Медиевист Лидия Александровна Дурново создала в Армении школу средневековой иконографии. Она собрала вокруг себя молодых художников и реставраторов — круг людей, для многих из которых средневековое искусство стало впоследствии привязанностью и профессией. Своими воспоминаниями о Дурново поделилась искусствовед Нонна Суреновна Степанян.

«…На столе грудой лежали книги, бумаги, тетради, корм для птиц, а под столом — завернутое в газеты керамическое итальянское тондо XVI века! Беспорядок был такой, что вспоминались юмористические описания Диккенса комнат его героев-чудаков, здесь соседствовали вещи совершенно несочетаемые. Все было врозь: подчеркнуто аскетический быт с его символом — алюминиевым чайником, всегда стоящим на столе, — и картина А. Бажбеука «Качели», и натюрморт А. Галенца на стене; безнадежные поиски тетради с важнейшими записями и прикрепленный на виду рацион воробья с отъеденным крылом.

Сама Лидия Александровна, сидящая в кресле, легкая, маленькая, с ясным, острым взглядом, с ее тихим астматическим голосом и раскатами «дурновской» картавости — вот что придавало всему смысл и порядок: ералаш становился картиной живых человеческих чувств, в этой комнате не было ничего ценного своей собственной ценностью, все было ценно потому, что как-то относилось к Лидии Александровне. С каждой вещью был связан эпизод, с каждой тварью — приключение, вот почему все запечатлевалось, и любое сказанное здесь слово потом обсуждалось нами, а многое вспоминается по сей день.

Можно ли, к примеру, забыть вечер в Дади во время нашей поездки в Карабах в 1958 году, крутые зеленые склоны холма, на его вершине вековые деревья? Мы уже все осмотрели — здания, фрески, хачкары и надписи княгини Арзу-Хатун, — нам пора идти к своему грузовику, но Лидия Александровна все мешкает и потом просит оставить ее ночевать в церкви, а утром заехать за ней.

Все категорически против: прошлую ночь она кашляла, ее мучило удушье, она может заболеть, кроме того, мы понимаем — Лидия Александровна надеется, что мы останемся с ней и разделим бденье, а у нас нет ее пренебрежения к комфорту! 

И вот уговорили. Л. Азарян и А. Аветисян скрещивают руки, Лидия Александровна садится, как в паланкин, обхватывая их за шеи, и ее спускают с холма в слезах: «Вряд ли я еще раз увижу святого Стефаноса…».

А ведь, если говорить честно, «видела» его только она: в полутьме небольшой церквушки остатки фрески казались узором плесени, и Лидия Александровна от крючочка к пятну прозревала и взволнованно делилась с нами тем, что она тут видит, и мы улавливали композицию, а потом видели ее всю и уже удивлялись, как мы могли ее не видеть. И провинциальное, не блещущее красотой, почти погибшее «Убиение святого Стефаноса» радовало больше, чем полный фресковый цикл в каком-нибудь столичном шедевре восточно-христианского искусства, оно навсегда оставалось фактом нашей личной биографии…

Лидия Александровна умела делать свое — общим удивительно естественно, как будто не мы нуждались в ее знаниях, а она — в собеседниках, а дар слова и чуткость к нерву живого общения делала и ее речь особенно убедительной. Она выслушивала каждого с искренним интересом, в жизни окружающих ее людей для нее не было ничего незначительного, все вызывало отклик, она все запоминала и вместе с тем, как никто, умела перевести любой разговор на тот единственный сюжет, который ее действительно волновал и трогал: судьба средневекового искусства, его содержание, его ценность. Беседы с Лидией Александровной делали из окружающей ее молодежи медиевистов в не меньшей мере, чем ее книги. Все мы знали о ее подвижническом отношении к работе, и это вызывало уважение не только к ней, но, что важнее, — к ее предмету. Известно, что во время работы в Татевском монастыре, зимой, она тяжело заболела, но не прекращала работу на лесах, так как памятнику грозило уничтожение, и ее вывез из Татева, по существу спас ей жизнь, художник О. Зардарян.

В экспедициях, поездках к памятникам, в совместном «листании» рукописи передавался ее метод работы — Лидия Александровна умела с предельной выпуклостью обрисовать суть задачи, характер памятника, аспект, в разрезе которого памятник представляет самостоятельный интерес. Она легко намечала параллели и аналогии, причем ее эрудиция не была эрудицией педанта, это были хранящиеся в памяти живые связи художественных ценностей. Без преувеличения могу сказать, что те несколько дней, которые я вместе с Л. Закарян провела а Москве, в рукописном отделе Исторического музея, под руководством Дурново, над Хлудовской Псалтирью, стали для нас школой, семинаром по иконографическому анализу, которого не было в университетской программе.

Остро ощущая свое право и ответственность первооткрывателя многих памятников армянской средневековой культуры, Лидия Александровна умела и у читателя оставить ощущение «сооткрытости». В ее книгах описание и анализ ведутся всегда в живой форме, исследователь, а вслед за ним и читатель, остаются наедине с памятником, и их общение проходит без помех: текст составлен как своего рода посредничество между нами и явлением далекого прошлого…»

По материалам вступительной статьи Н.С. Степанян «О Лидии Александровне Дурново» (Москва, Искусство, 1979 год)