Что такое Аштарак в тридцатые годы XX века? Обратимся к мандельштамовскому циклу «Путешествие в Армению» и предпоследним найдем произведение, которое так и называется «Аштарак». Автор был в Армении наскоком, и его путевые, условимся их назвать так, заметки кажутся живым, недавним впечатлением и теперь.

Аштараку посвящено три-четыре страницы, и всюду — нагроможденные образы, но теряться в них незачем. Ведь это, и вправду, путевая заметка. Она начинается с природы, облаков, что плывут по небу, продолжается на земле, что вокруг. Узнаем о месте, где гостем ночевал Осип Эмильевич, о фруктовом саде. Есть несколько слов об архитектуре армянских церквей, мысли об армянском языке, восхищение горами и немного о судьбе хозяина дома, в котором остановился Мандельштам. А в финале небольшой итог того, что представляет из себя селение, некоторые факты о нем.

В целом, если мы сейчас отправимся в Аштарак на пару дней, то о чем же мы будем писать как не о природе, горах, архитектуре, людях, армянском языке и о месте, в котором остановились? Да, только каждый по-своему напишет. Что тогда у Мандельштама? От неба и облаков в вступительном предложении («Мне удалось наблюдать служение облаков Арарату») — сразу в гостеприимство: узор облаков повторяется в чае со сливками («Когда они вваливаются в стакан румяного чая и расходятся в нем кучевыми клубнями»), которым Мандельштама угощали, вероятно, на террасе принимавшего дома. Потом вдруг абзац: «А впрочем, небо земли араратской доставляет мало радости Саваофу: оно выдумано синицей в духе древнейшего атеизма». Предположим, синица — родственник дельфина из стихотворения «Ни о чем не нужно говорить». Тогда древнейший атеизм — это причастность к говорящему молчанию, легкость, нечаянность и даже игра молодого мира, дом для надменных обитателей, равнодушных к своему создателю, так, что даже синица может придумать небо. И особенное небо — именно араратское небо, еще помнит, еще околдовано тем, «доноевским» былым.

А об окрестностях Еревана, достаточно протяженных: «ямщицкая гора, сверкающая снегом, как будто с издевательской целью засеянное каменными зубьями, нумерованные бараки строительств и набитая пассажирами консервная жестянка». Не очень лестное описание, с какой-то скрытой усталостью перед ожиданием достижения пункта назначения. И гора, об эпитете к которой можно строить разные догадки, и вероятный Караундж, и временные поселения строителей и, вероятно, кривоватый и грустный по виду автобус, такой, что можно обозвать его жестянкой. Все это — контрастная прелюдия к музыке города:

«И вдруг — скрипка, расхищенная на сады и дома, разбитая на систему этажерок, — с распорками, перехватами, жердочками, мостиками. Село Аштарак повисло на журчаньи воды, как на проволочном каркасе. Каменные корзинки его садов — отличнейший бенефисный подарок для колоратурного сопрано». Вот руководство как хвалить города, как восхищаться ими. Вместо «мы въехали в прекрасный Аштарак» — город превратить в симфонию, где главные голоса у садов, домов и воды. И дальше по тексту не терять этого тона, а только добавлять к мелодии дополнительные звучания. Колоратурное сопрано — сопрано оперное, музыка бега, прыжков, трелей. Действительно впечатление-восхищение, но спрятанное, впаянное в образы.

Ночевал в Аштараке Мандельштам в деревенской гостинице, в большом доме, принадлежавшем раскулаченным. С террасой и, кажется, мы знаем, что с очень красивым фруктовым садом: «Фруктовый сад — тот же танцкласс для деревьев. Школьная робость яблонь, алая грамотность вишен…Вы посмотрите на их кадрили, их ритурнели и рондо». Так, разлитая музыка города сливается с танцем сада. А ещё Мандельштам видел дождь в Аштараке: «Вода звенела и раздувалась на всех этажах и этажерках Аштарака — и пропускала верблюда в игольное ушко». Нетрудно представить. Живо, уловимо, застывающим движением смотрит страница, а за ней и сам Аштарак в 30-х годах.

Еще, разумеется, армянские церкви: «Глаз ищет формы, идеи, ждет ее, а взамен натыкается на заплесневевший хлеб природы или на каменный пирог. Зубы зрения крошатся и обламываются, когда смотришь впервые на армянские церкви». Церковь армянская не оправдывает христианских ожиданий и представлений о том, какой церковь должна быть, потому-то и крошатся зубы зрения. Аштаракская церковь тоже про красоту иную — обыкновенную, тихую, темную, непривычно скромную.

Отправиться в путешествие и не запомнить людей вокруг — такого не бывает. В «Аштараке» знакомимся мимолетно с учителем Ашотом, и, после небольшого портретного очерка, («Для завершения — обобщения об Аштараке как о городе с большой историей, богатом, прославленном праздниками жатвы и песнями ашугов, о месте, где записано множество армянских сказок. О людях легких и веселых, женолюбивых, общительных, насмешливых, склонных к обидчивости и «ничегонеделанью». Хотелось бы думать что даже спустя время в Аштараке осталось многое от мандельштамовского впечатления.

Подготовила Диана Карабанова