75 лет назад мощная волна репатриации всколыхнула умы и сердца диаспоральных армян. Согласно открытым источникам, в 12 государствах, включая США, Францию, Румынию, Египет, Болгарию, Ливан, Сирию, о желании выехать в СССР заявили около 360 тысяч человек. Конечно же, свою роль в иммиграционном «9 вале» сыграла политическая подоплека — после войны Сталин рассчитывал присоединить к Советскому Союзу Карс, гору Арарат и другие территории, отошедшие к Турции после революции. СССР претендовал на без малого 26 тысяч квадратных километров, из которых более двадцати тысяч должны были бы отойти Армении. При этом в справке союзного наркомата иностранных дел особо отмечалось, что «…теперешняя Советская Армения располагает лишь крайне ограниченными возможностями для размещения зарубежных армян».

Как бы то ни было, но сама идея, что по возвращении в СССР есть возможность оказаться на своей исторической родине – в Западной Армении, для многих зарубежных армян оказалась крайне соблазнительной и решающей. За пару лет в Армению переселились около ста тысяч армян – примерно столько же осели здесь за предыдущие два десятилетия.

А в итоге, набирающая обороты холодная война вкупе с политикой США, твердо вставшей на защиту территориальной целостности Турции, привели к осознанию в Москве — вернуть Арарат без серьезных осложнений не получится. Очень символичным и трагическим стал тот факт, что 1 сентября 1948 года на борту теплохода «Победа», который незадолго перед этим доставил в Батуми очередную партию репатриантов, возник загадочный пожар. Сталинская телеграмма Маленкову, в которой «вождь всех народов» высказал уверенность, что «среди армянских репатриантов есть американские агенты, которые подготовили диверсию на теплоходе», стала итоговой чертой. Маленков намек вождя понял и на следующий день отрапортовал постановлением совмина от 14 сентября – «полностью и немедленно отменена репатриация в СССР зарубежных армян и воспрещен прием армянских переселенцев в Армению».

Между тем оказалось, что для уже приехавших армян не хватает ни жилья, ни работы. Да и отношение местного населения к «ахпарам» было, мягко говоря, не ахти. Свою роль сыграл агитпроп, разом зачисливший переселенцев в ряды шпионов, диверсантов, тунеядцев, спекулянтов и т.п.- словом, носителей враждебной и загнивающей капиталистической морали.

Вот этим «носителям», в подавляющем большинстве своем, простым труженикам и патриотичным армянам посвятил свой цикл рассказов « Яма – Париж» писатель и публицист Спартак КАРАБАХЦЯН. Написанные с изрядной толикой боли и юмора миниатюры представляют нам «ахпаров», оказавшихся в ереванском квартале с весьма символичным названием Яма, но тут же «разбавивших» тяжесть и разочарование нового социалистического бытия сказочным Парижем. Возможно, читателям «НВ» доводилось и воочию встречаться с героями Карабахцяна, или же слышать об историях, с ними произошедших. Очевидно лишь одно — даже типические герои в не менее типических ситуациях рассказчиком представлены в совершенно новом ракурсе и освещении. С любезного согласия автора представляем нашим читателям некоторые фрагменты цикла.

Яма – Париж

В городе было два одноименных квартала: один звался Ямой Чарбаха, другой, наш – Ямой Третьего участка. Потом к нашему кварталу прилипло название «Париж», а причиной тому наверняка послужили приехавшие из Франции семьи. Правда, благодаря стараниям де Голля, их число со временем уменьшалось (возвращались во Францию), но сказочное «Париж» так и осталось – Яма – Париж. Даже таксисты быстро освоились: достаточно было лишь сказать Яма-Париж, как прямиком доставляли до места.

… Последней семьей французских подданных, которая еще оставалась в квартале, была госпожа Забел с единственным сыном Завеном (Заво). Упаковав свои вещи, они с нетерпением ожидали, пока им тоже протянут спасательный круг — разрешение на выезд. Наконец-то почтальон постучал и в дверь госпожи Забел, однако ж принесенное им послание оказалось совершенно иным – повестка из Военкомиссариата… Заво призывали в Советскую Армию…

На следующий день госпожа Забел со злосчастной повесткой в руках направилась прямиком к Военкому: вдоволь отплакалась и безрезультатно попыталась объяснить, что, дескать, произошла ошибка, и что как она, так и ее сын — французские подданные, и что ее сын, в конце концов, солдат де Голля, а не Советов…

Здесь уже Военком не на шутку разгневался да, стукнув рукой по столу, крикнул: «К белым медведям пошлю! Посмотрим, чьим солдатом будет – де Голля или нашим?!».

Заво забрали на призывной пункт. Спустя два месяца письмо пришло — из Читы. Рука де Голля оказалась длинной, добралась и до Читы: не отслужив шестой месяц, Заво вернулся, а еще через несколько дней – сын и мать вернулись во Францию…

Когда пересекали границу, Заво поклялся: «Пока Советы на развалятся, я сюда ни ногой!»

… Пока развалились бы Советы и пока исполнился бы кажущийся невероятным завет Заво, жизнь в квартале продолжалась — играли свадьбы, тайно крестили детей. Были и… смерти…

Даже строгий инспектор финотдела скончался. Давно уже его воды и воды портного Акопа одним руслом не текли… Из Константинополя в Алеппо, из Алеппо в Ереван – таким был репатриантский маршрут Акопа. В годину геноцида его род спасся благодаря высокопоставленному турецкому офицеру.

— По дороге в Тер-Зор нас отделили от каравана смерти, вернули в Константинополь: повелели шить мундиры для турецкой армии,-  вспоминал мастер Акоп и грустно добавлял, — из турецкой ссылки вот спаслись, а в этой – по своей же доброй воле оказались…

Потомственная фамилия Акопа походила на ладно сшитое одеяние – Дерзакян (Портнов). Акоп был человеком низкого роста, подвижным, немногословным, как и все хорошие портные мира… Часто приговаривал: « Встретишь медоречивого, льстивого мастера, хватайся за голову и беги…Человека славит его дело…»

… Незыблемой традицией был славен квартал Яма – Париж: когда кто-то оказывался в стеснении или в горести, то имущие ли, неимущие ли жители, каждый в силу своих возможностей, скидывались и приходили на помощь. А когда Солакци Хачик, взяв карандаш и листок, ходил по домам, значит, в квартале кто-то умер…

…Хачик дошел до дома портного Акопа…

— Свет твоим глазам, уста (мастер) Акоп! Освободился наконец, – сказал Хачик. Не поняв причины радости скорбного вестника, Акоп удивленно спросил:

-Что такое?

Хачик назвал имя строгого инспектора финотдела. Портной Акоп с благоразумием умудренного опытом человека сказал:

— Эээ, Хачик джан, он тоже был мастером своего дела… Не переживай, взамен кого другого пришлют… еще будем сожалеть о нем…

… Солакци Хачик против фамилии Дерзакяна Акопа написал сумму пожертвования, поставил крестик и собирался было уходить, как вдруг услышал от мастера Акопа «погоди-ка, Хачик!».

— Что такое, уста Акоп?

— Погоди-ка, Хачик, — снова повторил Акоп и прошел за занавеску, где и располагалась его маленькая мастерская, а чуть погодя он вернулся с новеньким тщательно выглаженным костюмом в руках.

— Держи вот, покойника оденете!

Хачик пришел в замешательство. Портной Акоп заметил это и настоял:

— Возьми. Возьми…Последнее путешествие человеку предстоит, так пусть с сытым взглядом отправляется!

— И не жалко, уста Акоп? — возразил Хачик и добавил, — нет ли у тебя чего постарей, одеванного-потрепанного?

От наивного и чистосердечного предложения Солакци Хачика на лице мастера Акопа появилась улыбка.

— Есть, Хачик джан, но для меня это скудно.

Слово было чуждым для слуха Хачика.

—  Не могу взять в толк. Обьясни, уста Акоп…

— Значит, дорого, бесценно, Хачик…- ответил мастер Акоп и попытался открыть Хачику тайну перерождения старого, «одеванного-потрепанного» костюма в чрезвычайно скудный и дорогой.

— В Алеппо сшил, — с удовольствием и чуть ли не блаженством вспомнил Акоп,- по случаю приезда в Армению…В нем есть мечта Хачик, не могу с ней расстаться… Его заказчиком была Армения!

Вот бы Солакци Хачик хоть что-то понял из сказанного портным Акопом!.. и не спросил:

— Уста Акоп, а если хозяин (имел в виду заказчика) объявится, что ему скажешь?

— Не переживай, скажу, что Архангел Габриел (Гавриил) унес его для своего сына-путешественника…

Когда покойного несли к кладбищу Кармир блур, кто-то из процессии спросил шагающего рядом:

— Этот человек всю свою жизнь проходил в галифе и сапогах, откуда же этот шикарный наркомовский костюм?

-Мастер Акоп сшил,- шепотом ответил тот, кто рядом шел,- а туфли подарил уста Мхо..

Вот ведь как бывает?!

Август, 2014

Дядя де Голль

Иммигрировшая из Франции семья Бояджянов не была похожа на другие:  они напоминали птиц, которые случайно смешались со стаей и поневоле приземлились в нашем квартале – в Яме. Жаннет, жена Ваге Бояджяна, была чистокровной француженкой: жители квартала обращались к ней исключительно «Мадам Бояджян», а в знак уважения здоровались на ее родном языке – «Бонжур, Мадам Бояджян».

Наши познания во французском языке тем и исчерпывались, но от этого единственного слова госпожа Жаннет становилась более улыбчатой, а мы чувствовали себя гораздо лучше. Ее мужа все звали «Мсье Ваге»: он всегда ходил в берете, с повязанным вокруг шеи шарфом и с неизменной трубкой в руках. Их сыновья — Патрик и Жан-Поль — были нашими друзьями по дворовым играм. Дочь Жаклин слыла властительницей наших тайных грез. Безукоризненной красавицей была Жаклин! Бояджяны, как и другие репатрианты, мало общались с местными – их общение ограничивалось лишь несколькими семьями, приехавших из Бейрута..

Шли годы, однако Мадам Бояджян все никак не могла освоиться… Встретив ее на улице, никто бы не подумал, что эта женщина чем-то озабочена, что в ее душе идет борьба… Даже направлясь на рынок, она так одевалась и такой макияж наводила, что казалось, будто собралась идти в театр или же в кино… Обремененные заботами и хлопотами местные армянки сплетничали и злорадствовали: « На что такое свое нарадоваться не можешь?!». В женских взглядах царили зависть и злоба. Забывали, что мадам Бояджян — француженка, а в ее душе таится праздник, фейерверк, необъяснимая тайна всегда оставаться женщиной… Однако ж, вместо того, чтобы считать, усвоить, перенять необъяснимую тайну, фейерверк, праздник, — они продолжали бесплодно судачить и сплетничать…Как же я хотел, чтобы Маргуша из Сурмалы, Айкануш из Кохба, Солакци Араксия были хоть чуточку Мадам Бояджян!..

Мадам Бояджян ни с кем не делилась: умные женщины знают, как запрятать боль и тайну под тонким слоем макияжа. Единственным человеком, хорошо осведомленном о всех передвижениях Бояджянов, был участковый, которому «строго секретно» приказали следить за имеющими связь с внешним миром репатриантами, за их перепиской и сигнализировать о содержании писем.

В отношении Бояджянов столь заботливая опека носила особый характер: они являлись французскими подданными и были вправе вернуться во Францию, если, конечно, подобное желание у них возникнет. Мадам Бояджян несколько раз посылала письма в Москву – послу Франции, с просьбой и требованием о возвращении. Участковый же отлично справлялся с возложенными на него обязательствами: письма оставались на полпути, а через несколько дней после каждого письма – в силу  удивительного совпадения — Бояджянов навещали два-три незнакомых человека, беседовали с ними,  а затем… исчезали.

В последний раз, когда письмо опять-таки застряло на полпути к адресату, Бояджянов посетили более высокопоставленные визитеры. Один из них и даже на довольно умелом и беглом французском попытался убедить Жаннет отказаться от мысли вернуться во Францию, взамен пообещав все что угодно.

— Но наша родина Франция, я родилась в Париже, здесь мы встретились с мужем Ваге, полюбили друг друга…- потом, резко сменив тон, окончила беседу и заявила. – Буду вынуждена написать де Голлю…

— Ваше право, — вежливо ответил визитер и убедился, что эту женщину невозможно удержать от мысли о возвращении..

По дороге сопровождающий высокопоставленных визитеров участковый спросил:

— А кто такой этот де Голль?

— Дядя мадам Бояджян, — с иронией ответил визитер.

Для обеспечения собственной безопасности государства зачастую прибегают к содержанию многочисленных и скрытых от общества глаз и ушей. Казалось бы, что от степени их преданности государство становится сильней и неуязвимей… Но в данном случае все произошло с точностью до наоборот… Затаившиеся повсюду глаза и уши государства нет-нет да где-то да осечку дадут, как ни старайся, все равно, найдется вдруг глаз, который прикинется слепым, а  ухо – глухим… Мадам Бояджян нашла таковые — и ослепший ненароком глаз, и оглохшее некстати ухо. Письмо дошло-таки до де Голля…

… В эту ночь свет долго горел в кабинете участкового. Знакомые должностные лица находились здесь… Получили конверт с грифом «совершенно секретно», в письме значилось: «В 24 часа обеспечить выезд Бояджянов из страны, ни в коем случае не разрешать общения со знакомыми, соседями, родственниками».

Мадам Бояджян попросили подготовиться к выезду — без излишнего шума. Вместе с несказанной радостью Бояджянов охватила нескрываемая грусть — не имели права ни с кем попрощаться. На рассвете, когда весь наш квартал пребывал еще в сладком сне, Бояджянов вывезли на специальных машинах из Ямы. Очевидцем всего этого стал бегущий к общественной уборной Андо, однако естественная нужда не позволила ему задержаться… Лишь потом, уже узнав о случившемся, он сказал:

— Пока зашел, пока вышел (имел в виду уборную), Мсье Ваге и Мадам Бояджян до Парижа уже докатили…

Неожиданное исчезновение Бояджянов послужило отличной причиной для разного толка пересудов. Один из жителей квартала предположил:

— В Сибирь погнали…

Другой возразил:

— Из всех знакомых тебе слов и мест только про Сибирь и талдычишь. Других мест нет что ли в мире?

— А что я говорил? Мсье Ваге был скрытым врагом, шпионом, — дал свое авторитетное заключение «пажарник» Арут.

— Но ведь хвастался, что, дескать, был другом Мисака Манушяна.

— Наивный ты человек, разве ж мог сказать, что ходил в товарищах Гитлера.

На следующий день кто-то написал углем и большими буквами на стене общественной уборной – «Я этого де Голля…». Это очевидно выводила рука того, кто был обижен и обожжен от безответной любви к Жаклин.

Чем же провинился де Голль?!…Де Голль, озабоченный судьбой своих подданных, один из сильных мира сего, а просто – дядя Мадам Бояджян..

Продолжение следует.

Подготовил материал Валерий ГАСПАРЯН

Перевод рассказов — Валерий Гаспарян