С именем и творчеством Сергея Есенина в армянской литературе 1920-х годов наиболее тесно оказались связанными три поэта — Егише Чаренц, Ваан Терьян и Гурген Маари. Терьян был первым, кто рассказал о Есенине армянскому читателю. А вот Чаренц впервые перевел «певца русской деревни» на армянский язык. Подробнее — в материале Армянского музея Москвы, публикуемом в день рождения Есенина.

Как и Есенин, Терьян был выходцем из крестьянской семьи, и точно так же его литературные способности были отмечены еще в начальной школе. Впоследствии выпускник Лазаревского института, он был воспитан на русской культуре. В институте не только широко изучалась, но и пропагандировалась русская литература произведения Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Боратынского.

В докладе Терьяна «Грядущий день армянской литературы», прочитанном им в 1914 году в Тифлисе, будущее его родной литературы связывалось с «молодой Россией»: «Новые ростки этой литературы уже появились, а их пышное и красочное цветение наступит лишь в то время, когда молодая Россия расправит орлиные крылья, когда все новые силы страны сольются в одном могучем весеннем потоке». Вращаясь в петроградских литературных кругах в 1915 году, не однажды бывавший в акмеистской «Бродячей собаке», Терьян мог быть знакомым с Есениным уже в самом начале его поэтического творчества.

Принято считать, что поэзия Егише Чаренца близка, в первую очередь, Владимиру Маяковскому. Однако многое роднит ее и с есенинской: у двух поэтов немало точек сближения. «Октябрьские поэмы» Чаренца 1918-1919 годов перекликаются с «маленькими поэмами» Есенина (1917-1919), а его поэма-сказание «Песнь о народе» (1920), посвященная историческому пули русского народа, начиная от крестьянских восстаний Разина и Пугачева вплоть до Октябрьской революции, — сближается с есенинской «Песнью о великом походе» (1924): оба автора осмысливают роль народа в истории.

Чаренц учился в Университете Шанявского в Москве в одно время с Есениным, и не исключено, что поэты не только были знакомы, но и общались друг с другом. В число книг из домашней библиотеки Егише Чаренца, почти уничтоженной после ареста поэта в 1937 году и сегодня насчитывающей всего 1 625 единиц хранения (ничтожно малая часть некогда огромного собрания), входит есенинский сборник 1925 года «Страна советская». Несомненно, при жизни Чаренца, всегда внимательно следившего за современной ему русской поэзией, к его личной библиотеке было немало и есенинских книг.

10 апреля 1923 года Чаренц прочитал лекцию о современной русской литературе студентам ереванского Педагогического института, через короткое время затем опубликованную под заголовком «Современная русская поэзия» в газете «Советская Армения» и в журнале «Пайкар». Говоря о творчестве Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Горького, Брюсова, Маяковского, Клюева, Маршака, значительное внимание он уделил характеристике «Ордена имажинистов»: «В двадцатом году в Москве была организована группа так называемых имажинистов. В прошлом году они организовали вечер «Разгром левого искусства», на котором объявили о роспуске своей группы. Эта группа была организована Есениным, Кусиковым, Мариенгофом и Шершеневнчем и с первого дня образования выступила как ярый противник футуризма. <…> Имажинисты дали русской литературе целый ряд выдающихся произведений <…> таким образом, имажинизм занимает важное место в литературной жизни эпохи».

Сказанное армянским поэтом о современной ему российской литературной ситуации опровергает распространенное мнение о том, что Егише Чаренц, являясь в своем творчестве продолжателем футуристских традиций, резко отрицательно относился к имажинистской группе. Чаренц, в частности, сказал: «Имажинизм — это небольшая группа, наиболее крупными представителями которой являются Есенин, Кусиков, Мариенгоф и Шершеневич. Благодаря этому течению был создан целый ряд прекрасных литературных произведений (прежде всего Сергеем Есениным), которые потрясли нас искренностью поэтического чувства, переживающего то, каким образом город побеждает деревню и как страдает деревня. Деревня и город в глазах имажинистов антагонисты и враги, и в их столкновении выражает свою печаль последний поэт деревни Сергей Есенин, представляя свои крупнейшие произведения».

Чаренц явился и первым переводчиком Есенина па армянский язык. В 1923 году им были переведены два есенинских стихотворения. Перевод первого, озаглавленный армянским поэтом «Друзья», не являясь точным, осуществлен по мотивам есенинского стихотворения «Товарищ» (1917) — произведения, чрезвычайно популярного в первые послереволюционные годы, неоднократно печатавшегося в периодике (в том числе провинциальной) и в весьма популярных в то время сборниках «Революционный чтец-декламатор» и еще при жизни Есенина переведенною на ряд языков. О поэме много писали в печати, давая ей неизменно высокую опенку и называя «апокрифом революции», «чудесным стихотворением», «подлинным проявлением народного духа в поэзии». В Левин вспоминал в этой связи: «Какой фурор и слезы вызывала его [Есенина. — Т.С.] поэма “Товарищ”, в которой фигурирует Мартин (мартовские дни семнадцатого года)!».

Егише Чаренц сконцентрировал свое внимание переводчика только на одном эпизоде, легшим в основу есенинского текста, о дружбе Мартина и кошки: «Отец его с утра до вечера / Гнул спину, чтобы прокормить крошку; / По ему делать было нечего, / И были у него товарищи: Христос да кошка. И Кошка была старая, глухая, / Ни мышей, ни мух не слышала». Перевод Чаренца сразу же получил в Армении широкую известность видный исследователь творчества армянского поэта Сурен Агабабян в своей двухтомной монографии «Исследование жизни и творчества Егише Чаренца», изданной Институтом литературы имени М. Абегяна, отмечал в главе «Мастерская переводчика»: «Классическим образцом ранней переводческой деятельности Чаренца является стихотворение “Друзья”, которое стало украшением армянских хрестоматий».

В своем переводе на армянский язык есенинского «Сорокоуста» (1920), одного из центральных произведений Есенина периода его принадлежности к имажинистской группе, Чаренц значительно снизил эпатажный пафос есенинского текста, изъяв особенно сконцентрированно-эпатажные прямо адресованные читателям четвертую и пятую строки поэмы, которые, разумеется, не могли быть принятыми, понятыми и по достоинству оцененными армянским читателем. Интересно, что «крепкие» выражения в есенинской поэме современная поэту критика связывала не в последнюю очередь с пушкинскими традициями: «…эта нарочитая вульгаризация имеет в русской литературе свою почтенную традицию: вспомните хотя бы, какие словечки и коленца пускал в ход А.С. Пушкин».

Конечно, в переводе стихов Есенина на армянский язык отчасти был утрачен рязанский, национальный, колорит поэмы (например, есенинская «тальянка» трансформировалась в обычную «гармонь»), но при этом было сохранено основное: центральный эпизод есенинской поэмы, связанный с образом «красногривого жеребенка», является центральным и в переводе Чаренца: «Видели ли вы когда-нибудь, как бежит по полю потерянный во мгле, фырча железным носом, с чугунными лапами поезд, а за ним, по зеленой траве, радующийся праздничной суете, вприпрыжку на худых ногах бежит красногривый жеребенок? О мой нежный, нежный сумасшедший! Ну куда, куда он торопится? Он не знает, что живых коней победил стальной табун. Он не понимает, что в этих холодных степях, когда за одного коня печенега отдают, как богатство, двух русских женщин, ничего не изменится благодаря его бегу».

При этом Чаренц оставил в своем переводе не менее эпатажный образ «окровавленного веника зари», появление которого критики 20-х годов объясняли словами самого Есенина. Так, один из них (его псевдоним Эльвич до настоящего времени остается нераскрытым) писал: «На мой вопрос о причине пристрастия к “крепким словцам” огненно-талантливый Сергей Есенин объяснил: “Хочется бросить вызов литературному и всяческому мещанству! Старые слова и образы затрепаны, нужно пробить толщу мещанского литературного самодовольства старым прейскурантом “зарекомендованных” слов: отсюда выход в цинизм, в вульгарность”».

Как и Есенин, Чаренц боготворил Пушкина. Изучение опыта мировой литературы он связывал с новыми художественными поисками, с требованием более тесной связи литературы с современной жизнью. Творчество Пушкина являлось для Чаренца образцом — он видел в Пушкине наиболее глубокого и разностороннего выразителя своего времени. По-пушкински ясная «простота стиха» — то, к чему стремились в своем творчество оба поэта — в Есенин, и Чаренц. В одном из дневниковых записей последнего (23 марта 1934 г.) читаем: «Больше всего я люблю читать Пушкина. Если мне грустно, если я устал и хочу вознаградить себя величайшим наслаждением, я закрываю двери дома, ложусь и читаю Пушкина — любое его произведение». Как и Пушкин, он автор стихотворения «Памятник».

В творчестве самого Есенина мотив памяти / памятника также занимает видное место, являясь ключевым. Однако в отличие от вполне серьезной мечты есенинского лирического героя о славе, заключенной в «высокий» контекст (в стихотворении «Пушкину» — «А я стою как пред причастьем

С другой стороны, Чаренц не мог не чувствовать чрезвычайной «жизненности» есенинской «Руси советской» с реалистической точки зрения, что тотчас по прочтении отмечали многие из есенинского окружения. В декабре 1924 года Галина Бениславская писала Сергею Есенину из Константинова о восприятии его произведения родными: «Читала я Вашим стихи. Матери очень понравилась “Русь советская”, все, говорит, так, как есть, и другие наросли и “жись” вся».

«Судьба» «Руси советской» тесно связана с Закавказьем. Сразу же по ее опубликовании М. Данилов отмечал: «“Русь советская” — сборник последних стихов Сергея Есенина, разновременно помешенных в закавказской печати». Первая публикация «Руси советской» состоялась в газете «Бакинский рабочий» 24 сентября 1924 года, и там же, в Баку, в студенческом клубе имени Сабира состоялось одно из первых ее авторских публичных чтений (октябрь 1924-го), имевшее широкий отклик в местной печати. Довольно много о есенинской поэме в связи с ее публикацией в «Красной нови» (1924, №5. август — сентябрь) писали тифлисские газеты (тесно связанная с именем Есенина «Заря Востока» и другие).

Воздействие личности и творчества Чаренца на современников было огромно. Об этом вспоминает в автобиографической повести «Юность» поэт и прозаик Гурген Маари, когда в 1920-м году он, воспитанник детского приюта, впервые познакомился с произведениями Егише Чаренца: «Было ясно, что Чаренц своим могучим голосом заглушил голоса современных поэтов <…> Трудно, очень трудно после Чаренца стать поэтом». Сам Маари впоследствии оформился в крупного лирического поэта, утверждавшего своим творчеством, что современность — не в отражении внешних признаков времени, а в психологическом постижении внутреннего мира современника.

В 1923 году, Гурген Маари, начинающий тогда ереванский поэт, пришел к Егише Чаренцу со своими стихами. «Чаренц внимательно прочитал стихи молодого поэта и спросил, знает ли тот Сергея Есенина. Нет. Читали ли Вы его стихи? Я Вам советую прочитайте, Вы его полюбите. — Прочитал, полюбил». Во второй половине 1920-х, в бытность Чаренца главным редактором газеты «Советская Армения», Маари, литсотрудник этой же газеты, жил одно время в помещении редакции. В написанной позднее своей автобиографической повести «Кутерьма дней», в предисловии к которой признавался, что хочет «описать свою юность, которая начиналась в 1920-м году и завершилась 10 августа 1938 г. в пятницу: не забыл и час — три часа ночи», он реконструирует события конца декабря 1925 года, вновь вспоминая обстоятельства своего первого знакомства и с Чаренцем, и со стихами Есенина.

«С “Вечоркой” в руках вошел в редакторский кабинет:

— Есенин покончил жизнь самоубийством.

Чаренц посмотрел на меня своими глубокими черными глазами и попытался улыбнуться:

— Шутишь, что ли?

Протянул ему газету — не шутил. <…>

Чаренц, взволнованный, бросил газету на стол.

— Прощальную песнь кровью написал.

Чаренц посмотрел на заполнение слезами глаза Арпик [жена Маари. — Т.С.] и раскурил трубку.

— Честно говоря, ожидал.

Стал взволнованно ходить по комнате. Остановился у окна:

Проплясал, проплакал дождь весенний,

Замерла гроза.

Скучно мне с тобой, Сергей Есенин.

Подымать глаза…»

Имя Есенина появится еще однажды на страницах автобиографической повести Маари: «Весна, лето 1926-го. Я тоскую по жене, уехавшей в Ленинград. Часто-часто вспоминаю Есенина. Цитирую:

Вечером синим, вечером лунным

Был я когда-то красивым и юным.

Неудержимо, неповторимо

Все пролетело… далече… мимо…

Сердце остыло и выцвели очи…

Синее счастье! Лунные ночи!»