Информационно-аналитический портал Dialogorg.ru представляет рассказы Грига, опубликованные в первом номере журнала «Литературная Армения» 2024 года. «Литературная Армения» – единственный русскоязычный литературно-художественный и общественно-политический журнал в Армении, издается под патронатом Организации ДИАЛОГ.

Григ ро­дил­ся в 1991 г. в Ере­ва­не. Филолог, про­заик. В 2015 г. был из­дан сбор­ник его расс­ка­зов «­Кот Ии­су­са», за ко­то­рый он в 2016 го­ду по­лу­чил спе­ци­аль­ный приз име­ни Ле­во­на Ана­ня­на от ин­фор­ма­ци­он­но­го агентст­ва «Ар­­менп­ресс». В том же го­ду был удос­то­ен мо­ло­деж­ной пре­мии Пре­зи­ден­та РА.

РАСС­КА­ЗЫ ИЗ ЦИК­ЛА “­БОЛЬ­НИ­ЦА”

­Пе­ре­ве­ла Свет­ла­на Мар­да­нян

­НЕ­БЕС­НЫЕ ПТИ­ЦЫ

Он, как тень, всю­ду хо­дил за мной, сле­дил за каж­дым мо­им ша­гом, ког­да я ос­та­нав­ли­вал­ся, мол­ча сто­ял ря­дом и смот­рел мне в гла­за с не­из­мен­ной улыб­кой на ли­це. За­та­ен­ная тос­ка ск­во­зи­ла в этой улыб­ке, как буд­то он про­сил про­ще­ния за что-то, хо­тел оправ­дать­ся…­

Е­му бы­ло при­мер­но лет во­семь-де­вять. Кар­ли­ко­вый рост и боль­ша­я, вз­ду­та­я, как шар, го­ло­ва ме­ша­ли оп­ре­де­лить его воз­раст. Кто он, от­ку­да здесь?.. Я сп­ра­ши­вал его на ар­мянс­ком, на русс­ком, на ло­ма­ном анг­лийс­ком… Он тер­пе­ли­во выс­лу­ши­вал и мол­ча улы­бал­ся. Ник­то о нем ни­че­го не знал, не зна­ли да­же его име­ни. Ка­мил, я и нес­коль­ко дру­гих ре­бят, го­во­рив­ших по-рус­ски, проз­ва­ли его Мед­ве­жон­ком. По­ход­кой и те­лод­ви­же­ни­я­ми он и прав­да на­по­ми­нал мед­ве­жон­ка. Пе­ред­ви­гал­ся, плав­но пе­рес­тав­ляя по по­лу но­ги, по­хо­див­шие на иск­рив­лен­ные от чрез­мер­ной влаж­нос­ти де­ре­вяш­ки. Каж­дый шаг он про­де­лы­вал, как бы с тру­дом пре­о­до­ле­вая лень: ле­жал бы и ле­жал в пос­те­ли, вс­та­вая лишь по не­об­хо­ди­мос­ти. Про­хо­дя ми­мо не­го, я бро­сал быст­рый взг­ляд в его сто­ро­ну – хо­тел по­нять, спит он или бодрст­ву­ет? Он не спал, ле­жал ли­цом к сте­не с отк­ры­ты­ми гла­за­ми. Как толь­ко за­ме­чал ме­ня, гла­за на­чи­на­ли блес­теть, как соз­рев­шая еже­ви­ка, а тон­кие гу­бы цве­та ма­ли­ны улы­ба­лись все той же про­сив­шей за что-то про­ще­ния улыб­кой… Как ему не на­до­е­да­ло смот­реть ча­са­ми на го­лую сте­ну? О чем он ду­мал?.. Ког­да вс­та­вал, тут же ока­зы­вал­ся воз­ле ме­ня; ни за кем боль­ше не хо­дил, толь­ко за мной. Я да­же ду­мал, мо­жет, он не уме­ет го­во­рить и дер­жит­ся ме­ня, чтоб дать ка­ким-то об­ра­зом по­нять, что он то­же ар­мя­нин. Но кро­ме ме­ня был и Айк из Гру­зи­и, то­же ар­мя­нин, и он слы­шал, как мы с ним го­во­ри­ли по-ар­мянс­ки…

П­роз­ви­ще Мед­ве­жо­нок прис­та­ло к не­му; его ста­ли так на­зы­вать и те, кто не по­ни­мал зна­че­ния это­го сло­ва. И он при­вык к проз­ви­щу, от­зы­вал­ся на не­го. Иног­да, по­ка­зав ему пус­той ста­кан, да­ва­ли по­нять, что про­сят во­ды. А по­том смот­ре­ли, как он, не­лов­ко пе­ре­ва­ли­ва­ясь на сво­их увеч­ных но­гах, шел за во­дой, и хи­хи­ка­ли, пе­ред­раз­ни­ва­ли по­ход­ку, кри­ча­ли вс­лед «­Мед­ве­жо­нок». А он… он улы­бал­ся, хо­дил, с тру­дом пе­рес­тав­ляя но­ги, как по толс­то­му слою сне­га…

Я, Ка­мил и Айк боль­шую часть дня про­во­ди­ли вмес­те, и он око­ло нас. Мол­ча слу­шал на­ши раз­го­во­ры, как ес­ли б по­ни­мал что-то, и, как толь­ко ло­вил мой взг­ляд, на­чи­нал улы­бать­ся, об­на­жая мел­кие ску­чен­ные зу­бы. 

Ка­мил был из Ук­ра­и­ны, на­по­ло­ви­ну ка­зах, на год мо­ло­же ме­ня, сред­не­го рос­та, ры­же­во­ло­сый рез­вый пар­ниш­ка. Ког­да ло­жи­лись спать, на­чи­на­лись его му­че­ни­я. Слыш­но бы­ло, как он во­зит­ся в пос­те­ли, ста­ра­ясь сво­и­ми бес­па­лы­ми кис­тя­ми на­тя­нуть на се­бя оде­я­ло. Он го­во­рил, что ему по­вез­ло ос­тать­ся в жи­вых пос­ле то­го, как во вре­мя иг­ры его сза­ди толк­ну­ли и он вы­тя­ну­ты­ми впе­ред ру­ка­ми тк­нул­ся в отк­ры­тую расп­ре­де­ли­тель­ную ко­роб­ку элект­роп­ро­вод­ки.

­Ров­но на два ме­ся­ца стар­ше ме­ня был Айк из Тби­ли­си. Он сво­бод­но го­во­рил на ар­мянс­ком. У не­го бы­ла за­яч­ья гу­ба и «а­кул­ьи зу­бы» – зу­бы-к­ли­ныш­ки рас­по­ла­га­лись в два ря­да ост­ри­ем вниз, пре­ост­рые долж­но быть. Улы­ба­ясь, он неп­ро­из­воль­но прик­ры­вал рот ла­дон­ью…

В ог­ром­ной па­ла­те, быв­шей не­ког­да спорт­за­лом, вдоль стен сто­я­ли кро­ва­ти, на ко­то­рых рас­по­ла­га­лись де­ти с раз­но­го ро­да увеч­ья­ми. Са­мые тя­же­лые бы­ли у аф­ган­цев: у не­ко­то­рых бы­ли за­кос­те­не­лые ру­ки и но­ги, у дру­гих от­сутст­во­ва­ли ко­неч­нос­ти, у трет­ьих все те­ло бы­ло в шра­мах…

З­десь не бы­ло раз­ни­цы, кто твои ро­ди­те­ли, ка­кой ты ве­ры, от­ку­да ро­дом – здесь мы все бы­ли боль­ны­ми… Ког­да нас­ту­па­ло вре­мя сна, свет вез­де, кро­ме ко­ри­до­ра, вык­лю­ча­ли. От­ту­да ск­возь щель чуть при­отк­ры­той две­ри луч лез­ви­ем про­ре­зал мрак ком­на­ты. В нас­ту­пив­шей ти­ши­не слы­шал­ся плач, вна­ча­ле приг­лу­шен­ный – это те, кто пря­тал­ся с го­ло­вой под оде­я­ло. Од­на­ко не все за­бо­ти­лись о том, чтоб ск­ры­вать свою сла­бость, и спус­тя не­ко­то­рое вре­мя пла­ка­ли уже все, за­ра­жа­лись пла­чем…

­Каж­дую ночь мне снил­ся один и тот же сон: не ро­ди­те­лей я ви­дел и не ко­го-ли­бо еще, а обои на сте­нах на­ше­го до­ма. Я про­во­дил по ним ру­кой, на­щу­пы­вал вы­пук­лость узо­ров… Это бы­ло до то­го ося­за­е­мо, до то­го ре­аль­но…

С внеш­ним ми­ром нас «с­вя­зы­ва­ли» пос­то­ян­но зак­ры­тая стек­лян­ная дверь и ма­лень­кое ок­но чуть ни­же по­тол­ка. Чтоб пос­мо­треть в не­го, на­до бы­ло под­нять­ся на вто­рую пол­ку кро­ва­ти и встать на из­го­лов­ье. Аф­ган­цы на удив­ле­ние лов­ко вс­ка­раб­ки­ва­лись, отк­ры­ва­ли ст­вор­ки и за­ча­ро­ван­но смот­ре­ли на­ру­жу. Что бы­ло там, за ок­ном? Го­ры? А мо­жет, лес? Или мо­ре?.. Их гла­за иск­ри­лись от вос­тор­га. Они как буд­то впи­ты­ва­ли в се­бя все, что ви­де­ли, бо­я­лись отор­вать взг­ляд, как бы не упус­тить че­го. Де­ла­ли зна­ки ру­ка­ми, свис­те­ли, вро­де зва­ли ко­го-то… 

Д­нем в оп­ре­де­лен­ные ча­сы при­хо­ди­ли лю­ди – дво­е, тро­е, как-то да­же впя­те­ром приш­ли – в ме­ди­цинс­ких мас­ках, в бе­лых пер­чат­ках. Вра­чи. Дос­та­ва­ли из сво­их се­реб­рис­тых че­мо­дан­чи­ков при­бо­ры, обс­ле­до­ва­ли нас, де­ла­ли у се­бя за­пи­си и ухо­ди­ли... Мы предс­тав­ле­ния не име­ли, что они за­пи­сы­ва­ли, и не мог­ли сп­ро­сить, по­то­му что ник­то из нас не го­во­рил по-не­мец­ки. Ес­ли бы и вла­де­ли, вряд ли пос­ме­ли бы. По прав­де го­во­ря, вид у них был до­воль­но уст­ра­ша­ю­щий: у од­но­го в бровь вде­то коль­цо, у дру­го­го вся ру­ка в та­ту­и­ров­ках – бил­ьярд­ные ша­ры в ви­де улы­ба­ю­щих­ся ко­ло­коль­чи­ков. Они обс­ле­до­ва­ли всех, кро­ме Мед­ве­жон­ка. Ког­да оче­редь до­хо­ди­ла до не­го, они заг­ля­ды­ва­ли в спи­сок и, не ос­мот­рев, ухо­ди­ли. Толь­ко од­наж­ды один из них дру­жес­ки пот­ре­пал его по поч­ти без­во­ло­сой го­ло­ве. 

В пер­вый же день по при­ез­де нам раз­да­ли об­ве­ден­ные го­лу­бым нак­лей­ки на одеж­ду, ко­е-как об­ъяс­ни­ли, что мы долж­ны всег­да но­сить их на гру­ди, и пре­дуп­ре­ди­ли, чтоб ни в ко­ем слу­чае не те­ря­ли. Ни имен на­ших, ни фа­ми­лий на них не бы­ло, од­ни не­по­нят­ные сло­ва, и – да! – у всех бы­ли но­ме­ра. У ме­ня бы­ла циф­ра три­над­цать.

Од­наж­ды – толь­ко на­чи­на­ло све­тать и мно­гие еще спа­ли – один из ре­бят – ху­дой аф­га­нец с ли­цом как пот­рес­кав­ша­я­ся ды­ня, выс­ко­чил из пос­те­ли и на­чал ме­тать­ся от од­но­го к дру­го­му из сво­их, тор­мо­шил, ло­по­тал воз­буж­ден­но. Вс­ко­ре все они бы­ли на но­гах. Силь­но вст­ре­во­жен­ны­е, они под­бе­га­ли к нам, пы­та­лись втол­ко­вать нам что-то. Мо­жет, на­де­я­лись у нас уз­нать, что про­и­зош­ло. Ока­за­лось, что тот, пер­вый, под­нял шум пос­ле то­го, как, отк­рыв гла­за, уви­дел, что кро­вать ря­дом пус­та, то­ва­ри­ща нет, про­пал… Как я ни ста­рал­ся вс­пом­нить ли­цо про­пав­ше­го, не смог: аф­ган­цы мне все ка­за­лись на од­но ли­цо. А па­ре­нек как буд­то и вп­рямь ис­па­рил­ся. Ког­да свет вык­лю­ча­ли, ви­де­ли его, он ле­жал в пос­те­ли, зна­чит, ес­ли что и про­и­зош­ло, про­и­зош­ло ноч­ью... Айк уве­рял, что это де­ло рук «­лю­дей в мас­ках», Ка­мил и я то­же так ду­ма­ли, но… как мог­ло слу­чить­ся, что ник­то ни­че­го не ви­дел и не слы­шал? Аф­ган­цы мес­та се­бе не на­хо­ди­ли. Их смя­те­ние пе­ре­да­ва­лось нам. А что, ес­ли это та­инст­вен­ное ис­чез­но­ве­ние не единст­вен­ное и лю­бой из нас мо­жет стать сле­ду­ю­щим? Опа­се­ни­е, что «­лю­ди в мас­ках» мо­гут по­я­вить­ся ноч­ью, дер­жа­ло нас весь день в нап­ря­же­ни­и. К ве­че­ру, ког­да по­дош­ло вре­мя от­хо­да ко сну, Ка­мил, Айк и я ре­ши­ли не спать и под­нять тре­во­гу, ес­ли кто что за­ме­тит. Ког­да свет вык­лю­чи­ли, ста­ло яс­но, что та­кая идея по­се­ти­ла не од­них нас: ти­ши­ну ком­на­ты то и де­ло про­ре­зал свис­тя­щий ше­пот…

Ка­мил лю­бил по­меч­тать о том, как он бу­дет с ут­ра до ве­че­ра го­нять на ве­ло­си­пе­де, го­во­рил, отец обе­щал ку­пить ве­ло­си­пед, лишь бы он вер­нул­ся здо­ро­вым… Так бы­ва­ло всег­да: ког­да ис­ся­ка­ли те­мы для раз­го­во­ра, на­чи­на­ли де­лить­ся, кто чем зай­мет­ся, ког­да вы­пи­шет­ся. Сре­ди гру­зин был хро­мень­кий маль­чик, он под­хо­дил ко мне и на­чи­нал го­ря­чо расс­ка­зы­вать что-то, по-г­ру­зинс­ки ко­неч­но. Я его не по­ни­мал, но он так ув­ле­чен­но го­во­рил, что я не­воль­но ки­вал, не хо­тел оби­деть. Од­наж­ды я сп­ро­сил Ай­ка, о чем это он? Как и все мы, он то­же расс­ка­зы­вал о том, что бу­дет де­лать, ког­да выз­до­ро­ве­ет, сп­ра­ши­вал, я то­же хо­чу пос­ко­рее про­о­пе­ри­ро­вать­ся и по­е­хать до­мой? Я поп­ро­сил Ай­ка об­ъяс­нить па­рень­ку, что я не гру­зин, не по­ни­маю гру­зинс­ко­го, но он все так же под­хо­дил имен­но ко мне и так же во­о­ду­шев­лен­но го­во­рил, го­во­рил, а я ки­вал…

­Ка­мил всю эту ночь при­об­щал нас к ве­ло­си­пед­ным тай­нам: ка­кой луч­ше, а ка­кой так се­бе, как уст­ра­нить ту или иную не­ис­прав­ность. Я и Айк слу­ша­ли мол­ча. Долж­но быть, по­то­му, что на­ши па­пы нам ве­ло­си­пе­да не обе­ща­ли…

Бы­ло уже до­воль­но свет­ло, ког­да пе­ре­по­лох в па­ла­те раз­бу­дил ме­ня. От­че­го шум? Опять уве­ли ко­го-то?.. Я с опас­кой ози­рал­ся вок­руг, же­лая убе­дить­ся, что все на мес­те. Ка­мил и Айк си­де­ли в пос­те­лях, по­ти­рая сон­ные гла­за. Хоть мы на­ка­ну­не и бы­ли пол­ны ре­ши­мос­ти не зас­нуть, но не вы­дер­жа­ли, зас­ну­ли… А рас­шу­ме­лись опять на­ши аф­ган­цы. Они все по­выс­ка­ки­ва­ли из кро­ва­тей и сг­ру­ди­лись пос­ре­ди па­ла­ты. Вск­ри­ки­ва­я, подп­ры­ги­ва­я, они тор­мо­ши­ли друг дру­га, тол­ка­лись, про­би­ра­ясь к цент­ру, точ­но му­рав­ьи к слад­ко­му. Как ока­за­лось, при­чи­ной все­го бы­ло не ис­чез­но­ве­ние вов­се, а на­о­бо­рот, по­яв­ле­ние про­пав­ше­го. Это его, глад­ко при­че­сан­но­го и оде­то­го во все но­во­е, ок­ру­жи­ли со­о­те­чест­вен­ни­ки. Они ощу­пы­ва­ли его все­го: джин­сы, цве­тас­тую со­роч­ку, спор­тив­ные тап­ки, ша­ри­ли в кар­ма­нах, за­сы­па­ли воп­ро­са­ми… Он весь пре­об­ра­зил­ся. Толь­ко смуг­лая ко­жа вы­да­ва­ла в нем аф­ган­ца. 

Ког­да дверь в па­ла­ту отк­ры­лась и вош­ли «­лю­ди в мас­ках», нас уди­ви­ло, что вмес­то се­реб­рис­тых че­мо­дан­чи­ков в ру­ках у них бы­ли ко­роб­ки – боль­шая и по­мень­ше. Это они нам те­ле­ви­зор и ви­де­о­маг­ни­то­фон при­нес­ли. Ка­за­лось, жизнь в па­ла­те долж­на бы­ла пре­тер­петь сер­ьез­ные из­ме­не­ния – осо­бен­но что ка­са­ет­ся аф­ган­цев, но они толь­ко раз по­дош­ли к ящи­ку, ис­пы­ту­ю­щим взг­ля­дом ос­мот­ре­ли но­вую ве­щи­цу и вер­ну­лись на свои «­по­зи­ци­и», на верх­ний ярус кро­ва­ти, про­дол­жая по-п­реж­не­му ув­ле­чен­но смот­реть в ок­но…

­Же­ла­ние пос­мот­реть, что там, за ок­ном, на­рас­та­ло во мне. Под­нять­ся ту­да к ним, учи­ты­вая мой вы­со­кий рост, я уве­рен, не сос­та­ви­ло бы тру­да, но я бо­ял­ся, что там воз­ник­нет тол­кот­ня и ме­ня лег­ко столк­нут на пол… Жес­та­ми про­сил их об­ъяс­нить, что за ок­ном их так за­во­ра­жи­ва­ет, ко­му они ма­шут ру­кой…

С­ре­ди аф­ган­цев был один – го­во­ри­ли, он стар­ше всех нас, – кто ни к те­ле­ви­зо­ру не под­хо­дил, ни к ок­ну не под­ни­мал­ся. Он был на го­ло­ву вы­ше всех, су­ту­лый, с поч­ти не сги­ба­ю­щи­ми­ся ко­ле­ня­ми и ед­ва разд­ви­га­ю­щи­ми­ся че­люс­тя­ми. Фрук­ты он быст­ро-быст­ро пе­ре­ти­рал на зу­бах, как на тер­ке, прев­ра­щая в соч­ную мас­су, и толь­ко по­том прог­ла­ты­вал. Очень лю­бил яб­ло­ки. 

Как-то раз вра­чи заш­ли в па­ла­ту – на ли­цах улыб­ки вмес­то ма­сок. Один из них стал за­чи­ты­вать спи­сок. Тех, ко­го он на­зы­вал, вы­во­ди­ли из па­ла­ты в ко­ри­дор. Аф­ган­цы, ус­лы­шав свое имя, при­ни­ма­лись ска­кать на мес­те от ра­дос­ти…

­– Гхе­го…­

Э­то так нем­цы про­из­но­си­ли мое имя. Я от­ре­а­ги­ро­вал не сра­зу. Не мог ни­как при­вык­нуть, до то­го гру­бо и чуж­до оно зву­ча­ло… Ме­ня с нес­коль­ки­ми аф­ган­ца­ми по­ве­ли по длин­ню­ще­му ко­ри­до­ру, по од­ну сто­ро­ну ко­то­ро­го на сте­нах бы­ли выс­тав­ле­ны все­воз­мож­ные про­те­зы, а дру­гая вся бы­ла за­ве­ша­на фо­тог­ра­фи­я­ми взрос­лых лю­дей. Ка­мил го­во­рил, что они деть­ми ле­чи­лись здесь, как мы… Я на­и­зусть знал, где ка­кая фо­тог­ра­фия ви­сит: чер­но­ко­жий на фо­не ста­туи Сво­бо­ды – тре­тий сни­зу сп­ра­ва, муж­чи­на в оран­же­вой кеп­ке – в се­ре­ди­не ря­да… 

Нас при­ве­ли в ду­ше­ву­ю: прос­тор­ное по­ме­ще­ни­е, раз­де­лен­ное по­се­ре­ди­не пе­ре­го­род­кой, с ду­ша­ми на сте­нах. Раз­дев­шись в пред­бан­ни­ке, мы вош­ли ку­пать­ся… По дру­гую сто­ро­ну пе­ре­го­род­ки сме­я­лись и рез­ви­лись, брыз­гая друг на дру­га во­дой, аф­ган­цы… Теп­лая во­да змей­ка­ми ст­ру­и­лась по те­лу. Вс­пе­ни­вая в во­ло­сах шам­пунь, я то и де­ло обо­ра­чи­вал­ся – стес­нял­ся, не хо­тел, чтоб ме­ня ви­де­ли без одеж­ды, хо­тя в раз­де­вал­ке вро­де все всех ви­де­ли. В оче­ред­ной раз обер­нув­шись, я уви­дел пе­ред со­бой Мед­ве­жон­ка: он сто­ял, улы­ба­ясь, с го­лу­бым по­ло­тен­цем в ру­ках… Я хо­тел бы­ло ска­зать ему что-то, но… сло­ва заст­ря­ли в гор­ле. Мой взг­ляд не­воль­но скольз­нул вниз по его ма­лень­ко­му пух­ло­му те­лу, и в са­мом ни­зу жи­во­та я уви­дел на­ли­тое кров­ью неч­то ве­ли­чи­ной с ку­лак… Так вот по­че­му он так хо­дил, вот по­че­му «­лю­ди в мас­ках» не ос­мат­ри­ва­ли его в на­шем при­сутст­ви­и!.. Мед­ве­жо­нок улы­бал­ся…

­Пос­ле ду­ше­вой нас оде­ли во все но­во­е. Бы­ло оче­вид­но, что одеж­ду под­би­ра­ли по раз­ме­рам: она не тес­ни­ла и не ви­се­ла меш­ком. На мо­ей жел­то­го цве­та со­роч­ке был изоб­ра­жен бу­ме­ранг…

­Ка­ран­тин за­кон­чил­ся. Я ста­рал­ся не отс­та­вать от соп­ро­вож­да­ю­ще­го. Ку­да ве­дет? Что нас ждет? Об­раз Мед­ве­жон­ка с кро­ва­вым вз­ду­ти­ем в па­ху не по­ки­дал ме­ня... Стек­лян­ная дверь разд­ви­ну­лась, и нас вы­ве­ли на ули­цу. Там бы­ли де­ти, мно­го-м­но­го де­тей со все­го ми­ра – у ко­го ру­ка в гип­се, у ко­го но­га, кто в ко­ляс­ке… Чер­но­ко­жий один, за­ме­тив на­ше за­ме­ша­тельст­во, под­нял над го­ло­вой кос­тыль и, ра­дост­но тря­ся им, прок­ри­чал что-то… Я вс­мат­ри­вал­ся в ли­ца, ста­ра­ясь не про­пус­тить ни од­но­го. На­вер­но, сам то­го не соз­на­ва­я, ис­кал со­о­те­чест­вен­ни­ков… Но тут я уви­дел зда­ни­е, то са­мо­е, с не­боль­шим ок­ном под са­мой кры­шей, и ма­шу­щие ру­ки. Это аф­ган­цы, взоб­рав­шись, как всег­да, на кро­вать, смот­ре­ли на­ру­жу. Пря­мо пе­ред со­бой они ви­де­ли кру­жа­щих в не­бе птиц. Ка­кие это бы­ли кра­си­вые пти­цы!.. Ка­кие кра­си­вы­е!..

­

АВ­ТО­ПОРТ­РЕТ С ЧАЙ­НИ­КОМ

П­рос­нув­шись, не мо­гу со­об­ра­зить, ни сколь­ко вре­ме­ни про­спал – день, не­де­лю, ме­сяц – ни где на­хо­жусь, внут­ри по­ме­ще­ния, сна­ру­жи…

­Ле­жу в пос­те­ли, смот­рю на тре­щи­ны в по­тол­ке, слы­шу ца­ра­пан­ье ве­ток об ок­но. Глав­ное – удер­жать­ся, не пе­ре­вес­ти взг­ляд на сте­ны. Пос­мот­рел – все, про­пал. Прек­рас­но зна­ю, что ме­ня ждет, ес­ли дам сла­би­ну, по­э­то­му каж­дый день про­сы­па­юсь с твер­дой ре­ши­мост­ью не смот­реть – но не по­лу­ча­ет­ся: взг­ляд, не­за­ви­си­мо от ме­ня, сос­каль­зы­ва­ет с по­тол­ка вниз, и на­чи­на­ет­ся оче­ред­ное пу­те­шест­вие – по ту сто­ро­ну стен, окон, две­рей... Эти бе­лос­неж­ные обои как бы приг­вож­да­ют гла­за к узо­рам на них, втя­ги­вая ме­ня в сме­ня­ю­щие од­на дру­гую сце­ны, ко­то­рые я счи­тал дав­но за­те­ряв­ши­ми­ся в из­ви­вах детс­ких вос­по­ми­на­ний…

С­мот­рю на сте­ну и жду: вот-вот нач­нет­ся. Ри­су­нок на обо­ях при­об­ре­та­ет все бо­лее от­чет­ли­вые очер­та­ни­я, ком­на­та, смор­щи­ва­ет­ся, как не­нуж­ная бу­маж­ка, ста­но­вит­ся раз­ме­ром с ку­лак… Все слиш­ком ре­аль­но, чтоб быть ви­де́­ни­ем; ка­жет­ся, сто­ит про­тя­нуть ру­ку – и дот­ро­нусь до пред­ме­тов, сме­ня­ю­щи­е­ся кад­ры за­гла­ты­ва­ют всё мое су­щест­во…

­Са­мый сол­неч­ный день в мо­ей жиз­ни. Лу­чи, про­ни­кая ск­возь ск­лад­ки за­на­вес­ки, ло­жат­ся узор­ча­той ска­терт­ью на стол. Си­жу, смот­рю на крас­ные лом­ти ар­бу­за. Так и тя­нет по­ла­ко­мить­ся, но мысль о час­том по­се­ще­нии ту­а­ле­та в са­мо­ле­те ос­та­нав­ли­ва­ет. Я то и де­ло сп­ра­ши­ваю ма­му, еду я или нет… 

На ули­це уди­ви­тель­но яр­кое солн­це. Смот­рю в ок­но, упер­шись лбом в стек­ло. Ста­нов­люсь так, чтоб со дво­ра ме­ня не бы­ло вид­но, и наб­лю­даю за сну­ю­щи­ми на ве­ло­си­пе­дах дво­ро­вы­ми маль­чиш­ка­ми. Но вот в кон­це ули­цы по­яв­ля­ет­ся тем­ный си­лу­эт. Ру­ки за­ло­же­ны за спи­ну, по­ход­ка и жес­ты нез­на­ко­мы­е, чу­жи­е. Не сра­зу, толь­ко по ме­ре приб­ли­же­ния уз­наю в нем от­ца. Та­кое впе­чат­ле­ни­е, буд­то каж­дый шаг да­ет­ся ему с тру­дом, буд­то он прод­ви­га­ет­ся, си­лясь шаг­нуть за пре­де­лы прост­ранст­ва и вре­ме­ни… и весь ску­ко­жен­ный ка­кой-то…

– Зна­ешь, а я те­бя во сне ви­дел, – го­во­рю.

– В ка­ком сне? – сп­ра­ши­ва­ет он упав­шим го­ло­сом.

– Ты си­дел на ска­мей­ке у церк­ви и го­во­рил сам с со­бой. Сна­ча­ла я по­ду­мал, мо­лишь­ся, но по­том по­нял, что нет. На но­гах бы­ли жел­тые тап­ки. 

Он смот­рел на ме­ня с при­нуж­ден­ной улыб­кой, не пе­рес­та­вая умень­шать­ся. 

А я про­дол­жал:

– По­том я ка­тал­ся на ве­ло­си­пе­де, вер­не­е, не ка­тал­ся, бе­жал за ве­ло­си­пе­дом, а на нем ни­ко­го не бы­ло, он ка­тил­ся сам по се­бе.

– Вот вы­ле­чишь ру­ку, куп­лю те­бе ве­ло­си­пед. Во что бы то ни ста­ло куп­лю, – а сам всё ужи­ма­ет­ся. – И кар­ти­ну ту­за за­кон­чу; не мо­гу вы­хо­дить на ве­ран­ду – как вый­ду, буд­то на ме­ня смот­рит…

В­ся­кий раз, ког­да он брал­ся за не­е, я ло­мал ру­ку. Пе­ред гла­за­ми всп­лы­ва­ет не­до­пи­сан­ная кар­ти­на па­пы. Иду на ве­ран­ду, ста­нов­люсь пе­ред ней: на ме­ня смот­рят, по­ка­чи­ва­ясь, боль­ши­е, с мою го­ло­ву цве­ты. Ни­ког­да не ви­дел та­ких, не уве­рен да­же, цве­ты ли это? Па­па сто­ит ря­дом и то­же смот­рит. Он стал уже с ме­ня рос­том.

– Са­мое груст­ное в жиз­ни – уме­реть, – гля­дя на кар­ти­ну, го­во­рит он и до­бав­ля­ет, по­мол­чав: – Счаст­ли­вы те, кто так ду­ма­ет.

Ос­тав­ляю его один на один с кар­ти­ной и под­хо­жу к ок­ну. За­ли­тая солн­цем ули­ца пус­та. Маль­чи­шек нет. Во двор въез­жа­ют се­реб­рис­тые «­Жи­гу­ли» мо­е­го дя­ди.

– …

– …

– Нет, он не едет в Гер­ма­ни­ю, мы с мо­им маль­чи­ком идем в рес­то­ран, пи­ро­вать бу­дем, – лу­ка­во улы­ба­ет­ся дя­дя. 

– …

– А ар­буз? Ты же хо­тел, съешь ку­сок, по­том… – Ма­ма сто­ит в две­рях, и… ка­кие у нее зе­ле­ные гла­за! Так зе­ле­но бы­ва­ет в го­рах пос­ле дож­дя. Я ви­дел од­наж­ды. 

Г­ла­за ма­мы уда­ля­ют­ся, хо­чу удер­жать ее об­раз, но он плав­но сме­ня­ет­ся дру­гим.

­…Я в Гер­ма­ни­и.

И­дет дождь, по­том выг­ля­ды­ва­ет солн­це, по­том сно­ва дождь. По­го­да ме­ня­ет­ся так час­то, так быст­ро, что при­вык­нуть не­воз­мож­но. Я и аф­га­нец – у не­го ниж­няя че­люсть и ко­ле­ни поч­ти не­под­виж­ны – боль­шую часть дня про­во­дим, си­дя у стек­лян­ной две­ри, наб­лю­дая за по­го­дой. В те ред­кие ча­сы, ког­да солн­це за­ли­ва­ет ма­лень­кий дво­рик, я убеж­да­юсь: нет, в Ар­ме­нии солн­це со­вер­шен­но дру­го­е. Здесь оно ка­ко­е-то жал­ко­е, блек­ло­е, нес­по­соб­ное об­жечь. Не то что на­ше: гла­за щип­лет до слез, об­го­ра­ешь так, что ко­жа об­ле­за­ет. Ин­те­рес­но, а ка­кое оно в Аф­га­нис­та­не? Смот­рю на ли­цо аф­ган­ца, ста­ра­юсь предс­та­вить их солн­це...

­Ког­да я не у две­ри, хо­жу по ко­ри­до­ру. Од­на сте­на за­ве­ша­на фо­тог­ра­фи­я­ми, а на дру­гой выс­тав­ле­ны все­воз­мож­ные про­те­зы рук и ног. Од­на­ко боль­ше все­го при­тя­ги­ва­ет к се­бе стенд с за­пис­ка­ми на раз­ноц­вет­ных бу­маж­ках. Ка­мил го­во­рит, это де­ти пи­са­ли, они то­же, как мы, ле­чи­лись здесь и ос­та­ви­ли нам свои по­же­ла­ни­я. Все, кро­ме ме­ня, уже наш­ли пос­ла­ния на сво­ем язы­ке. Вот и в этот раз – вг­ля­ды­ва­юсь, с не­ко­то­рым да­же оз­лоб­ле­ни­ем, ищу ар­мянс­кие бук­вы, – не мо­жет не быть хо­тя бы од­ной… И на­хо­жу! В са­мом ни­зу, на од­ной из бу­ма­жек ед­ва раз­би­раю на­пи­сан­ное ко­ря­вым из­ло­ман­ным по­чер­ком: «Я сын крест­ья­ни­на, у ме­ня ру­ки крест­ья­ни­на». Ути­раю на­вер­нув­ши­е­ся на гла­за сле­зы ра­дос­ти. Ог­ля­ды­ва­юсь – по­вез­ло, ник­то не ви­дел, все спят, в ко­ри­до­ре толь­ко я и аф­га­нец. Он по-п­реж­не­му си­дит у две­ри, смот­рит в тем­но­ту. Я пе­ре­чи­ты­ваю эту ску­пую ст­роч­ку сно­ва и сно­ва… По­том бе­ру руч­ку и круп­ны­ми ар­мянс­ки­ми бук­ва­ми при­пи­сы­ва­ю: «Я сын ху­дож­ни­ка, у ме­ня гла­за ху­дож­ни­ка»…

­Кар­ти­на сно­ва ме­ня­ет­ся…

­На сте­нах под­ве­ше­ны боль­шие си­ние па­ке­ты – для аф­ган­цев, чтоб пле­ва­ли в них. Но они де­монст­ра­тив­но ста­но­вят­ся ря­дом с па­ке­та­ми и плю­ют на пол. У них ха­рак­тер бун­тарс­кий, не­у­жив­чи­вый. Они не­у­ем­ны, кровь в них ки­пит, не спо­соб­ны уси­деть на од­ном мес­те, ска­чут, но­сят­ся без кон­ца, не ус­по­ко­ят­ся, по­ка не ра­зоб­ьют что-ни­будь. Ка­мил их тер­петь не мо­жет, об­зы­ва­ет иди­о­та­ми и вся­кий раз, об­ра­ща­ясь к ним, на­чи­на­ет с ру­га­тель­но­го или дру­го­го обид­но­го сло­ва, улы­ба­ясь при этом са­мой дру­же­люб­ной улыб­кой. Это нас очень за­бав­ля­ет, мы с тру­дом сдер­жи­ва­ем смех. Кто зна­ет, мо­жет, аф­ган­цы де­ла­ют то же са­мое по от­но­ше­нию к нам?..

­Ка­мил вбе­га­ет в па­ла­ту. Бе­ло­ку­рые во­ло­сы вз­мок­шей со­ло­мой сви­са­ют на лоб. Но я смот­рю не на во­ло­сы, я смот­рю на его ру­ки: он не мо­жет вы­те­реть пот со лба, у не­го нет паль­цев. То­роп­ли­во, как всег­да, бро­са­ет мне что-то, а го­лу­бые гла­за бе­га­ют по па­ла­те – не упус­ти­ли че­го?..

С­вет вык­лю­ча­ют. На­ши с Ка­ми­лом кро­ва­ти сто­ят ря­дом. Вз­би­ра­ем­ся на верх­нюю кой­ку, и на­чи­на­ет­ся… Ка­мил бо­рет­ся с оде­я­лом: на­тя­нуть на се­бя не уда­ет­ся, про­бу­ет скольз­нуть под не­го змей­кой…

– Хва­тит те­бе во­ро­чать­ся, зас­нуть не да­ешь! – Это я прик­рик­нул на не­го, разд­ра­жен­ный ск­ри­пом кро­ва­ти. 

– Не мо­гу, ру­ки… – про­го­во­рил он и зап­ла­кал от оби­ды и бес­си­ли­я…

П­роп­ла­кал всю ночь, и я вмес­те с ним. Очень хо­тел поп­ро­сить у не­го про­ще­ни­я, пы­тал­ся раз­го­во­рить его… 

– Ка­мил, во сне ви­дишь свой дом, ро­ди­те­лей? – Не от­ве­ча­ет, оби­жен, а я про­дол­жа­ю: – Вот уже сколь­ко но­чей ви­жу один и тот же сон: дя­дя ма­шет из­да­ли ру­кой, вок­руг не­го – церк­ви с вы­со­чен­ны­ми ку­по­ла­ми, та­ких у нас нет, не ви­дел ни­ког­да. Под­бе­гаю к не­му. Его го­лу­бые «­Жи­гу­ли» сто­ят на пло­ща­ди меж­ду церк­ва­ми. Ог­ром­ная пус­тая пло­щадь, ог­лу­ша­ю­щая ти­ши­на. Дя­дя отк­ры­ва­ет зад­нюю двер­цу и с улыб­кой смот­рит на ме­ня. По­ни­маю, что там, внут­ри, есть что-то для ме­ня не­о­жи­дан­но­е. В од­но мгно­ве­ние вп­ры­ги­ваю в ма­ши­ну и ви­жу: из­нут­ри она вся оби­та обо­я­ми на­ше­го до­ма. Про­во­жу паль­ца­ми по их бе­лой по­верх­нос­ти, ка­са­юсь узо­ров, а дя­дя смот­рит и улы­ба­ет­ся…

– …

– …

– Что со­би­ра­ешь­ся де­лать, ког­да ру­ки вы­ле­чат? – сп­ра­ши­ваю Ка­ми­ла, сле­дя за про­бив­шим­ся лу­чом све­та на по­тол­ке. – Ка­мил? Что со­би­ра­ешь­ся де­лать?

– Ка­тать­ся на ве­ло­си­пе­де, го­нять весь день с ут­ра до ве­че­ра, – на­ко­нец от­ве­ча­ет он, во­о­ду­ше­вив­шись. – А ты?

– Я то­же… – Сле­зы за­ту­ма­ни­ли гла­за, луч на по­тол­ке дрог­нул и рас­та­ял.

– Гри­гор – это го­ры, го­ры – это Гри­гор, Гри­гор – это го­ры…­

Э­то уз­бекс­кие маль­чиш­ки; как толь­ко уз­на­ли мое имя, каж­дый раз вот так вык­ри­ки­ва­ют. Те­ла обо­их пок­ры­ты шра­ма­ми от ожо­гов, ко­е-г­де ко­жа на­по­ми­на­ет из­мя­тую ска­терть.

 – По­че­му те­бя зо­вут «­го­ры»? 

– Мое имя не го­ры.

– Гри­гор – это го­ры, го­ры…

В­хо­дим с соп­ро­вож­да­ю­щим в ог­ром­ну­ю, ос­ве­щен­ную ок­ном в пол­по­тол­ка сто­ло­ву­ю. В ряд сто­ят мно­жест­во сто­лов, од­на­ко сво­бод­ных мест нет. Прис­тав­ля­ют для ме­ня стул и са­жа­ют к маль­чи­кам из Ан­го­лы. Я впер­вые ви­жу чер­но­ко­жих. Ста­ра­юсь не при­вле­кать к се­бе вни­ма­ни­я, си­жу, опус­тив го­ло­ву, но чувст­вую уст­рем­лен­ные на ме­ня взг­ля­ды. Один из них, чтоб вз­бод­рить ме­ня, про­тя­ги­ва­ет мне, улы­ба­ясь, ку­сок хле­ба, дру­гой бе­рет чер­пак и на­ли­ва­ет мне су­па в та­рел­ку, жес­том по­ка­зы­ва­я, мол, ешь. Они едят быст­ро и мно­го, за­кан­чи­ва­ют уже вто­рую та­рел­ку. А я смот­рю на их ру­ки: ла­до­ни у них бе­лы­е, поч­ти как у ме­ня… Вд­руг ви­жу Ка­ми­ла: си­дит че­рез нес­коль­ко сто­лов от ме­ня и сос­ре­до­то­чен­но ест.

– Ка­мил, я ви­дел но­вый сон, те­бя ви­дел, – под­са­жи­ва­юсь со сво­им сту­лом к не­му и вз­вол­но­ван­но расс­ка­зы­ва­ю: – Дя­дя из­да­ли ма­хал мне ру­кой, вок­руг бы­ли церк­ви с вы­со­ки­ми ку­по­ла­ми, все – как в прош­лом сне, толь­ко вмес­то то­го, чтоб пой­ти к ма­ши­не, я во­шел в од­ну из церк­вей и там уви­дел те­бя. Ты си­дел на по­лу пос­ре­ди церк­ви. Пос­мот­рел на ме­ня как-то ск­возь и, улыб­нув­шись про се­бя, под­нял ру­ки, вы­ле­чен­ные ру­ки к го­ло­ве, разд­ви­нул ими вис­ки, и от­ту­да вы­ле­те­ли пти­цы, мно­го-м­но­го птиц. Они вз­ле­та­ли вверх, к ку­по­лу, на­пол­няя цер­ковь шу­мом тре­пе­щу­щих крыл­ьев. По­том твое ли­цо ста­ло блек­нуть, прев­ра­ти­лось в глад­кую по­верх­ность цве­та ко­жи, ос­та­лись од­ни гла­за. Ты смот­рел, но все так же не за­ме­чал ме­ня. Я хо­тел поп­ро­сить у те­бя про­ще­ни­я, но не поп­ро­сил. Все мое вни­ма­ние бы­ло при­ко­ва­но к пти­цам, что вы­ле­та­ли из тво­их вис­ков…

– Ру­ки вы­ле­чи­лись? Ска­жи, ру­ки мои вы­ле­чи­лись? Сов­сем-сов­сем вы­ле­чи­лись? 

Я не ус­пе­ваю от­ве­тить.

­Го­лос Ка­ми­ла глох­нет, ли­цо расп­лы­ва­ет­ся… 

– …

– …

– …

С­за­ди сно­ва раз­да­лось:

– Гри­гор – это го­ры, го­ры – это Гри­гор…                                         

К­ри­ча­ли уз­бекс­кие маль­чи­ки, ука­зы­вая на ме­ня паль­цем. На этот раз это бы­ла не драз­нил­ка: мое имя про­чи­та­ла по­я­вив­ша­я­ся в па­ла­те жен­щи­на. Это зна­чи­ло, что я еду до­мой…

­Вы­ку­пав­шись, оде­ва­юсь в но­во­е, вы­хо­жу в ко­ри­дор, под­хо­жу к стен­ду – в пос­лед­ний раз про­чи­тать за­пис­ки. Нет ни мо­ей, ни той «к­рест­ьянс­кой», вмес­то них по­я­ви­лась на ар­мянс­ком дру­га­я: «Я не ос­та­юсь в Гер­ма­ни­и, но Гер­ма­ния ос­та­ет­ся во мне нав­сег­да»…

Д­верь отк­ры­та, вы­хо­дим один за дру­гим. Двор по­лон де­тей. Аф­га­нец, как всег­да, у две­ри, про­во­жа­ет ухо­дя­щих хо­лод­ным взгля­дом. Ког­да вст­ре­ча­ем­ся гла­за­ми, про­чер­чи­ва­ет в воз­ду­хе по­нят­ный толь­ко нам дво­им знак и улы­ба­ет­ся. Гла­за блес­тят так, как буд­то он до­га­дал­ся, что́ имен­но я про­чи­тал на той бу­маж­ке, и уве­рен, что од­наж­ды на­пи­шу о нем…

– …

– …

– …

­Я до­ма, си­жу в пос­те­ли. За ок­ном ночь, в го­ло­ве глу­хой звон. Вс­та­ю, на ощупь до­хо­жу до кух­ни, вк­лю­чаю свет. В гор­ле пе­ре­сох­ло, хо­чет­ся пить. На сто­ле сто­ит чай­ник. В его ни­ке­ли­ро­ван­ных бо­ках ви­жу мое без­ли­кое от­ра­же­ни­е… Во­жу по не­му паль­цем, вг­ля­ды­ва­юсь с нап­ря­жен­ным вни­ма­ни­ем и ви­жу ухо­дя­щую в глубь глаз пус­то­ту…

Первый номер журнала «Литературная Армения» 2024 года можно приобрести, пройдя по ссылке: https://kmbook.ru/shop/literaturnaya-armeniya/