Предлагаю вашему вниманию интервью с человеком, который прошел ТРИ карабахские войны. Совсем юным первую в 90-х; четырехдневную, но очень жестокую в апреле 16-ого и последнюю, 44-дневную самую жестокую, разрушительную не только потому, что потеряны территории, а потому, что она оставила  самые большие разрушения в душах и сердцах населения и тех, кто прошел эту войну, тех, кто потерял своих  детей, мужей, женихов, братьев, а это –  тысячи могил... ТЫСЯЧИ. К огромному сожалению, я не могла записать с ним разговор на видео, ему нельзя сниматься... Но советую, обязательно прочитать.

       На мой взгляд, это честный рассказ умного и порядочного человека не только о войне, а о своем долге  и об ответственности каждого из нас за свою жизнь, за жизнь своей отчизны. Я благодарна ему за этот разговор, за нашу с ним дружбу.  Зовут его АРТЕМ. Он прекрасно образован. Любит  и знает хорошую умную литературу, музыку, философию. Так уж случилось, что еще до знакомства с ним я брала интервью у его отца, с которым встретилась на дорогах войны 90-х, и этот эпизод вошел в мой фильм о войне и наш с Павлом Медведевым  фильм «ВОЗВРАЩЕНИЕ», где снят и Артем, но его лицо  пришлось заретушировать.

Светлана Кульчицкая

Интервью Светланы Кульчицкой с участником войны АРТЕМОМ А.

СК- Ладно, друг мой,  поговорим.

Скажи мне, пожалуйста, вспомни ту минуту, ту секунду, когда ты узнал, что это война, и что у тебя было внутри.



                       А- Это воскресенье, это утро, я проснулся рано утром, пошёл умываться и услышал взрывы. Сначала…

СК- Ты был дома или где?

                      А- Дома, дома, с детьми. Сначала мне показалось, что это гром наверное, хоть небо ясное, а когда уже увидел разрывы, понял, что это уже обстрел. И обстрел серьёзный. Понял, что это война. Ну, детей в машину, к маме своей.

СК- Куда?

                       А- На Экимяна, вниз, чтоб я мог уже заняться своими служебными обязанностями. Я понял, что это война. Испуга не было, абсолютно. Но ощущение того, что всё началось, и ощущение неопределённости, конечно, это присутствовало. Я не знал, что будет дальше. Но, как говорится, то, о чём говорили большевики, свершилось. То есть мы долго об этом говорили, и вот оно началось.

СК- Скажи, ты же ожидал войну?

                       А- Да.

СК- А когда ты её ожидал?

                        А- Когда?.. Честно, я не буду врать и…

СК- Не ври, пожалуйста.

                           А- Честно, я не думал, что она начнётся, скажем, именно в то день, когда началась.

СК- Позже?

                            А - Да, мне казалось, что это начнётся позже, в следующем году... Почему-то. Почему так казалось, потому что мне казалось, что война должна быть затяжная и к зиме, - лучше начинать весной, а не осенью, чтобы потом погодные условия и так далее, и так далее позволяли вести боевые действия. А так осенью. К концу сентября, это октябрь, ну максимум ноябрь, а потом дожди, слякоть, снег, мороз — они ж могут помешать, поэтому я ожидал, что это будет весной, я не ожидал, что будет вот так вот осенью.



СК- Скажи,  пожалуйста, самый большой надрыв, самая большая боль за это время какая?

                   А- Это было примерно в начале октября, где-то я не могу точно вспомнить, но где-то в районе 5-7-8 октября, вот в этом районе – я понял, что мы проиграем, я понял, что...



СК- Ты где был в это время?



                    А- В Гадруте, на юге Карабаха. Я понял, что то, что сейчас нам противостоит,  намного сильнее нас, и мы никак …



СК- Это уже были все эти беспилотники и вся эта гадость?

                    А- Это не только беспилотники. Валить все на беспилотники… Конечно, они сыграли решающую роль, но это не только беспилотники, но организованность, подготовленность к войне со стороны противника...



СК- Азербайджана?

                           А- Да-да. Мне дали знать, что мы проиграем.



СК-То есть, я так правильно тебя понимаю, что ты считаешь, что Азербайджан был хорошо  –  я не беру сейчас турок — хорошо подготовлен самостоятельно.

                          А-И я не буду брать турок. По большому счету какая разница, кто там участвовал, какая разница, кого там привлекли. Противная сторона –  она решала свои задачи, и ей плевать, как она их решала, главное, что она решила свои задачи. Она была подготовлена намного лучше во всех аспектах.

СК- Тогда скажи мне, почему не был подготовлен Карабах к ней?



                   А- Ничего сложного в ответе нету. В этом и есть боль как раз — почему не были мы подготовлены. Мы не были подготовлены по многим причинам, но самая главная причина – что народ не реагировал как надо, по большому счету, в течение 30 лет.



СК- Расшифруй.

                     А- А я расшифрую. Считать армянский народ глупым нельзя. Народ, который имеет вековую, тысячелетнюю историю, он не может быть глупым. И видеть, что мы проигрываем в гонке вооружений –  как это можно было не заметить. И проигрывая в гонке вооружений, конечно же нужно принимать иногда радикальные меры, а они приняты не были. Они не были приняты по той простой причине, что народ не проявил свою волю. Не буду расшифровывать по какой причине. Факт тот, что народ не потребовал радикальных перемен или радикального реагирования на то, что будет.

СК- Артем, ты не расшифруешь, что ты имеешь в виду под радикальными мерами?

                         А- Надо было подготовить профессиональную современную армию, это раз. Надо было народ готовить к войне, надо было народ вывести из эйфории победы. Надо было народ готовить к тому,  что воевать ему придется одному. А что ж у нас получилось? Мы 30 лет готовили народ к тому, что мы не одни, что у нас есть определённые союзники, которые до того сильны, или я не знаю, влиятельны, которые могут не дать начаться войне, или как минимум, помогут нам в этой войне, и вдруг получается, что они могут быть сторонними наблюдателями, более того, быть заинтересованными в том, чтобы случилось то, что случилось. А вот именно это выбило из колеи народ. Они вдруг оказались перед реальностью. Что ж у нас получилось – у нас получилось, что мы надеялись на кого-то, а надо было надеяться на себя… Мы не были подготовлены к этому, а это вина – ну можно сказать правительства, а кто ж правительство выбирал, кто  его слушался? Народ. Народ виноват в том, что мы не готовы к этому. Это самое больное.

СК- Какой у тебя был самый трудный период за это время?

                         А- Именно за время войны, за время боевых действий? Это самый-самый… Знаете, я какие-то приоритеты выделять не буду, но их было несколько. Во-первых, когда меня снова назначили командиром в часть, вот это было трудно. Потому что я принимал часть в очень сложных условиях, тогда она была полуразгромлена.

СК- Что значит, объясни мне, я тебя видела, когда ты был командиром здесь.

                        А- После этого меня назначили на другую должность.

СК- Кем ты был?

                       А- Я был начальником отдела боевой подготовки в армии.

СК- Это уже при новом правительстве?

                      А- Да-а, это с девятнадцатого года, с ноября, сентября, то есть где-то год. И меня снова возвращают сюда, в часть, при том, что она была разгромлена. Более того, у нее были проблемы с моральным состоянием. С боевым моральным состоянием.

СК- В чем она проявлялась, эта разгромленность?

                   А- На поле боя они проиграли. И вот когда командующий армией мне приказал принять часть под командование, вот это был первый тяжёлый момент, потому что я не знал, справлюсь ли я с этой ответственностью. Мне надо было ответить «Слушаюсь»  или «Нет, я не смогу выполнить это». Ну конечно, я ответил «Слушаюсь». Это было тяжело, это заняло несколько секунд.

СК- А почему ты ответил «Слушаюсь»? Ты понимал, что ты справишься?



                 А-  Я понимал, что я сделаю все, что от меня зависит, - ну или я умру. Второго варианта не будет. То есть если я не справлюсь, я этого не узнаю. Но я был уверен только в одном, что я сделаю всё, что от меня зависит.  Это было сложно, конечно.. Я не буду вдаваться в такие подробности, но это было первое тяжёлое решение. А потом тяжёлые решения они уже были на поле боя, когда надо было принимать решение на отход, на занятие каких-то других позиций. Когда твои подчинённые ждут принятия решения тобой, и ты знаешь, что от тебя зависит жизнь этих ребят, этих людей. Они всецело тебе доверяют, абсолютно все тебе доверяют. И ты видишь, что они тебе доверяют. Ну а как? Тут уже сложно принимать решения. Неправильные решения сложно принимать. А правильные сложно выполнять. Вот в чём загвоздка.

СК -Ты много потерял ребят?

                   А - Ну, конечно… И каждый из них… Понимаете, в чем дело, ну это как потерять одного – трагедия, потерять несколько – это статистика. А тут это не статистика. Статистика была во время боёв. А сейчас, вот когда родители звонят, когда они спрашивают, особенно родители тех ребят, которых не нашли.  Им же надо ответить что-нибудь.   Иногда они звонят, просто чтобы излить душу... Вот это уже не статистика. Вот это та же самая трагедия. Тут нельзя в каком-то количественном плане говорить о том, это много или мало. Да, много. Конечно, много. И офицеров, всех категорий. Всех. От заместителей… От моего заместителя до командира взвода я потерял. Это война, и надо к этому относиться правильно. Да, много потерял.

СК- У тебя не было таких мыслей оставить армию?

                      А- Во время войны?

СК- Ну уже после войны, когда…

                      А - После войны были, не скрою.

СК - Мне казалось...

                      А- Они и сейчас есть. Они и сейчас есть. Это моя третья война.

СК- Ну я знаю, что ты воевал в те годы, когда.. Мне твой отец, у которого я брала интервью во время войны 6 мая 92-го года, накануне освобождения Шуши, говорил, ведь о тебе, что старший сын  тоже воюет.

                   А- Нет, старший мой, погибший брат. Я младший, Я тоже тогда воевал, я был ранен в первую войну.

СК- Где?

                А- В Мартакертском районе. Вот. Дело тут в чем, дело в том… Говорить о том, что испытываешь страх или не испытываешь, конечно, об этом не надо говорить – конечно испытываешь. Тут главное, как совладать со страхом. Но  то, что испытываешь, это без сомнения. Ну почему-то, я не знаю, ну да, мысли есть, были после войны, чтобы уехать отсюда с семьей, сына увезти куда-нибудь в безопасное место.

СК - Сыну сейчас сколько?

                     А- Четырнадцать. Через 4 года ему служить.

СК- Ты думаешь о том, что он может пойти на войну здесь? А она будет?

                     А- Она будет, без сомнений. Если мы останемся здесь жить, я уверен, что и моему сыну придется воевать. Я в этом уверен. Я уверен в этом.

СК- А у тебя нет желания увезти его отсюда, чтобы он и не воевал?

                      А- У меня есть такое желание. У меня есть такое желание конечно. Ну, я оцениваю все сейчас. Это в стадии оценки. Я оцениваю, я не знаю, насколько это будет правильным. Ну может сын потом мне не простит, я не знаю. Я не знаю сейчас, как поступить. Пока что я исхожу из того, что я буду исполнять свои обязанности. Потому что я служу, у меня есть определенная должность, обязанности, ответственность.

СК- А долг он дороже?

                    А- Чего?

СК- Жизни детей?

                  А- Нет, я не считаю так. Дети тоже это долг.

СК-Да, они тоже долг, но когда стоит выбор?

                   А- Когда стоит выбор…  У меня стоял такой выбор. Вы знаете, какая мысль мне в голову приходила? Мне не хотелось, чтоб мой сын стыдился меня.  Я не знаю, насколько правильно я объясняю, но если бы я поступил как-то не так, мне всё время приходило в голову, что кто-то может сказать моему сыну, что «твой отец где-то вот так-то там-то поступил. И поступил он не так, как должен был поступить». А вот это преобладало во мне. Это тоже долг, но уже долг перед сыном. Я считаю и считал, что обязан быть примером для подражания  своему сыну. Он не должен ходить с поникшей головой. Он должен ходить с поднятой головой, с гордо поднятой головой, хотя бы потому что его отец... его отец не поступает так, как не должен поступать. Я пытаюсь сформулировать…

СК- Я понимаю тебя, я понимаю, что ты хочешь сказать.. Чтобы сын гордился тобой.

                    А- Если бы даже не гордился, чтобы он не стыдился.

СК- Чтобы он не стыдился тебя, что ты поступил правильно, что ты не предал никого ради него.

                   А- И не струсил.

СК- И не струсил, самое главное, да. А теперь скажи, пожалуйста.. Ты  человек далеко неглупый, ты человек умный. Ты анализировал, почему это произошло всё?

                     А- Что именно — проигрыш?

СК- Проигрыш.

                    А- Проигрыш… Из-за того, что мы отнеслись к этому очень несерьезно.

СК- Не только потому, что вы не готовились к ней, как ты в начале говорил, а уже внутри, когда началась война, за это время.

                     А - Знаете, до начала войны, конечно же, если как-то оценивать геополитику в регионе, она должна была случиться, и вероятность того, что мы должны проиграть в ней, была намного больше, чем не проиграть, хотя бы потому что Армению как таковую можно заставить принимать определённые условия, а скажем тот же Азербайджан сложнее, потому что Азербайджан уже играет какую-то роль — и в регионе, и как  энергоресурсоноситель, скажем так — то есть он играет определённую роль. Ну а от Армении что зависит? Армения сама втянула себя в долги. Ну, а раз ты должен, тебя можно и не спрашивать, что с тобой делать.

       Да, я морально был готов к проигрышу, врать не буду. Морально я был готов, более того, я предполагал, что мы проиграем. Это я говорю не потому, что сейчас вот всё это случилось, но я отдавал себе отчет о состоянии армии, даже общества – самое главное, общества. И я понимал, что мы не готовы к тому, чтобы воевать. Одного я не понял... не то, что не понял, а оценил неправильно, –я не понял, насколько противная сторона будет морально готова к войне. А она была морально готова и намного выше, чем я предполагал. Я это скрывать не буду, и…

СК- А неужели по июлю было трудно судить, когда были учения...

                      А- Учения они были всегда, но...

СК- Ну вот эти крупные учения уже, с турками...

                    А- А это не впервые, это не впервые учения, –крупные, с турками, они ежегодно проводятся, дело не в этом. Дело в том, что они взрастили поколение новое, небитое, которое не проиграло, более того, это поколение, им удалось им внушить, что мы в состоянии выиграть, и мы сделаем все для того, чтобы выиграть. Это поколение жаждало победы. Я могу только снять шляпу перед тем, как подготовились они. Нет, чисто технически, в военном отношении, и так далее,  конечно есть определённые нюансы и так далее и так далее, не все так страшно, как кажется, но главное, факт того, что они хотели этого и они добились этого. Это уже.. нужно уважать их за это. Я готов принять то, что они подготовились к войне намного лучше, чем мы. Я принимаю это. Я был и морально к этому готов. Более того: ко мне приходили определённые мысли в течение долгого времени. Вот пару десятков лет назад Азербайджан  проиграл. Они попали в такую страшную историю, да, вот эти беженцы, это падение рейтинга правительства, смена правительства. Ну, при всех других таких коррупционных скандалах и так далее, но самое главное, что народ был побеждён в войне. Но они как-то вышли из этого. То есть они сделали свои определённые выводы, они решили свои приоритеты, они запланировали, запрограммировали, плохо ли, хорошо ли, но они шли к определённой цели. И я спрашивал себя – а если бы мы оказались в этой  ситуации – мы смогли бы вот так вот собраться?

СК- И что ты ответил себе?

              А- На тот момент, и даже на настоящий момент я отвечаю, что нет. Мы пока не готовы консолидироваться. Мы даже не готовы к тому, чтобы определить план. Мы даже сейчас, насколько мне это ни больно, но сейчас мы сами себе врём. Понимаете, вот мы ищем виноватых конкретных людей в чём-то, а ведь не конкретные люди виноваты. Вот в чем проблема. Не конкретные люди виноваты. Виновата вся система, весь народ. И мы сейчас себе не отдаём отчёт. И без разницы, кто стоит у власти сейчас – Пашинян,  Саркисян, Кочарян или Тер-Петросян, или здесь у нас кто – абсолютно без разницы, абсолютно. Потому что сама система не предполагает того, чтобы мы были готовы к войне. Вот в чем проблема.

СК - А к мирной жизни?

А  - Так всё дело в том, что вроде бы готовили к мирной жизни. Вот в чём проблема. Это строительство дорог, каких-то учреждений. которые позволяют смотреть, что вот у нас все процветает – скажем, больницы, школы, детские сады, там я не знаю, какие-то культурные здания и так далее. То есть все это вроде бы делается для того, чтобы показать, что жизнь тут цветет, что мы будем жить. Я не понимаю, неужели никакого геополитического анализа сделано не было? Ну как это может быть. Это невозможно. Или мы что, настолько идиоты, что ли? Правительство и так далее. Анализ должен был быть. Если тратить деньги на дороги, тратить деньги на постройку школы – ну это все правильно, это всё хорошо, но если завтра все это может быть разрушено, то чего туда тратить? Надо тратить на то, что будет защищать всё это.

СК - Я ехала сюда — извини, я перебью — я ехала сюда с одним парнем, у него перебиты ноги… даже есть видео, где-то  он на каком-то поле, и что-то такое маленькое взрывается и синий такой огонь… он в Ереване лежит в больнице, в госпитале, его сюда отпустили. И он мне сказал (мы ехали из Еревана). Он говорит, Света, вот пост российский, вот пост, вот пост. Почему мы за эти 30 лет – смотри какие посты – у миротворцев там, и  у азеров, почему мы посты вообще не создали   такие вот, ничего не сделали.

                А- А у кого он спрашивает?

СК- Не, он как бы сам у себя.

         А - А, это риторический вопрос?

СК- Риторический ответ даже. Самому себе.

               А- Так все дело как раз в этом. Понимаете в чем дело. Если брать по большому счету, если воровали,  говорили, что боевой дух у нас высокий. То есть мы выиграем не за счет технического переоснащения, а за счет боевого духа, у нас прекрасные воины и так далее и так далее... Как практика показывает, что 300 спартанцев, они ж убиты были. И что из этого? Конечный итог – они убиты были. То есть надо исходить из того, что останется в результате. Народ позволил себя обмануть. Вы понимаете в чем дело, тут… тут разные факторы – и вмешательство внешних сил конечно, которые ставили, обучали, научали нас каким-то другим ценностям… Было моветоном говорить, что у нас слабая армия. «Как это у нас слабая армия? У нас победоносная армия, она выиграла!»… Ну, сами себя обманывали, что ли? То есть когда кто-то говорил, что у нас сильная армия, может быть, он сам себя оправдывал тем, что противник нас слышит, это вроде  какой-то пропаганды. Но на самом деле никто, никто абсолютно не мог высказать того, что так нам надо ещё очень много и очень много делать для того, чтобы эта армия была в состоянии оказывать сопротивление. Ну, стали перед фактом.  Это то же самое, что, скажем, Зимняя война СССР с Финляндией. То же вот, Красная армия, и так далее и вдруг — потери такие…

СК- «Красная армия всех сильней!»...

                  А- Да… Тут то же самое. Более того, не в том направлении сейчас анализ идёт того, что случилось. Понимаете, опять всё идет к субъективным факторам. То есть… какой-то генерал чего-то не доделал, президент там чего-то, грубо говоря ляпнул, сказал, что – кто-то пишет, –сказал, что «если сдадим Шушу, я себе выстрелю в голову» и так далее и так далее. Чего он не стреляет? То есть всё сводится к субъективным каким-то факторам. А люди массово бежали, отказывались воевать… Я имею в виду мобилизационные ресурсы из гражданского населения. А никто не спрашивает, например, а чего он бежал, почему он бежал? А что, я не понимаю, то есть у нас патриотично настроены только в армии что ли? Или все те, которые пришли из мобилизационного ресурса, они что, через армию не проходили что ли? Ну, конечно же, это не так. Тут уже другие технические вопросы встают.

В плане организации и так далее есть множество вопросов. Но. Надо отдать себе отчет в одном. Противник на порядок был сильнее. И то, что мы были плохо сорганизованы, то, что мы реагировали неправильно на те или иные действия противника, в этом не только наша вина, а по большому счету вина противника, это он заставлял нас так делать. Он своими действиями вынуждал нас ошибаться. Надо признать это –  противник был сильнее. Мы были слабее.

Да, встаёт вопрос – а чем мы занимались 30 лет? Ну а кого спрашивать? Вот этот парень, то что говорит  – окопы у нас такие. А у кого он спрашивает? Если депутата выбирали из-за того, что он заасфальтирует какой-то участок дороги, и это было приоритетом? Ну, он асфальтировал, чего ты ещё хочешь. Если правительство избирали для того, чтобы он там, я не знаю, из... вместо 29 тысяч драмов минимальной зарплаты сделал, там, скажем, 36 тысяч –вот и получил то, что ты хотел. Ты ставил не те приоритеты, когда ходил на выборы. Ты не спрашивал – дорогой ты мой, а как ты будешь… Все писали, что «Я гарантирую безопасность народа», и никто не спрашивал, – а как ты это собираешься делать? А каким образом это будет сделано? То есть все исходили из того, что безопасность априори гарантирована.  Кем-то. А кем? Теперь спрашивают у нас – а чего окопы не были изрыты как положено? Так я спрашиваю: а чего, скажем, если эти окопы должны были быть  изрыты, и они не были вырыты – а кто за это ответил? Кто потребовал, чтобы кто-то за это отвечал? Когда-нибудь вставал такой  вопрос перед кем-нибудь, перед кем-либо? То есть заведено ли хоть одно уголовное дело? Потому что, скажем, вот я, как ответственный за какой-то участок, должен был сделать вот то-то, то-то и то-то, и я не сделал этого. Более того, а  вдруг я своровал средства? И те средства, которые должны были быть потрачены на то, чтобы вырыть эти окопы, я их потратил на что-то другое, кто-то с меня спрашивал? И я спрашиваю вот этого гражданина, который вам сказал, что окопы не были изрыты –а что, это новость что ли? А что, вы об этом не знали или не хотели?

В Апрельскую войну все вдруг это увидели. Ну увидели. Это 16-й год. Сейчас 20-й. Четыре года прошло. И за четыре года что, было вырыто что-то другое что ли? А что было сделано? Солдат начали кормить лучше. И когда начали кормить лучше, всем заявили, что наша армия стала ещё боеспособней, потому что она питается лучше. Я не буду вдаваться в подробности, но народ, население, успокоил себя тем, что сейчас наши солдаты питаются намного лучше, значит они боеспособней. Я не понимаю, мы что сами себя обманывали? Офицерский состав, командный состав знал, что это всё разговоры для бедных.  А народ не хотел этого слышать: «Как это вы сейчас –солдат начал хорошо питаться». Я не говорю, что солдат должен плохо питаться, но если солдат не имеет определенного вооружения ...

СК- Зачем он солдат...

                 А- Зачем он солдат. Почему-то эти вопросы не задавали, а все хлопали тому, что у нас столовые  стали намного лучше.

СК-Каким ты видишь будущее своей земли? Что сейчас необходимо делать?

                 А- Сейчас надо перестать охотиться на ведьм. Надо осознать, что проигрыш – это проигрыш всех. А не только тех, кто что-то не доделал, но и всех тех, кто что-то в том числе и делал. Мы проиграли все, абсолютно. И надо это признать, это самый главный фактор. Ну проанализировать, конечно. Если брать ситуацию по сравнению скажем с 88-м годом…  ну да, потери территории есть, но в определенном смысле всё не так страшно, как кажется, и если наше общество, наш народ сумеет консолидироваться, как это было сделано в 88-м, 89-м, 90-м годах, я уверен что мы в состоянии придумать что-то.

СК - А что это, что-то? На твой взгляд?

          

                  А- Это то, что мы, во-первых, не должны уходить от своей идеи, от идеи Арцаха.

СК- Самостоятельности Арцаха?

                    А- В том числе.

СК- А как ты относишься к тому, что это уход в Россию?

                А- Что Россия?

СК- Ну что это уход в Россию как какая-то часть её, там область, я не знаю, край.

                 А- А, как стать частью России?

СК- Нет, как ты относишься к этому?

               А- Как я отношусь к тому,  если бы мы стали частью России?

СК- Да.

            А   - Вы знаете, если ставить всё на чашу весов, в Азербайджане быть частью Азербайджана нам.. у нас нет будущего, это точно. Нас постигнет участь Нахичевани. То есть тут будет деарменизация, это сто процентов –через пять, пятнадцать, хоть сто лет — это не имеет значения, но она будет точно. Я считаю, что Россия не деарменизирует Карабах. Мне так кажется. И, хотя бы если исходить из этого, то если не быть самостоятельным, то лучше быть в составе России. А если брать по большому счёту, то мы не в состоянии быть самостоятельными. Это тоже реалии. В этом тоже надо отдавать себе отчёт. Но если мы не в состоянии быть самостоятельными… Армения не сумела обеспечить нашу безопасность. Это не в упрёк Армении, это реалии.

Более того, на мой взгляд, на сегодняшний день в Армении очень сильна та часть общества, которая считает, что она и не должна обеспечивать безопасность Карабаха. Есть такие силы тоже в Армении и, на мой взгляд, на сегодняшний день они преобладают. Ну значит, Россия это не то что не худший вариант, возможно даже это лучший из всего того, что мы имеем на сегодня.

СК- Я тебя, надеюсь, правильно поняла, то что сегодня Карабах самостоятельным стать просто не может?

          А- Нет, конечно. Да, потому, что нет ресурсов для того чтобы стать сильными экономически.

СК-Нет никаких предпосылок... Ну, невозможно создание промышленности какой-то сильной, мощной? Потому что любая, да, политическая структура, какая бы они ни была,  она должна быть подкреплена или наоборот исходить из экономической силы своей. Вот, а в связи с тем, что нет экономической силы своей, значит ей невозможно стать самостоятельной, её просто сожрут.

              А- Да.

СК- Нечем торговать, нечего производить, нет финансов…

            А- Даже политически это как-то не сходится, на мой взгляд. Нет, конечно же нет.

СК- Скажи пожалуйста, какие ты выводы сделал для себя лично, как… как просто гражданин этой страны. Это раз. А во-вторых, как человек, который  обязан обеспечивать в общем независимость этой страны. И третье, человек, у которого в подчинении большое количество людей  –  мальчишек. Детей твоих.

               А- Я абсолютно отдаю себе отчёт в том, что я должен делать, и чего я делать не должен. И вполне осознанно. Как гражданин… я даже не знаю сейчас сказать гражданин какой страны, это тоже вопрос. Как армянин, как часть своего народа – я буду делать всё то, что от меня потребует этот народ. Как человек, занимающий определённое положение, в подчинении которого находятся... который ответственен за действия сотен людей, я буду исполнять свой долг –без сомнения. Я буду исполнять свой долг, насколько мне позволят мои знания и мои силы, абсолютно не оглядываясь по сторонам. Если говорить о том, как это будет выглядеть? Я не знаю, как это будет выглядеть. Честно не знаю… На сегодняшний день есть такое понятие... я прочитал недавно... – есть homo sapiens, а вот сейчас Черниговская такое понятие выставила – homo casus [homo confusus ]. И получается как «человек растерянный», то есть  человек, который сейчас не может сориентироваться в реалиях. Вот весь Карабах сейчас вот в таком состоянии, мы стали хомо казусами. Надо определиться, надо как-то понять, что надо сделать.  Но как гражданин, как человек военный, как человек, занимающий определённое положение, статус какой-то, я буду исполнять свой долг, без сомнения буду исполнять свой долг.

СК- Скажи, пожалуйста, во время войны у тебя были такие ситуации, когда ты понимал, что ты получаешь приказы,.. которые.. не ведут... не то чтоб к победе.., грубо говоря, дурацкие приказы, которые ты понимал, что их не надо исполнять?

            А- Дурацкими так бы не назвал это слишком радикально, но приказы.., которые... были оторваны от реальности, они были. И эти приказы не надо было исполнять. Конечно были.

СК- А почему ты их исполнял?

          А- Были случаи, когда не исполнял. И я понимал, что те приказы, которые мне отданы, они предполагают, что я их исполнять не буду, и они были высказаны в эфире, но подтекст был, что я пойму, что их исполнять нельзя. И конечно же, я оценивал ситуацию и, честно говоря,   зачастую мне приходилось брать на себя такую ответственность, чтоб не я хочу, чтоб мы правильно друг друга поняли – оно не было связано с какой-либо трусостью или с каким-то, я не знаю, не дай Бог сравнить с  предательством – нет. Просто, оценив всесторонне обстановку, я принимал решение, которое входило вразрез тому приказу, который был отдан мне. И оценка того, что я сделал – никто меня в этом не просто не обвинил –я имею ввиду те, кто имел право меня в этом обвинить – моё командование. Но и наоборот – одобрение с их стороны того, что я сделал именно так, а не этак. Были эти приказы, и я видел, что они не соответствуют той обстановке, которая есть на самом деле. То есть моё командование не получало достаточной информации для того, чтобы принимать правильное решение. Ну для этого я и есть.

СК- То есть твоё командование не получало те приказы, ещё более верхние приказы...

              А- Я не могу сказать насчёт того, какие приказы получало моё командование, это надо спрашивать у них, но то, что получал я, я зачастую получал не те приказы, что надо. Но я понимал, почему я получал эти приказы. Я не могу их осуждать в этом. И я знал, что если я не исполню этот приказ, они осуждать меня не будут. Это трудно объяснить, но…

СК- И ты не исполнял?

              А- Были приказы, которые я не просто не исполнил, а сделал наоборот. И я уверен, и сейчас я уверен в этом, что я был прав. Более того: я три раза попадал в окружение. Три раза. Три раза я выводил людей из окружения. Я не оставил там никого. Я вывел с собой всех. В том числе раненых и тяжелораненых. На руках выносили. При том что я получил приказ оставаться на месте. Но, если бы остался я на месте, мы бы остались там навсегда. Вот… В этом убеждалось командование потом. Но они бы не могли мне отдать другой какой-то приказ. Ну, я не знаю, это на их совести и пускай они сами оценивают, анализируют, решают, что они там какие приказы мне отдавали – я не сожалею ни о каких действиях, которые были предприняты мной – абсолютно ни о каких действиях я не сожалею. Абсолютно. Более того, мои подчиненные, будучи свидетелями всего того, что там было, уверены, что я поступал правильно. Конечно же, я не делился со своими подчинёнными всеми теми переживаниями, которые у меня были, потому что ответственность за принятое решение на мне, а не на них. Они исполняли всё то, что я им сказал.

СК- Ты хоть раз плакал?

            А- Нет. Но хотел. Не получалось у меня плакать. Но хотел. Знаете,  у меня был случай, когда мне показалось, что мы не выйдем…

СК- А где это было?

           А- Ну это на юге. Это Гадрут, Физули... вот этот участок. Что мы не выйдем из окружения.. И мне почему-то очень захотелось побывать на свадьбе своего сына (смеётся). Да, я вдруг почему-то подумал, что возможно мне не удастся побывать на свадьбе своего сына. Вот тогда мне захотелось поплакать... Но нет, я не плакал. А я редко плачу, да... Я редко плачу. Но часто хочется (смеётся).