляд – взгляд современного человека, для которого современные наследники гитлеровской идеологии в первую очередь отличаются исламофобией. Разжечь пламя джихада в тылу Британской империи, втянув в Первую мировую войну Османскую империю, пытались еще в начале ХХ века центральные державы – Германская империя и Австро-Венгрия. Их планам не суждено было сбыться: Британия сумела куда эффективнее мобилизовать арабский национализм и обратить его против турок.

Этому посвящена значительная часть книги Юджина Рогана «Падение Османской империи». Научным редактором ее перевода стал сотрудник Института востоковедения РАН Артем Космарский, который перевел и «Ислам в политике нацистской Германии». Книги, таким образом, стали своего рода дилогией об исторических ошибках европейских сил в оценках и прогнозах относительно того, чем является и чем не является ислам.

Третий рейх, как показывает Мотадель, добился того, чтобы чиновники, от бюрократов из Восточного министерства до идеологов в Главном управлении СС, опирались на одни и те же представления о сути, роли и политическом значении ислама. Какими же были эти представления?

В первую очередь они опирались на концепцию «всемирного исламского единства», или «всемирного ислама» – Weltmusulmanentum. Ислам рассматривался нацистским руководством как единая религиозно-территориальная система, основой которой видели «понятный и последовательный религиозный кодекс, который пригоден для применения в определенных целях». Это положение основывалось на определенных предпосылках в виде экспертных наблюдений. Уже после начала войны каирский агент абвера Пьер Шрумпф-Пьеррон рассказывал дипломату Эберхарду фон Штореру – одному из первых должностных лиц рейха, предложивших обратиться к исламу в борьбе с британцами и разработать соответствующую программу религиозной политики – что «структура ислама имеет, между прочим, много общего с национал-социализмом: наверху авторитет, внизу «демократия». Шторера воодушевил рассказ агента о том, что в Африке якобы восторгаются фюрером – победителем Франции и борцом с «мировым еврейством». На свою сторону нацистам удалось привлечь некоторых видных религиозных деятелей: например, муфтия Иерусалима Амина аль-Хусейни, который встречался с Гитлером в 1941 году.

В 1942 году в Берлине был открыт Центральный исламский институт, а немецкий МИД в разработке исламского направления политики рейха признал, что от провалившихся во время Первой мировой призывов мусульман к священной войне стоит воздержаться. Апелляции к национализму в Африке и на Ближнем Востоке не вызвали бы понимания у союзных Италии и вишистской Франции, а также нейтральной Испании, имевших собственные виды на колонии.

Таким образом, рейх в пропаганде примерил на себя роль защитника традиционных религиозных ценностей – в этом ключе он действовал в отношении мусульман на территориях от Северной Африки до Крыма и Кавказа. На советской земле главным проводником этой политики стал вермахт, начавший формирование так называемых «восточных легионов» из военнопленных. Исламом заинтересовались и в СС: балканские мусульмане, например, стали фактически первой после немцев этнической группой, которым было позволено вступать в войска формирований организации.

При этом выстраивали «исламскую линию» кадры еще кайзеровских времен. «Немало офицеров, которые занимались политикой Германии по мобилизации мусульман в Первую мировую войну, были задействованы снова. Самым ярким примером можно назвать пожилого Оппенгейма», – пишет Мотадель. Дипломат в отставке Макс фон Оппенгейм в 1940 году, после падения Франции, направил в немецкий МИД семистраничный меморандум о подготовке восстаний в британских владениях. Он работал в дипведомстве с 1896 года и впервые столкнулся с исламом как с политической силой во время восстания Махди в Судане – кстати, как и Уинстон Черчилль, очень серьезно впоследствии относившийся к возможности мусульманских восстаний при немецкой поддержке.

В книге, которая создавалась больше 10 лет, собран огромный материал, показывающий, что в очередной раз достигнуть своих целей – поднять всемирное восстание мусульман, чтобы оно обрушило остатки Британской империи и взорвало изнутри СССР, – нацистам не удалось не из-за исламофобии, которой верхушка рейха не страдала (Мотадель, напротив, пишет об исламофилии Гитлера, и особенно – Гиммлера), и не от недостатка усердия в проведении своих планов в жизнь. Германия оказалась в плену тех же устаревших и поверхностных представлений об исламе, которые заставили европейские империи поверить в возможность джихада стать стратегическим оружием Османской империи.

Эти заблуждения и после Второй мировой войны не были сданы в утиль. Мотадель рассказывает о том, как разработанные нацистами стратегии применялись в ходе холодной войны против СССР и ближневосточных просоветских диктатур. «Ислам воспринимался как организованная религия, которая поддается изучению и пониманию. Представлялось также, что ислам предлагает четкую систему верований, которую немусульманские государства способны расшифровать и использовать в политических целях. Более того, возникло ощущение, что требования ислама… представляют собой идеальную основу для легитимизации власти», – пишет он.

Помимо искренности – желание банально использовать мусульман в своих целях было трудно скрыть, – рейху не хватило понимания того, что ислам – это не национал-социализм и не поглощающая идентичности и индивидуальности абсолютная идея. Но почему этот подход к исламу оказался настолько долговечным? Сколь бы поверхностен ни был этот взгляд из европейской метрополии на колонизированных «благородных дикарей», он соблазнителен и лестен для религиозных деятелей, претендующих на статус духовных вождей ислама. В этом, видимо, и кроется секрет живучести стратегии, пережившей все империи: и ее объекты, и ее субъекты очень хотели бы, чтобы она оказалась верной.

Петр Кромских – религиовед, журналист.