Артур Чилингаров: “Думаю, лучшее во мне — от бабушки”

12 июня, 2014 - 20:26

Знаменитый полярник Артур ЧИЛИНГАРОВ не часто рассказывает о себе: характер не тот. Но даже тех, кто не знает Артура Николаевича (трудно даже представить, кто его не знает), может впечатлить его официальная биографическая справка. Цитируем: “А.Чилингаров (р. 25 сентября 1939 г. в Ленинграде) — известный советский и российский исследователь Арктики и Антарктики, крупный российский ученый-океанолог, государственный и политический деятель. Член Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации — представитель в Совете Федерации от Администрации Тульской области, член Комитета Совета Федерации по международным делам. Депутат Госдумы РФ от НАО с 1993 по 2011 год. Герой Советского Союза и Герой Российской Федерации (один из четырех человек, удостоенных этих высших званий как СССР, так и России). Доктор географических наук, член-корреспондент РАН. Президент Государственной полярной академии. Президент Ассоциации полярников”.

...Артур Чилингаров почти двадцать лет прожил на Севере, дрейфовал на льдинах в Арктике. За спасение в Антарктике судна “Михаил Сомов” получил звание Героя Советского Союза. Возглавлял экспедицию “Арктика-2007”, во время которой российские исследователи установили на дне Ледовитого океана в районе Северного полюса российский флаг, после чего стал Героем России. Его многолетняя успешность и способность с честью выходить из любых серьезных испытаний говорит о том, что Артур Чилингаров обладает незаурядным характером. Характер выковывается в детстве и шлифуется в жизненных испытаниях. Об этом знаменитый полярник, ученый, политик и путешественник размышляет в беседе с корреспондентом российской газеты “Трибуна”.

— Артур Николаевич, кем вы себя ощущаете — питерцем, москвичом, жителем полюса?
— Я питерский. Там родился и прожил блокаду. До сих пор помню вкус студня из столярного клея, который мы ели, и бомбежки, которые пережидали в подвале. В Питере я вырос, учился, там похоронена вся моя родня. Но в Москву приехал не напрямик, а через полюса планеты. Зимовал на полярных станциях, руководил Арктическим управлением в Амдерме...
В Заполярье многое удалось сделать, в том числе осуществить пионерские проекты. Скажем, в 1976 году мы впервые провели из Мурманска атомный ледокол “Ленин” и дизель-электроход “Павел Пономарев” с четырьмя тысячами тонн груза на борту — в марте сквозь льды Баренцева и Карского морей через пролив Карские Ворота на Харасавэй. Это было вызвано необходимостью завозить гигантское количество техники для освоения газовых месторождений Ямала. Корабль, приходивший летом, не мог перевозить много грузов. И я предложил начинать навигацию в марте, а разгружать корабли на береговой припай. Экспериментальный рейс завершился удачно, в районе мыса Харасавэй грузы были выгружены на припайный лед, а потом доставлены на берег. Мы получили за это Государственную премию СССР. Так сложилось по жизни - я всегда искал нестандартные решения.
— Характер выковывается в детстве. Кто на вас больше всего в то время повлиял?
— Конечно, бабушка, Софья Сергеевна Бондырева. Отец жил с другой семьей, мама вышла замуж — у меня был отчим. А я жил с бабушкой. Она была из “бывших”. Знала английский и польский, прекрасно говорила по-французски. Она и в церковь меня водила, и в школу снаряжала, и всячески пыталась дать мне достойное образование помимо школьного — с третьего класса я ходил заниматься к ее подруге английским языком. Думаю, лучшее во мне — стремление к достижению цели, обязательность, нравственные принципы — от бабушки. Но как только от нее оторвался — переехал к матери с отчимом — все пошло по-другому. Тут уж меня стали воспитывать улица и двор...
Я жил в центре города на Невском. Это место — от Литейного до площади Восстания — называли Бродвеем. Со своей дворовой компанией я ходил туда каждый день. Наш двор не был идиллическим местом. В нем жили разные категории людей — рабочие и хулиганы, совслужащие и фарцовщики...
— Вы были трудным ребенком?
— Не то слово — хулиганом! Любил драться, все свободное время проводил на улице. От милиции, тюрьмы меня спасла легкая атлетика. С девятого класса вечерами ходил в спортзал. Этот вид спорта требует времени, правильного образа жизни: пить, курить нельзя.
Закалку дал мне и отчим Павел Михайлович Белостоцкий: учил, что за жизнь всегда надо бороться. Он прошел войну, а в мирное время работал снабженцем. Дом у нас был хлебосольный, каждый день приходили гости, выпивали. А я бутылки сдавал, пристраивался, так сказать, к жизни, потому что после войны было очень трудно. Окончив школу, пошел на завод слесарем. И это тоже дало жизненную закалку.
— А когда решили связать судьбу с Севером?
— Мне хотелось стать моряком, чтобы хорошо зарабатывать. Мы жили в морской части города, где все мальчишки мечтали стать моряками. В Ленинградском высшем инженерно-морском училище имени адмирала Макарова еще и кормили, одевали. Что было весомым аргументом в пользу этого вуза. В пятидесятые годы казенная еда и одежда для ребят, особенно из малообеспеченных семей, имели большое значение. Попытался поступить туда, на судомеханический факультет, но не хватило баллов. Я, будучи уверенным, что со мной поступили не по совести, пошел к начальнику училища Владимиру Николаевичу Кошкину (училище по этой причине называли “Кошкин дом”). Владимир Николаевич сказал, что меня могут принять только на арктический факультет, и добавил, что сам его окончил. Тогда я нагловато заявил, что по крайней мере у меня есть шанс стать начальником этого училища. В общем, остался я на арктическом. И жизнь пошла по этой колее. После мореходки улетел в заполярный город Тикси — “столицу Арктики” на побережье моря Лаптевых. Там перевалочная база северных экспедиций. Поначалу было тяжело: суровая семимесячная полярная ночь, сорокаградусные морозы со свирепой пургой, которая могла парализовать все живое. Работал в ледовой разведке, научным сотрудником обсерватории Ленинградского арктического и антарктического института, первым секретарем райкома комсомола. Затем вернулся в Ленинград и вновь занялся наукой. А когда решил организовать свою полярную экспедицию, мою идею комсомольской дрейфующей станции “СП-19” поддержали в верхах. Так началась моя первая зимовка в северных льдах...
— “Белое безмолвие” вам по ночам не снится?
— Нет. Но после первой зимовки спать ночью было трудно. Лед, когда на нем живешь, все время под тобой трещит. Если лед ломается, приходится выбегать из домика, палатки наружу. Так вот, уже находясь на материке, я мог ночью спрыгнуть с кровати, думая, что подо мной ломается лед. Тем более что в реальности это со мной уже происходило на “СП-19”. Мы жили на дрейфующей льдине. Сначала она двигалась с севера на юг, потом поплыла на северо-запад — в район, где потерпели бедствие многие полярные экспедиции. В январе 1970-го наш плавающий остров наткнулся на мель и стал разваливаться на куски — на наш лагерь надвигались огромные глыбы льда, то там, то тут возникали трещины. От нашей льдины 8 х 12 километров остался островок 500 х 300 метров. Связи не было, на материке решили, что мы погибли. Но через некоторое время нас заметили летчики полярной авиации. Полярный ас Лев Вепрев, мой старый друг, умудрился посадить самолет Ли-2 на нашу короткую полосу, убедился, что мы живы-здоровы. Вскоре мы стали перебираться на другую льдину. Через заторошенные трещины, обломки айсбергов — на волокушах и единственном тракторе. При этом научные наблюдения не прекращались ни на минуту.
— Ваша жизнь изобилует опасными случаями. Однажды ваш самолет во время взлета упал на лед. В другой раз во время экспедиции по спасению “Михаила Сомова” вас чуть не смыло волной в океан... Вы любите риск, ищете острых ощущений?
— Тут другое: и в Арктике, и в Антарктике опасности неизбежны. С самолетом как получилось? Он разогнался во льдах, подпрыгнул, потом при взлете зацепился за торос, мы упали и разбились. Это было в 1974-м. А во время спасательной операции в Антарктиде я пошел смотреть, как крепятся бочки с горючим для вертолета на палубе судна, — и тут корабль качнулся, меня накрыла волна. По идее, она должна была меня забрать. Я впился в поручни, и пальцы словно к ним припаялись. Когда волна сошла, долго не мог их разжать. Пришел в себя и сразу распорядился перетащить на верхнюю палубу бочки с горючим для вертолетов — с нижней их просто срывало. В конце концов, мы спасли “Михаила Сомова” и экипаж...
Вывод из подобных ситуаций может быть только один: с Арктикой и Антарктикой нельзя быть излишне самоуверенным и обращаться на “ты”. С ними надо быть только на “вы”: все просчитывать, предусматривать, проявлять максимальную осторожность. Потому что они не прощают разгильдяйства. В данном случае я не должен был ходить по палубе во время шторма. Случай с самолетом тоже результат самонадеянности. Перед катастрофой мы сидели на льду 12 часов. И, конечно же, следовало прокатать взлетную полосу, чтобы самолет успел набрать нужную скорость. Я сказал об этом летчику, но он этого не сделал — был уверен, что взлетим. Не получилось. Кстати, борту нашего Ли-2 был 04243 — в сумме 13... Самолет сгорел. Арктика нас наказала за самонадеянность. Но, слава богу, обошлось без погибших.
— Вы везучий человек?
— Думаю, мне везло. Судьба, что называется, хранила, вела по жизни. Хотя экспедиции были очень авантюрные. Прилетели мы, скажем, на Южный полюс на легком самолете Ан-3Т. Целью было показать эффективность использования легкой авиационной техники на ледовом щите Антарктиды. Я позвонил президенту, отрапортовал: “Все нормально!” Владимир Владимирович нас поздравил. Садимся в самолет, а двигатель не запускается! Час, два, три... И так десять часов. Сожгли двигатель. Американцы (это происходило на их полярной станции) пустили нас переночевать в спортзале. Выпили мы с моими летчиками по 50 граммов, закусили салом (у моего украинского экипажа сало при себе всегда было). Высота 4 километра, сердце бьется. Как быть? И вот без денег, в спортивных костюмах, на перекладных через Новую Зеландию добираемся с Южного полюса домой. Прилетел в Москву, а мне говорят: “Ты деньги должен американцам за перелет. Верни!” Когда ты в зените славы — все за тебя. Когда же случился прокол — все иначе... Я три года не спал ночами, думал, как мне вытащить с полюса этот самолет. Американцы каждый месяц слали телеграмму: “Заберите хлам!” Предложили распилить самолет и за доставку его частей запросили 80 тысяч долларов. Однако я уговорил “Газпром”, Алексея Борисовича Миллера, и благодаря его помощи полетел на Южный полюс с группой омских механиков. Мы заменили двигатель, запустили его и полетели. Температура в кабине была минус 40, поскольку все обесточили, чтобы не тратить на обогрев лишнего топлива. Летели над ледниками на одном моторе и дотянули-таки до американской научной станции “Мак Мердо”. Там с антоновского детища сняли крылья, погрузили его в грузовой Ил-76 и вернулись в Россию.
— Кем вы себя больше ощущаете — полярником, ученым, путешественником-экстремалом или политиком?
— Вообще-то я больше исследователь. Политиком стал вынужденно, волею обстоятельств. Меня заметили, когда я работал в Амдерме начальником территориального управления по гидрометеорологии и контролю природной среды, и в 1979 году взяли в Москву. В момент развала Советского Союза я был заместителем председателя Госкомгидромета СССР и руководил всем, что было связано с Арктикой, Антарктикой, Мировым океаном в рамках Гидрометслужбы. Конечно, для меня это был прерванный полет. После развала СССР я пошел в политику, стал защищать интересы тех, кто на Севере. Избирался там в Думу. Везде, от Архангельска до Чукотки, меня знают. Я не сидел на месте, ездил по северным городам и поселкам, встречался с людьми, старался им помочь.
— Юрий Сенкевич говорил: пока ты здесь — ты мысленно в путешествии. И там ты мысленно дома. “Там” его всегда влекло домой. Вам это чувство знакомо?
— Юра очень близкий мне человек, много для меня значивший. Но он был другим, домашним, обстоятельным, для него много значил дом. А я — бродяга. Но, конечно, всегда вспоминаю вдали от дома о близких, о жене, детях...
— Как вы нашли вашу жену?
— Случилось это в 1973-м в Сочи. После экспедиции приехал погреться на берег Черного моря в молодежный лагерь и встретил там Таню. Потом мы разъехались: она в Тамбов, где работала учителем иностранных языков, а я сначала в Ленинград, а потом в Арктику организовывать станцию “Северный полюс-22”. Мы переписывались. И вдруг я понял, что надо срочно ехать в Тамбов. Приехал с полярной бородой, еще и выпил для храбрости. Отец Тани, декан филологического факультета, преподаватель русского языка, человек интеллигентный, открыл дверь на цепочке и, увидев меня в проеме, обомлел — принял за цыгана, которых в Тамбове тогда было много... Но судьба сложилась так, что мы с Татьяной с тех пор 40 лет вместе.
— Она сразу согласилась уехать с вами?
— В тот момент за нею кто-то другой ухаживал. Но я сразу это поломал, подавил своей мощной энергетикой. Сказал, что это — моя судьба.
Привез Татьяну в Ленинград, в комнату в коммунальной квартире. Рядом были хорошие люди — моя тетка и ее муж. Дядя Ваня, когда я Таню домой привел, называл ее разными именами — Кирочкой, Соней и т.д., мол, до тебя тут столько народу перебывало, что трудно имя запомнить. Но в трудную минуту, когда я находился в Арктике, а Татьяна была в положении, он от нее не отходил — провожал ее и встречал, всячески помогал. Очень душевным оказался человеком.
— Как, наверное, ваша супруга переживала, когда вы уходили дрейфовать на своих льдинах!
— В декабре мы сыграли свадьбу, а в марте я выполнял экспедиционные работы на Северном полюсе и чуть не разбился на самолете. Вот когда мы падали, первым делом подумалось: “И зачем я женился?”
Когда получил новое назначение — в Андерму, начальником управления Гидрометеослужбы, долго думал, как Татьяне сказать. А сказал только, она и спросила: “Где моя зубная щетка?” Я еще в Сочи нутром почуял: наш человек! Северный. Хотя и тамбовского разлива.
Нашего сына Колю Таня родила на Севере в разгар полярной ночи. В Амдерме была всего одна акушерка, да и та улетела в Нарьян-Мар на профсоюзную конференцию. Пришлось срочно посылать за ней самолет. Прихожу в больницу посмотреть на сына и вижу: Таня кормит ребенка грудью, а у того кожа желтая и глаза узкие... Представляете мою реакцию? Оказалось, Таня держала на руках сына ненки, у которой не было своего молока. Дочку Ксюшу мы рожали уже на материке.
— Какие качества вы хотели бы видеть и стремились развить в своих детях? Оправдали ли они ваши ожидания?
— Ожидания оправдали. Главное, что оба они — самостоятельные личности. Хотя, к сожалению, пошли не по моему жизненному пути.
Мне всегда хотелось, чтобы мои дети имели специальность, связанную с изучением Арктики. Естественно, я требовал от них обязательности, ответственности, активной жизненной позиции. Пытался из Коли сделать моряка-полярника. В восьмилетнем возрасте устроил его в московский клуб юных моряков-полярников, он ходил по рекам, форму ему сшили... Но не получилось. Впрочем, он, несмотря на это, участвовал со мной во многих экспедициях, был на Северном и Южном полюсе. Мне хотелось вырастить его самостоятельным человеком. И это удалось. Он дважды ездил в Германию, вкалывал там разнорабочим, и заработал себе на машину. Потом начались времена, когда все бросились заниматься бизнесом. Коля увлекся этим тоже. Сейчас работает в банке.
Дочка приобщилась к арктическим делам. Она дизайнер зимней одежды, полярной одежды. Она тоже была со мной на Северном полюсе.
— Как вы их воспитывали?
— Прежде всего собственными поступками. Давал им возможность брать пример с отца. Они с детства понимали, что у них есть имя, и это ко многому обязывает, его надо достойно представлять.
Единственная у меня претензия к сыну и дочери — у них детей пока нет, а значит, у меня — внуков... Претензия серьезная!..
— Чем на протяжении жизни была для вас дружба и есть ли у вас старые друзья?
— Все мои старые друзья живут в Питере. Это особые люди, которые много лет зимовали в Арктике и Антарктике. Те, кто меня вырастил, меня учил, с кем у меня братские отношения. Скромные полярники, родные для меня люди. В Москве у меня тоже появилось много близких друзей — политиков, артистов, художников. Они в основном знают меня как политика. Но питерские друзья воспринимают меня не как политика, а как полярника. В этом году, после того как отмечу в Москве свой юбилей, обязательно поеду в Питер и накрою стол в Арктическом институте. Чокнусь со своими старыми друзьями-полярниками.
— В советское время полярникам уделялось очень много внимания. Почему, на ваш взгляд, потом ситуация столь резко изменилась?
— В 30-е годы, после Великой Отечественной войны в СССР была национальная полярная идея. Тогда Арктика считалась одним из завоеваний социализма: все, что было с ней связано, активно пропагандировалось в СМИ. Вся страна знала имена летчиков — Чкалова, Ляпидевского, Леваневского, Слепнева, Молокова, Каманина, Водопьянова, Доронина. Народ этим жил. Каждый день в СССР узнавали по радио свежие новости о том, как на льдине живет Папанин, все готовили пельмени по его рецепту. Для полярников делали специальные радиопередачи... А в 90-е такой национальной идеи уже не было, не велось соответствующей идеологической работы. Средства массовой информации считали, что лучше показать, как разводят страусов. О российских же полярниках, живущих в Арктике на дрейфующей льдине, широкая общественность ничего в то время уже не знала.
— Руководство СССР считало сохранение позиций в Арктике одной из важнейших государственных задач. Насколько актуальна она для сегодняшней России?
— Арктика — кладовая, которая кормит Россию, дает гигантские поступления в ее бюджет. Здесь ведутся разведка и добыча газа, нефти, золота, алмазов, апатитов, никеля. Запасы полезных ископаемых в высоких широтах огромны: шельф Северного Ледовитого океана станет нашим спасением, когда материковые месторождения нефти и газа истощатся. Ближайшая прикладная задача России в этом регионе — разработка месторождений топливного сырья на Арктическом шельфе. Главные теоретические задачи — исследование процессов глобального потепления, изучение климата Севера России. Будущее нашей страны — за Арктикой. Мы крепко связаны с Арктикой и имеем на нее право. Ведь все исследования, связанные с Центральным арктическим бассейном, проводили наши ученые. Взять, к примеру, карту рельефа дна Северного Ледовитого океана. Аналогов этой карты нет в мире — над ней наши ученые трудились тридцать лет.
— Поздней осенью минувшего года экспедиция, которую вы возглавляли, доставила на Северный полюс факел с олимпийским огнем. Таким образом олимпийский огонь “Сочи-2014” осветил макушку планеты... В чем для вас главный смысл этой акции?
— Это была непростая и интересная для меня экспедиция. Мы шли полярной ночью. Впервые ледокол дошел в такое время до Северного полюса. А для участвовавших в акции спортсменов ее смысл заключался в том, чтобы отдать энергетику — свою, атомного ледокола, — дабы достойно выступить на Олимпийских играх. Я — болельщик, патриот, болею за наших спортсменов на трибунах с 1968 года, начиная с Олимпийских игр в Мехико.
— Что самое главное для вас сегодня? Что хотелось бы успеть?
— Понимаю, что для меня наступает фаза трудного времени, когда осталось не очень много активной жизни. Поэтому думаю об экспедициях, которые могли бы прославить Россию. Есть несколько идей — мною выношенных, обдуманных и просчитанных. Я знаю, ради чего все это делаю. Меня окрыляют благородные цели во имя России и будущих ее поколений.
А главное для меня то, что у р
уководства страны сейчас есть понимание, что Арктика нужна России. Я долго этого добивался, доказывал необходимость возрождения Северного морского пути, многие годы отстаивал эту позицию. И я удовлетворен, что сегодня есть к этому интерес, понимание важности арктических проблем со стороны руководства страны и лично Владимира Владимировича Путина.

На снимках: Чилингаров в экспедиции; с Путиным; с дочкой Ксенией 

Дочь знаменитого полярника начинает карьеру на телевидении

В программе “Снимите это немедленно!” случилась смена состава: теперь ее ведут бизнес-леди Светлана Захарова и Ксения Чилингарова — дочь знаменитого исследователя Севера. Интервью с Ксенией опубликовано на сайте КП.Ru.

— Ксения, вы учите зрительниц одеваться. А у вас дома большая гардеробная?
— Я сделала в квартире несколько шкафов, но в результате все равно не хватает места. Я классическая Коробочка, в итоге обросла огромным количеством вещей. Есть платья, к которым я просто неравнодушна! На одно из них я даже копила деньги энное количество времени. Теперь оно просто висит в шкафу, я его люблю. Если честно, не надела еще ни разу!
— Вы шопоголик?
— Да, это абсолютно так! Я равнодушна к украшениям и дорогим машинам, но не могу жить без тряпочек. Моя бабушка работала в отделе тканей в Доме ленинградской торговли, и, видимо, мне передалась ее зависимость от одежды. У бабули был очень хороший вкус, и она тоже была жутким шопоголиком. Даже скрывала это от родных! Когда наша семья стала жить в Москве, бабушка приезжала из Питера и говорила моей маме: “Таня, ты не говори Артуру, но вот сейчас я поеду за очень красивым пальто!” И пару раз одалживала денег у мамы. Может, во мне еще говорят папины армянские корни, но меня тянет на все блестящее. Одно время ходила, переливаясь, как елка. Но потом поняла, что нужно учиться стилю. Стала обращаться за помощью к друзьям и в конце концов нашла свое ноу-хау: если я иду в магазин, первым делом смотрю на манекены. Их одевают профессионалы, к их советам стоит прислушаться. Потом иду в зал и пытаюсь подобрать то же самое, только своими силами. Это упражнение, которое позволяет развить вкус. Я учусь на искусствоведа, и моя преподавательница мне говорит: “Художники учатся следующим образом: сначала копируют великих мастеров. Это нужно, чтобы они научились видеть, набили руку. А потом уже через копии, если человек одарен, рождается собственное я”. Так и в одежде: первым делом следуйте за кем-то, а потом уже добавляйте детали от себя.
— Вы, как и отец, побывали на Северном полюсе. Зачем вам это?
— В детстве и юности я не очень понимала, зачем папа туда ездит, что там вообще интересного? Поэтому напросилась с отцом. До этой поездки мы существовали немного параллельно. Папа не был в курсе, чем я занята. Он раньше меня спрашивал: “Ты в каком классе?” — “Пап, я уже в институте”. — “Ну хорошо”. Или: “На каком ты курсе?” — “Я уже диплом получила”. Так сложилось, что нас воспитывала мама. До определенного возраста я ничего о нем не знала, но потом мне захотелось поближе познакомиться с отцом. В детств я понимала, что мой папа — герой, как в сказках. Он же Герой Советского Союза и России. А что стоит за этим — какой у него характер, убеждения, взгляды, — я, кажется, начинаю понимать только сейчас, с возрастом. В какой-то период моей жизни он просто был для меня невероятно строгим отцом, который ничего не разрешает, никуда не позволяет ходить. С мальчиками мне встречаться было нельзя. И я пряталась от него, бегала курить в подворотню. Даже когда я уже стала взрослым человеком и училась в институте, я все равно пряталась, чтобы он не видел, что я курю. А если узнавал об этом, устраивал скандалы. И когда я, будучи студенткой, ходила на дискотеки, мама меня прикрывала: мол, она у подружки ночует. В детстве и особенно в юности я, если честно, побаивалась отца.
— Почему он был таким строгим?
— Он человек другого поколения. А еще он наполовину армянин, а на Кавказе считается, что девочка должна сидеть дома в красивом платье и ждать армянского мужа. То есть моя задача, по его внутренним ощущениям, выйти замуж и нарожать детей. И так как я до сих пор не выполнила этот план, отец мною недоволен. В общем, ко мне как к дочери у папы много вопросов. Но я совершенно другая по характеру! Какое-то время я пыталась играть в эту “порядочность”, в хорошую девочку. Более того, в школе и институте я искренне верила, что задача моя — выйти замуж, родить детей. И я до сих пор считаю, что это главная обязанность женщины — создать семью, уют. Что может быть важнее?

Добавить комментарий

Plain text

  • HTML-теги не обрабатываются и показываются как обычный текст
  • Адреса страниц и электронной почты автоматически преобразуются в ссылки.
  • Строки и параграфы переносятся автоматически.
CAPTCHA
Тест для фильтрации автоматических спамботов
Target Image